— Выброшу! — зло сказала Тайка.
— Выбрасывай! — согласился Федор, — завтра наберу еще.
Федору за тридцать, он в полной мужской силе, мускулистый, с широкой грудью и бронзовым от ветра и солнца скуластым лицом. Выделялись на этом лице голубые, добрые и не то стеснительные, не то печальные глаза. Но Тайка знала, что эти глаза могут загораться и злым, страшным огнем.
Из люльки таращил глазенки Егорка, смеялся Федору, потом вдруг с превеликим трудом сказал:
— Дя-дя…
— Что? — улыбнулся Федор. — Пошли завтра за грибами?
— Не заходи больше, — сказала Тайка. — Того гляди, пересуды пойдут. Дойдет до Романа — тебе и мне голову свернет.
— То-то будет потеха, — невесело ухмыльнулся Федор. Тяжело повернулся и пошел, бросив от двери: — Картошку копать нынче. Под Ивановское.
Тайка кивнула. Накормила и одела Егорку, понесла соседке — бабушке Кате. На улице Федор бил в рельс, мерно и ожесточенно.
Тайка выбрала бороздки рядом с Лидией Вологдиной. Проворными руками ворошила мягкую землю, картошины глухо стукались о стенки корзины.
— Опять встречала? — спросила Лидия.
Тайка кивнула.
— Обещал в субботу зайти. Жди, говорит…
— Врешь, поди, — не поверила Лидия. — Все выдумываешь.
Тайка швырнула картошку в корзину, зябко поежилась.
— Выдумываю, тетя Лида. Хочется, чтобы так было, вот и выдумываю. Все бы для него сделала, если бы пришел.
— Потому и не приходит, коли знает: все сделаешь. Ты покажи ему, что плюешь на него, — прибежит.
— Не могу я так…
— Значит, дура. Я бы проучила. На твоем месте за Федора вышла бы. Это ли не мужик! Пусть хоть и вдовый.
— Без любви-то?
— Двадцать лет со своим живу, а была ли любовь — не знаю. Трепетала, конечно, в первые разы, как обнимет, голову теряла… Так девчонка же была, ждала чего-то, о чем говорили другие. Любопытно. Обними в те поры не Иван, а кто-то, то же, наверно, было бы. И у тебя так с твоим Романом. Все: любовь, любовь, а спроси — никто толком не знает, что это такое.
— Не могу я так, — снова сказала Тайка.
Перед обедом Федор привел на поле молоденьких городских девчат.
— Подмога, бабоньки! — весело сообщил он. — Шефы, да еще на собственной машине. На неделю в полное распоряжение.
Он в самом деле был рад шефам, и не столько девчатам, которые обязательно станут копать картошку в перчатках, будут бояться запачкаться и без умолку говорить о чем-то своем, только им интересном, — рад он был грузовой машине: можно всю неделю возить картофель в город. Возбужденный Федор смотрел, как Тайка, наклонившись, взвалила полный мешок на худенькую спину и, покачиваясь от тяжести, потащила к машине. Он перехватил ее на пути, взял мешок и легко забросил себе на плечо. Шагал прямо, будто нес вату.
— Вот чертяка, — улыбнулась Тайка, горделиво взглянув на городских девчат, которые выбрали себе по бороздке и теперь доставали из карманов перчатки.
— Окрутит он тебя, — сказала Лидия повеселевшей Тайке. — Хорошему мужику противиться трудно.
Тайка вспыхнула.
— Как репей виснет, — сказала она, покосившись на Федора.
В следующие дни вместе с Лидией Вологдиной Тайка возила картофель в город. Сдавали прямо в овощной магазин. В предвыходной день выехали что-то поздно, и Тайка все боялась, что не успеет обернуться к приходу Романа. Как и в прошлые разы, к концу недели она начинала верить, что Роман должен зайти взглянуть на Егорку. Словно нарочно, директора в магазине не оказалось, и никто без него не хотел принимать картофель. Договорившись с Лидией, Тайка побежала на завод, надеясь там перехватить Романа и, если надо будет, подбросить его до деревни на колхозной машине.
В проходной сидел старик-сторож.
— Кажется, ушел, — сказал он, когда Тайка спросила о Романе.
— Ты взглянул бы, дедушка, — попросила Тайка.
Старик, кряхтя, запер дверь и пошел. Вернулся минут через пятнадцать, сказал:
— Нету, девка. Как и говорил: ушел.
Тайка словно сгорбилась, когда пошла обратно, и, видя это, старик сочувственно крикнул:
— Может, передать что? А?
Машина возле магазина стояла разгруженной. Пока ехали обратно, Тайка все всматривалась в дорогу, ожидая нагнать Романа. Но, видимо, автобус ушел раньше.
У своего дома она встретила Федора.
— Романа не видел? Не заходил он?
Федор помрачнел. Ему захотелось обругать ее и высказать все, что он думает о ней и ее Романе. Но в глазах у Тайки была тревога, и вся она напоминала встрепанного воробья. И Федор пожалел ее.
— Заходил, кажется… Не знаю, но вроде заходил…
В первую минуту ей вздумалось зареветь, стоять посреди улицы и реветь. И не столько от горя, что не застала Романа, сколько оттого, что впервые за все время он зашел взглянуть на Егорку и не увидел его. Погляди он разок на сына — и Тайка успокоилась бы, пожалуй, не стала докучать ему, не стала бы выходить к риге, упрашивать и ругаться.
— Грибы я не выбросила, — сказала она, желая порадовать Федора.
Тот смотрел себе под ноги и хмуро о чем-то думал.
В понедельник утром Тайка достала из ящика комода новый платок с цветочками по белому полю, накинула его на плечи и вышла на дорогу. Она была уверена, что Роман сегодня не свернет по стерне, пройдет у ее дома.
Она простояла минут двадцать — его все не было. Потом из леса вынырнул грузовик, быстро стал приближаться, поднимая за собой дорожную пыль. Тайка прижалась к обочине и, когда машина поравнялась, чуть не вскрикнула от неожиданности: в кабине грузовика рядом с шофером сидел Роман. На какое-то мгновение она еще надеялась, что машина остановится. Но за ней продолжала клубиться серая пыль.
Она и тут нашла оправдание Роману: ехал в попутной машине, и ничего удивительного нет, что шофер не захотел остановиться. И все же было тягостно, что все так нескладно получилось.
Весь день настроение у нее было подавленное. И, под стать ее настроению, к вечеру небо нахмурилось, полил тягучий проливной дождь. С небольшими перерывами он лил всю неделю. Вечером перед выходным Тайка даже не вышла встречать Романа: не надеялась, что он пойдет в такую слякоть. В натопленной избе пахло душной сыростью. У Тайки все валилось из рук.
Роман появился сам. Было уже поздно, дождь надоедливо стегал окна. Он стоял у порога, промокший до нитки, в грязных сапогах. Тайка так растерялась, что смотрела не на него, а на лужу, растекавшуюся у его ног.
— Вот зашел, — сказал Роман. Достал из кармана промокший бумажный сверточек и протянул Тайке. — Просила петуха на палочке, принес…
Красный леденцовый петух с подтаявшим гребешком задрожал в Тайкиных руках. Роман чего-то ждал, а она не могла сказать ни слова.
— Пойду, — сказал Роман. — Грязища страшная, не проберешься скоро-то.
И опять Тайка молчала.
— Пойду, — снова сказал Роман и все так же в нерешительности топтался у порога. Лужа у его ног продолжала расти.
Тайка рассеянно положила леденцового петуха на шесток, достала из печки сковородку жареных грибов, а потом вытащила давно припрятанную на случай бутылку водки.
— Вот за это спасибо, — обрадовался Роман. Выпил, закусил и словно посмелел.
— У тебя я не останусь, просить будешь, чтобы жил, — говорил он, — а мне это сейчас никак нельзя. Что было — все…
— Перестань! — закричала Тайка. Закрыла лицо передником и заплакала.
— Что с тобой, ты что? — всполошился Роман, удивленный ее криком. — Ну, не получилось у нас… Разве ты одна такая. — Он попытался обнять ее — Тайка оттолкнула.
— Не хочешь, не надо, — спокойно сказал он, опять садясь к столу. Взял свежий огурец, лежавший на подоконнике, и с хрустом стал есть.
— Хоть грязища, а пойду, — снова заговорил он после молчания. — Может, лошадь достала бы…
Она взглянула на него, не сразу поняла, что он сказал. Потом кивнула.
— Посиди. Я сейчас.
— Что ж, посидеть можно, — снисходительно согласился Роман.
Тайка накинула фуфайку и побежала к бригадиру.
Дом Федора был в другом порядке, в конце. Выделялся он застекленной верандой вместо обычного открытого крыльца с козырьком. Резные наличники на окнах, сама веранда были покрашены голубой краской. Тайка хорошо помнила, когда Федор строился. Он привез тогда жену из Малахова, дальней деревни за рекой. Красавица была жена — высокая, чернобровая, с шелковыми густыми и длинными волосами. Тайка восхищалась ею, а когда слышала деревенские пересуды, думала: «Завидуют. Красоте ее завидуют».
Недолго жили они. Таяла, блекла красота на глазах у всех. Лечил сначала фельдшер из Ивановского Андрей Кузьмич. Потом возил ее Федор в районную больницу, был у знаменитого профессора в области — мало что помогало. Умерла через два месяца после операции.
Жил теперь Федор с матерью и пятилетней дочкой.
