Ответа на этот вопрос он не находил, вернее — давно нашел, но ответ был не в его пользу. Дома он начал кричать на Виктора с Костей: неучи, баклушники, за длинным рублем гонитесь, а вперед поглядеть — вас нету.
Спокойный Виктор только пожимал плечами, Костя — тот на крик отвечал криком:
— Галдишь, батя, а чего галдишь, и сам не знаешь! Можем за рублями не гнаться. Вкалывай один, а мы в университет пойдем с великим удовольствием. Ты что думаешь?
Дошла очередь и до Алексея. Ну, что он, Алешка? Вот зарежут клепку, и сядет на мель. Будет по цехам болтаться, профессии менять. Он-то отстанет, он-то непременно отстанет; поди, и до лудильщика дойдет.
Окончательно Илью Матвеевича обозлила задуманная Алексеем канитель с этим выходным днем. Знатный стахановец! Голова закружилась!
Пришел, разнес, все помянул, даже Катюшку, но под конец обмяк. Пятьсот двадцать процентов месячного задания — кто угодно поймет, что это значит. Даже самый свирепый отец не останется к этому равнодушным. Молодец, в общем-то, Алешка. Такие, как он, помогли, здорово помогли начальнику стапельного участка закончить сборку корабля к сроку. Шестого ноября, в канун праздника, корабль сойдет на воду.
Ничего, что происходило в душе отца, Алексей не знал. Он следил взглядом за тем, как Илья Матвеевич и Александр Александрович тесно, бок о бок, шагали под дождем по дороге, как поднялись на мост, постояли там, тыча друг друга в грудь пальцами, и начал ощущать в себе нечто очень похожее на зависть. Вот люди, которых не собьешь с пути, вот люди, которые не растеряются ни перед чем, для них все ясно, из любого положения они найдут выход. Не было еще случая, чтобы отец или дядя Саня падали духом, разменивались на мелочи, поступали нечестно, стремились красоваться среди других. Почему же так нескладно получилось с их приходом, почему не поговорили по-хорошему, почему он, Алексей, все время злился и молчал? Не потому ли, что он и они думали о разном? Его заботила затея, придуманная фоторепортером, а их волновали те пять трудовых месячных норм, которые он вложил в октябрьскую программу завода.
Насколько велики или мелки причины поступков человека, настолько велики или мелки и сами поступки.
От такой мысли Алексею сделалось жарко. Он рывком расстегнул тугую жилетку, почти сорвал с шеи галстук. «Так что́, по-вашему, я мельчаю?» — хотел крикнуть вслед отцу и его другу, но те уже свернули с моста на прямую тропинку к Якорной, исчезли в кустах. Алексей был похож в эту минуту на того Александра Александровича, который только что изображал здесь портрет рабочего. Тоже вдруг стал каким-то жилистым, решительным, разъяренным. Тоже вот-вот грохнет молотом по банкам и склянкам, натащенным вчера в дом.
Таким его и застал фоторепортер — молодой человек в кожаной куртке с молниями.
Съемка не состоялась.
— Ничего не выйдет, — мрачно сказал Алексей, отворив фоторепортеру дверь. — Извиняюсь, конечно.
2
В ночь на шестое ноября Илья Матвеевич сидел в своей конторке. Он вернулся в нее сразу после ужина, — дома не смог бы скрыть то беспокойство, которое все нарастало по мере приближения минуты, когда корабль подвергнется первому испытанию водой — испытанию нелицеприятному и беспощадному.
«Объект 641» — так в технической и отчетной документации именовалась стальная океанская громада — был отнюдь не первым крупным «объектом», сооруженным Ильей Матвеевичем; но, даже и восьмой по счету, он принес с собой те же тревоги, какие Илья Матвеевич переживал и полтора десятка лет назад. Говорят, архитекторы и прорабы не спят ночами перед сдачей зданий, которые они построили. Но здания, где они поставлены, там и будут стоять, никто их не стронет с места, никакие внезапные силы не обрушатся на их фундаменты, стены, перекрытия. А корабль — тоже многоэтажное здание, с фундаментом, стенами и перекрытиями, — чтобы достроить окончательно, надо спихнуть с берега на воду не постепенно, не миллиметр за миллиметром — единым броском. Сейчас он на стапеле, неподвижный, угрюмая глыба мертвого металла, — через пять минут скользит по воде, легкий, стройный, оживший.
Да, пять минут, иногда и меньше. Но за такие минуты «архитектор» и «прораб» корабля, если они еще молоды, могут поседеть; если уже седы — пусть опасаются за свое сердце. Сколько опасностей поджидает корабль на его пути от стапеля до воды!
Начать с того, что корабль может не сдвинуться с места, — слишком густой окажется насалка на спусковых дорожках, или она застынет в холодное время года, или произойдет перекос полозьев и они заклинятся между спусковыми брусьями, или какой-нибудь ничтожный кусок металла попадет под полозья.
И даже если корабль благополучно сошел на открытую воду, строители еще не спокойны: не завалится ли он набок вследствие ошибки в расчетах, не даст ли течь.
Нет, не спалось Илье Матвеевичу в последнюю неделю. По пятнадцать часов в сутки проводил он на корабле, не мог покинуть его, не мог от него уйти. При Илье Матвеевиче насаливали спусковые дорожки фундамента стапеля — наносили на них слои жира и зеленого мыла; при нем под днище корабля подводились спусковые салазки — полозья из толстых сосновых брусьев, подбрюшник, на который ложится корпус, копылья, подпирающие корму и носовую часть; при нем устанавливали спусковые курки, стрелы, пеньковые задержники, гидравлические толкачи.
Илья Матвеевич осмотрел, ощупал каждый паз, каждый стык наружной обшивки, облазил каждый отсек внутри. Минувшим днем провели то, что в театре называется генеральной репетицией, — расставили людей по местам, проверили сигнализацию, все спусковые устройства.
Илья Матвеевич смотрел в окно. Он видел десятки ярких ламп под днищем корабля, при свете которых работали маляры. Окрашенное суриком днище отражало огненно-красный свет, и было это похоже на костры лесного бивака. Вокруг костров плясали длинные тени, тоже вспыхивали на миг багровым огнем и тотчас снова становились черными — совсем как в сказке о подземном царстве.
Звонок телефона ударил так неожиданно и резко, что Илья Матвеевич вздрогнул.
В трубке гудел голос отца. Дед Матвей спрашивал:
— Как, Илюша? Сидишь?
— Сижу, батя.
— Вода не поднялась ли? Ветер крепкий.
— Вода на месте.
— Ну, сиди. Мы тут с директором объясняемся. Он тоже сидит. Трубку просит.
Поговорили с Иваном Степановичем, тоже почему-то о воде, — ни о чем ином не говорилось, обо всем было давно переговорено, и только внутреннее напряжение строителей кораблей заставляло их вновь и вновь браться в эту ночь за трубки телефонных аппаратов.
Едва Илья Матвеевич опустил трубку на рычаг, в конторку вошла Зина.
— Простите, если помешала. Не спится. Уже легла, поворочалась, поворочалась — встала, да и на завод. Холодновато, знаете, на улице. — Зина поежилась. — Сало бы не застыло.
— Ну вот — застынет! — недовольно ответил Илья Матвеевич. — Зимой спускаем — не застывает.
— Сама не знаю отчего, но, честно говоря, волнуюсь. Никогда не бывала на спуске кораблей, первый раз. Поэтому, может быть, и про сало говорю, Илья Матвеевич. Вы на меня не сердитесь.
— А я и не сержусь. Дело понятное.
— Илья Матвеевич, — заговорила Зина, присаживаясь к столу, — когда новый корабль будете закладывать, возьмите меня к себе. Возьмите, Илья Матвеевич! Не пожалеете, даю вам слово.
— Себя мне жалеть не приходится, — Илья Матвеевич добродушно посмотрел на нее. — Вас жалко. Собачья работка. И грипп тут с нами схватите, и кашель всякий… насморк.
— Вы шутите, Илья Матвеевич. А для меня, где работать, — вопрос жизни. Грипп, насморк — отговорка. Вы просто в меня не верите. Вы боитесь, что со мной нянчиться надо будет.
— Не скрою, и такое соображение есть.
— Вот видите! Как же я стану хорошим, надежным работником, если вы все сговорились не допускать меня до настоящей работы? Вам, наверно, не говорили про коклюш и ангину. Почему же ко мне такое бездушие, такое пренебрежение? Неужели только потому, что я в юбке, а не в брюках? Могу надеть брюки.
Илья Матвеевич засмеялся.
— Хорошая вы девушка, Зинаида Павловна. Но, думаю, брюки вас не спасут. Видите ли, какое дело, — он заговорил серьезно. — На разных бывал я заводах в командировках, здесь работаю четверть века с лишним, и сроду не видал на стапелях женщин, кроме как при горнах да крановщиц… Ну, может быть, еще подсобниц или вахтеров. Спроста это? Нет, неспроста. Выдержка нужна в нашем деле, характер. А у женщин выдержки мало и характер не тот. Вы про насалку высказались. Я, может, и сам о ней думаю, — не застыла бы, да разве скажу кому об этом? Зачем говорить и нервы другим подкручивать, они и так у нас сейчас на последнем взводе. Не лучше ли пойти да молчком лишний раз проверить? А если и задашь вопрос, то так, вроде между делом, без особого как бы значения: дай-де прикурить, дружище, спички позабыл в новом пиджаке.
