– За паршивым и ходить не стоит. Уж брать – так дельного, чтоб побольше знал, – вроде бы возразил, но в то же время и поддержал командира комсорг.
Остальные не оттаивали, молчали.
– Вспомните, как не хотели вы расставаться с Иваном Петровичем Казаковым. А теперь вот опять вместе с ним на задание пойдем.
– Может, и меня сегодня возьмете? – попросил старшина.
Это всем показалось смешным. Жмаченко сам создал о себе превратное мнение.
– Не надо, товарищ старшина, – с напускной серьезностью сказал Саша. – Если фрицы узнают, что сам Жмаченко на задание пошел, разбегутся кто куда. И опять «языка» не возьмем.
– А что ты думаешь? – подбоченился Жмаченко. – Я тихий-тихий, а как разойдусь, дров могу наломать за милую душу! Костей не соберешь и от смеха наплачешься.
Понятны были потуги старшины и ободряющие слова командира. То и другое разведчики восприняли с благодарностью, но сдержанно.
Ночью Ромашкин привел их в роту Казакова. Заняли исходное положение. Последним напутствием командира полка было:
– Помните, успех решают внезапность и быстрота. Мы вас поддержим всем, что у нас есть, но главное – стремительность.
Ромашкин лежал на непросохшей земле, прислушивался, не хрустнет ли кто-нибудь веткой, не кашлянет ли. Впереди уже работали саперы Початкина.
Участие в разведке боем куда страшнее общего наступления. Перед тем как двинуть вперед корпуса и армии, вражескую оборону долго подавляют и крушат артиллерией и авиацией. Уцелевшие при этом батареи противника отбивают атаку каждая на своем направлении. А в случае разведки боем все минометы и пушки врага остаются невредимыми и осуществляют так называемый маневр траекториями – со всех сторон начинают бить по одной-единственной роте, рискнувшей кинуться на мощную оборону…
Возвратились саперы, молча легли в сторонке. Женя шепнул Василию:
– Порядок…
Стало светать.
Позади раздался надсадный скрип, будто взвизгивали, распахиваясь, десятки дверей на несмазанных петлях. Небо озарилось желтой вспышкой, и по нему стремительно пролетели огненные бревна.
Залп «катюш» был одновременно и поддержкой атаки, и сигналом к ней. Ромашкин и Казаков вскочили первыми, побежали вперед. Василий так отвык в ночных поисках подавать команды, что и на этот раз молча устремился к проволоке, знал – ребята не отстанут. А Казаков, все время оглядываясь, покрикивал на бегу:
– За мной! Не отставать!
Вот и подготовленный саперами проход – проволока разрезана, в сторонке валяются обезвреженные мины. «Спасибо Женьке, хорошо потрудился – не проход, а целая улица! И главное, тихо все сделал, не насторожил фрицев», – с благодарностью подумал Василий.
В немецкой траншее замелькали каски, блестящие и обтянутые маскировочными сеточками. Брызнули огнем автоматы, защелкали пули. Хоть и громок шум боя, все же чуткое ухо Василия улавливало, когда пули уносились мимо и когда шлепали, как с силой брошенный камешек, во что-то мягкое и мокрое – так звучат они при попадании в человека. «В кого?..» Оглядываться некогда. Ромашкин сам стрелял по торчащим из траншеи каскам, водил туда-сюда бьющимся в руках, как брандспойт, автоматом.
Забухали гранаты, их кидали откуда-то сзади. Казаков перепрыгнул через траншею, крикнул Ромашкину:
– Давай, действуй! – И тут же стал звать своих солдат: – За мной! Не задерживаться в окопе!
Рота Казакова, по замыслу, должна была еще продвинуться вперед и тем обеспечить работу разведчиков.
Василий видел, как его ребята уже поднимали лежащих немцев, переворачивали вверх лицом – искали живых: бывает, притворяются убитыми. У поворота траншеи Саша Пролеткин отстегнул сумку у распластавшегося унтера. «Саша невредим». Ромашкин все еще помнил, как шлепались пули, попадая в живые человеческие тела. Рогатин выволакивал из блиндажа здоровенного упирающегося фельдфебеля и так крепко держал фрица за шиворот, что тот лишь таращил глаза, покоряясь его силе. «Иван тоже цел!» – обрадовался Ромашкин. Пробежал Шовкопляс. Мелькнули на фланге Жук, Голощапов, Коноплев. «Кого же не стало?» Эта навязчивая мысль чуть отступила лишь в тот момент, когда будто небо обрушилось на землю: фашисты убедились, что их первая траншея занята, и открыли по ней артиллерийский огонь. Били сначала ближние батареи, а потом начался тот самый «маневр траекториями». В траншее, окутавшейся желтым и сизым чадом, невозможно стало дышать, тут и там взрывались снаряды и мины.
– Кто с пленными, немедленно отходите! – крикнул Ромашкин.
Разведчики его услышали, поволокли фельдфебеля и еще двоих. «Хоть бы живы остались», – думал Василий теперь уже не столько о своих, сколько о пленных.
Наша артиллерия тоже работала вовсю, но ее выстрелов не было слышно – они заглушались разрывами вражеских снарядов, и потому разведчикам казалось, что их никто не поддерживает, бьют только гитлеровцы.
– Всем назад! – скомандовал Ромашкин и замахал рукой.
«Как там Петрович? Ему труднее, чем нам». За клубящимся дымом разрывов, за летящей вверх землей Ромашкин не видел ни роты Казакова, ни его самого. Хотелось узнать, что с ним, помочь, если ранен, напомнить – пора отходить. Но железный закон разведки боем требовал: пленные прежде всего! И Ромашкин, помня об этой главной задаче, стал смотреть, где же пленные, все ли разведчики отходят, и сам, спотыкаясь о комья земли, скатываясь в воронки, то и дело пригибаясь, побежал назад. «Петрович – мужик грамотный, без моей подсказки знает, что делать».
На наблюдательном пункте их ждал командир дивизии. Когда перед ним поставили рядом троих пленных, он удовлетворенно хмыкнул.
Пленные еще не пришли в себя, а увидев генерала, растерялись окончательно. Несколько минут назад ротный обер-лейтенант был самым большим из начальников, с которыми они встречались лично. А тут вдруг в трех шагах, не больше, – высокий и, наверное, свирепый русский генерал, одни косматые брови его приводили в трепет. И еще свита генеральская – полковники, майоры, капитаны.
Доброхотов окинул пленных взглядом, приказал Рутковскому:
– Спрашивай их о главном. Сейчас они до того обалдели, что подробностей из них не вытянешь. Подробно поговорим позднее.
– Когда начнется ваше наступление? – начал Рутковский.
Солдаты покосились на фельдфебеля. А тот, вспомнив свое начальственное положение, приосанился, повыше поднял голову, явно готовясь показать солдатам пример, как нужно держаться на допросе.
– Нужно их развести, – сказал тихо Рутковский. – Обособить младших от старшего. Тут психологический фактор играет роль. И вообще допрашивать полагается каждого в отдельности, исключая возможность сговора.
Генералу стало неловко, что в спешке он пренебрег этим элементарным правилом. Однако существует и другой неписаный закон – старший всегда прав. Генерал, сохраняя достоинство, стал выговаривать Рутковскому:
– А какого же лешего ты не делаешь, как полагается? Это твоя работа, ты и делай! У меня нет времени вникать в твои «факторы» и «психологии». Организуй все, как положено, и немедленно!
– Уведите фельдфебеля и солдат разведите друг от друга. Этого оставьте, – приказал Рутковский разведчикам, охранявшим пленных.
Рогатин потянул фельдфебеля за рукав, и тот решил, по-видимому, что разгневанный русский генерал приказал расстрелять его. Фельдфебель рвался из рук разведчика, кричал в отчаянии:
– Я все скажу! Все скажу!
Рутковскому пришлось изменить свое намерение – начал допрос с фельдфебеля.
И фельдфебель, и двое других пленных, допрошенные каждый врозь, показали: наступление намечалось на середину мая, потом его перенесли на конец июня, а теперь войскам приказано быть в готовности к началу июля.
– Я пошел докладывать командарму, а вы продолжайте допрос, – распорядился Доброхотов и зашагал вверх по лесенке на НП, к телефону.
Ромашкин наблюдал за всем этим вполглаза, слушал допрос вполуха. Внимание его сосредоточилось на дальнем конце оврага, где собиралась рота Казакова, куда несли на плащ-палатках убитых и раненых. Сам Казаков расхаживал среди бойцов, отдавал какие-то распоряжения.
Высматривал Василий и своих разведчиков. Вроде бы все здесь. Рогатин перевязывал в сторонке Сашу Пролеткина. Около Шовкопляса хлопотал с бинтами Жук. «А где Коноплев? – спохватился Ромашкин. – Может, пошел к замполиту?» После задания Коноплев всегда докладывал Гарбузу об отличившихся комсомольцах. Однако сейчас Гарбуз находился здесь, а комсорга не было.
– Где Коноплев? – спросил Василий уже вслух.
Разведчики огляделись, будто надеясь увидеть его рядом. И все молчали.
– Кто видел его последним?
– Не знаю, последним или нет, но я видел его там, в траншее. Он побег к блиндажу, – сообщил Голощапов.
– Я помню, как он зашел в блиндаж, – сказал Пролеткин.
– А потом?
– Потом я вон того фрица поволок, – ответил Пролеткин.
