Только они, кроме Сереги, были на нашем дне рождения в 1952-м. Сегодня отсутствовал лишь Андрюшка. И я зациклился на одном: не будет мне спокойной жизни, если не узнаю — почему.
К этому времени, после взорванной покойным Лыковым бомбы, я, считайте, пришел в себя, буду стараться излагать события, руководствуясь, как советовал Монтень, не столько эмоциями, сколько логикой, ну а если где-нибудь занесет — извините великодушно.
Любит страна заместителей министров! Дача казенная, за стеклом и гвоздями бегать не надобно, белье меняют, как в гостинице, а чтоб в жару Вася не потел в помещении, под кронами здоровенных сосен резными тумбами был врыт в землю монументальный стол из дубовых досок, за каким в былинную старину пировали князья с дружинами. На столе пыхтел настоящий медный самовар с брюхом, набитым шишками, и горой возвышались покрытые вышитым полотенцем пироги.
— Никита был прав, — возвестил Костя, всовывая в пасть очередной пирог. — Ба, с луком и яйцами!
— В чем прав? — спросила Птичка.
— А в том, что наше поколение будет жить при коммунизме, — догадался Мишка. — В лице отдельных его представителей.
— Плевать мне на дачу, лучше бы плохонькая, да своя, — отозвался Вася. — Выпрут на пенсию, одна надежда, что Костя будет пускать в свой курятник.
— Это мы читали, — ухмыльнулся Мишка. — Главная привилегия высокого начальства — работать по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки.
— Хихикаешь, а так, и есть на самом деле, — сказал Вася. — Кажется, впервые на дачу в субботу вырвался, а так — в лучшем случае на полдня в воскресенье. Из прежних привилегий машина пока что осталась, а икра только в ветеранских заказах и по блату.
— Алексей Фомич считает, что чем меньше ты будешь работать, тем лучше для потомков, — поведал я. — А то всю нефть и газ разбазаришь на сторону.
— А из какой муки Наташка пироги печь будет? — огрызнулся Вася. — А колготки для Птички? Компьютеры для Бармалея?
— А Черниченко, Стреляного, Шмелева читал? — поинтересовался Мишка. — Всю Европу хлебом-маслом кормили, а теперь себя не можем.
— Американцы о бизнесе, французы о любви, англичане о теннисе, а русские о политике, — вздохнула Птичка. — Может, сменим пластинку?
— Таких, как Мишка, мы в коммунизм не возьмем, — промычал Костя, жуя пирог. — Ему бы только нажираться по потребностям.
— А меня возьмешь? — спросил Серега.
— С твоей аморалкой? — возмутилась Наташа. — До сих пор «Шипром» пахнешь.
— Осмелела ихняя сестра, — скорбно сказал Серега. — Вот возьму за воздухопровод, подержу минуту– другую…
— Это за горло? — ужаснулась Елизавета Львовна.
— Еще кто кого возьмет, — успокоила ее Наташа.
— А моя судорога в Испании, — радостно припомнил Вася. — Тот случай, когда по одной путевке отдыхает целый коллектив.
— Вася… — с упреком сказала Елизавета Львовна, — У вас чудесная жена, умная, красивая…
Я не выдержал, заржал, взвизгнул и Костя.
— Елизавета Львовна, вы уж на нас, грешных, не обижайтесь, — виновато сказал я, — но в рай Васе не попасть ни по какому блату. А я к месту могу припомнить эпизод из Плутарха, привожу по памяти. Одного римлянина, который развелся с женой, друзья упрекали: «Разве она не хороша собой и у нее не красивый стан?» — и тому подобное. Римлянин их выслушал, показал на свой башмак и изрек: «Разве этот башмак некрасив? Разве он плохо сшит? Но никто из вас не имеет ни малейшего представления о том, как ужасно он жмет мне ногу».
— От души надеюсь, что Вася относится к Гале по-иному, — сухо сказала Елизавета Львовна. — Хотя это жуткое словечко «моя судорога»…
— Разумеется, разумеется, — поспешил Вася, — все в полном порядке, Елизавета Львовна, обязуюсь поработать над лексиконом.
— Народ интересуется насчет поддачи, — пошептавшись с Серегой, вкрадчиво сказал Володька. — Раз уже суждено нарушать постановление, то лучше всего под пироги.
— Душой с народом, но до вечера воздержусь, — Вася развел руками. — Могут вызвать на ковер.
— Присоединяюсь к предыдущему оратору, — с сожалением сказал Костя и взвизгнул. — Вчера в парке
Дружбы, в полночь… Дамы могут заткнуть уши! Влюбленная парочка за неимением жилплощади пристроилась в кустах, и в самый, можно сказать, деликатный момент девчонка дико заорала. Как выяснилось при составлении протокола, какой-то мерзавец подкрался по-пластунски и содрал с ее ног импортные босоножки. — Костя снова взвизгнул. — Не поймали, только статистику протоколом испортили.
— Кошмарные нравы, — Елизавета Львовна поежилась. — А вы, Костя, еще веселитесь.
— Это он сейчас, — вступился я за друга. — А тогда, поверьте, Елизавета Львовна, у Кости слезы градом, он, как и все работники органов, человек сентиментальный и жалостливый.
— Именно градом! — подхватил Костя, взвизгивая. — До сих пор не могу успокоиться.
— Гриша, помнишь, как ты подарил мне туфли-лодочки? — ударилась в лирику Птичка. — На двадцатилетие, первые в жизни…
— А чей, между прочим, день рождения? — не унимался Володька. — Может, Васин или Костин? Пусть основной вопрос философии, пить или не пить, решает именинник.
— Волюнтаризм, — определил я, — решает, как сказано в документах, народ. А что такое испокон веков у нас в России народ? Это наивысшие по номенклатуре товарищи, в данном случае замминистра тов. Трофимов. А раз он демократическим путем решил, что вечером, значит, быть по сему.
— Демагог ты, Квазиморда, и подхалим, — упрекнул Серега.
— Типичный подхалим, — подхватил Володька. — Причем отпетый.
— От подхалима слышу! — огрызнулся я. — Кто товарищу лично Брежневу в любви объяснялся? Ты, Бармалеюшка, ты.
— Военная хитрость, — разъяснил Володька. — Я, в отличие от вас всех, перестроился еще в период брежневщины, сусловщины и кирилленковщины. В то время, как вы показывали фиги в кармане, я тщательно изучил слабые стороны монумента, возвестил на всю страну, что преданно и бескорыстно его обожаю — и в результате наголову разбил Госплан, Госснаб и родное министерство.
По требованию публики Володька рассказал эту поучительную историю. Став директором, он решил осуществить свою давнюю мечту — реконструировать завод. Но для этого необходимо было новое оборудование, которое три упомянутые организации смутно пообещали поставить к двухтысячному году. Прикинув, что к этой юбилейной дате и он сам, и завод морально и физически превратятся в труху, Володька с помощью своей мозговой шпаны придумал довольно-таки наглый и неслыханный по своей хитроумности план. В то время было модно и идеологически выдержано рапортовать о достигнутых под мудрым руководством неслыханных успехах, и Володька от имени трудового коллектива послал дорогому и глубочайшим образом уважаемому письмо, каковым дал заверение удвоить выпуск продукции на имеющихся производственных площадях путем установки нового оборудования. По обычаю того времени, письмо было опубликовано в центральной печати вместе с ответом лично товарища Брежнева, который благодарил коллектив за ценную инициативу и выражал уверенность, что установка нового оборудования приведет к намеченной цели.
Остальное было делом техники. Этот бесценный ответ Володька распечатал, как листовку, в сотне экземпляров, каковые злодейски разбросал по кабинетам Госплана, Госснаба и родного министерства. Тамошние бюрократы взвыли, грозились оторвать Кузьмичеву голову и оставшуюся руку, но Володька, будто оглохнув, вместо объяснений спокойно, по-партийному зачитывал бюрократам мудрый ответ, и тем ничего не оставалось делать, как приказать директору Ново-Краматорского завода вне всякой очереди изготовить для бандита Кузьмичева новое оборудование, что и требовалось доказать.
— А вы говорите — застой! — весело закончил Володька свой рассказ. — Кстати, мой коллега в Ново-Краматорске выдал такую сентенцию: «В Америке, в штате Пенсильвания имеется примерно такой же завод, как мой. И я подумал: что нужно сделать, чтобы разорить оба завода? Да поменять нас, директоров, местами! Я, как у нас принято, буду отбрыкиваться от заказов, а американец, как у них принято, загребать их своими лапами. И оба завода быстро пойдут ко дну!»
— Похоже, — Вася кивнул. — Однако бандюга ты первостатейный, ты ведь прекрасно понимал, что тебе досталось оборудование, которое должен был получить кто-то другой.
— Вот именно! — Володька приложил руку к сердцу. — Прямо-таки душа за него болела.
— А совесть? — негодующе спросила Птичка.
— Мучила, да еще как! — признался Володька. — Целых полчаса, именно такой отрезок времени меня крыл по междугородному телефону директор ограбленного предприятия. Что поделаешь, человек человеку волк, товарищ и брат.
— Действительно, разбойничья философия, — удивилась Елизавета Львовна. — Неужели все руководители нашей промышленности ее разделяют?
