В потемках, где-то неподалеку, стали громко говорить два голоса. Один хриплый, басистый, а другой звонкий, задорный.
— Чего там? Нешто мы не понимаем? — хрипел бас. — Чего уж тут говорить, эх-х.
— Понимаешь, а говоришь непутевое, — звенел молодой голос.
— Да ты пойми, малец, землица-то, что милая жена, — так и тянет. Особливо теперь. Хлеба скоро преть начнут на корню. А ты думаешь мне не жалко. Вот и ропчешь. О, господи!
— Ну, чем тут Советская власть, скажи к примеру, виновата?
— Покою нет. Вот ты это и пойми, малец. А разве так можно, чтобы хлеб прел? Власть должна быть крепкая… Чтобы порядок был — вот, что я говорю. А ты понимай.
— Дак, а ежели генерал прет сюды, дак что ты, к примеру сказать, делать будешь, а?
— Помириться надоть… И покойнее будет.
— Эх, дурак ты, дурак, дядя, — вот что! Дак тогда же землицу, что у тебя, отберут… и шомполов всыпят.
— А може и не всыпят… Сказывали, что он не берет земли.
— Сказывали… А ты и раззяв рот. А чего в отряд ушел-то?
— Да скотину забрали… Да бог с ней, со скотиной-то. Вот, скажем, к примеру, урожай гниет. А ты говоришь — Советская власть.
— Замолчите, сороки, — неожиданно заревел третий голос. — Ишь, раскаркались. Спать надо, а не авкать по-собачьи.
— Ладно, без тебя знаем, — огрызнулся молодой голос. Но разговор все-таки прекратился.
* * *
Ранним утром отряд тронул в дальнейший путь. Чем глубже отряд уходил в лес, тем труднее становилась дорога. Местами мешали пески, приходилось под колеса вставлять бревна. Стали по пути попадаться труднопроходимые овраги, низкие сырые места, заросли молодняка и кустарников. Много раз до полудня брались партизаны за топоры и вилы. И всего к полдню прошли около пяти верст. Михеев и Большов нервничали. Послали разведчиков, чтобы они лучше заранее прощупали дорогу. Через час разведчики вернулись и сообщили, что дорога такая же, какую они прошли утром.
— К вечеру пройдем не больше 5–6 верст, — сделал печальный вывод Большов. — Этак мы, пожалуй, к завтрашнему вечеру не доберемся к стоянке.
Через несколько минут отряд снова двинулся в мучительно-трудный путь. И со вчерашнего вечера и до ночи он сделал всего не многим больше полпути.
А следующий день путь был еще труднее. Приходилось чуть ли не на каждом шагу делать прорубки, подкатывать бревна. К вечеру все партизаны страшно устали и еле держались на ногах. Всего, по словам проводника, отряд сделал около 7 верст.
— Восемь да шесть, да семь — двадцать одна верста, — подсчитал Большов. — Этак мы и завтра не успеем. А ведь уже будет четвертый день в отлучке. Боюсь, как бы уже там не началась стрельба без нас.
— И похоже на это, — говорил Михеев: — мы находимся на расстоянии 10-8 верст от стоянки, а между тем ни человека до сих пор не встретили на пути. Похоже, что отряд свернулся в кулак.
— Я сейчас пошлю связных в штаб.
— А доберутся ли без проводников? Кругом болота, трясины.
— Нужно попробовать.
Отрядили десять хорошо вооруженных партизан в разведку.
Во главе их поставили красноармейца, хорошо знавшего дорогу. Но связные ни ночью, ни утром не вернулись назад.
* * *
К полудню, когда орудия уже были в трех верстах от Ивановской топи, между деревьями стали доноситься отдельные винтовочные выстрелы. Когда отряд снова тронул батарею, из штаба прискакал на взмыленной лошади связной, с приказанием спешить как можно скорее. Не отдохнувши как следует, отряд спешно пошел в путь. Но теперь уже по всем сторонам его шли цепи стрелков, Двигались страшно медленно. Местами приходилось строить большие мосты из бревен — до того была ненадежна зыбкая почва. А где-то неподалеку все разгоралась стрельба. К частым переливам винтовок, стала примешиваться трескотня пулеметов. Все партизаны были напряжены и вели работу почти молча. Неподалеку, слева послышалась стрельба. То боковая цепь охранения батареи завязала перестрелку с казаками. Но болота были пройдены, и зеленые орудия с зарядными ящиками, уже громыхали на песчаном сосновом косогоре перед стоянкой.
Михеев и Большов поднялись на бугор.
— Мы отрезаны от отряда, — закричал Большов. — Вы слышите, над нами свищут пули и, видите, вот впереди по поляне разбросалась спиною к нам цепь белых?
Большов быстро приказал отряду рассыпаться цепью вокруг орудий. Возле орудий он поставил пулемет.
— Не стреляйте без моего свистка, приказал он цепи.
У орудий Старкин, Михеев и Большов устроили минутное совещание.
— Нужно пойти в атаку с тылу, — предложил Большов.
— Еще вопрос, сколько их. — Старкин поморщился. — Мы не можем рисковать орудиями.
— Товарищи! — предложил Михеев, — нужно пустить в дело орудия. Они нагонят на них панику. Наши же ободрятся. А потом можно будет предпринять атаку. Давайте спешить!
— Я думаю, что лучше не пускать в ход орудий, — начал Большов, но его прервал Михеев.
— Я приказываю! — сказал он. — Разговаривать некогда! Прошу повиноваться!
Старкин отдал стоявшему около командиру батареи немедленное приказание расставить орудия так, чтобы они поражали всю поляну и вдоль и поперек и по сигналу бить картечью по неприятелю; Большов же побежал к цепи, созвал в кружок отделенных командиров и командиров взводов, чтобы подготовить атаку.
Все приготовления делались спешно, но без суеты. Михеев стоял в стороне, на виду у всех, хладнокровно засунув руки в карманы брюк. А перестрелка кругом все усиливалась. Уже не были слышны отдельные выстрелы винтовок. Их хлопанье слилось в непрерывный, перекатывающийся из конца поляны в конец, звук. «Скоро ли начнут? — нетерпеливо думал Михеев, — возятся как»! Старкин и Большов суетились у орудий и цепи. Наконец, подбежал Старкин, а за ним Большов.
— Все готово! — сказали они.
Так нечего медлить, начинайте!.. Вы, товарищ Старкин, командуйте участком.
Командиры быстро побежали на свои места. Михеев присоединился к батарее. Возле батареи пулемет, казавшийся серой крошкой по сравнению с зелеными телами орудий, выбивал частую дробь. Жерла пушек направились из под кустов, прямо вдоль неприятельской цепи. Артиллеристы стояли на своих местах у орудийных тел и открытых зарядных ящиков.
— Батарея! — громко скомандовал командир батареи, человек геркулесовского сложения, в длинной шинели и с маленькими усиками. — О-о-о-гонь!
У Михеева зазвенело в ушах и он почти оглох. Орудийный выстрел близкий он слышал впервые. Это был звон гигантской стопудовой паровой машины, ударявшей по гигантской наковальне. Что-то зловещее рявкнуло еще и еще раз.
Перед Михеевым стоял Старкин и с улыбкой показывал на свой открытый рот. Он знаками просил Михеева о том, чтобы тот тоже раскрыл рот. Михеев повиновался и глухота понемногу стала проходить.
На поляне, где до того лежала цепь офицерских стрелков, стояли клубы пыли. Орудия били картечью почти в упор, и их действие было очень заметно. Редкая цепь противника встала, чтобы переменить положение, но попала под меткий фланговый пулеметный огонь и вынуждена была снова лечь в траву, на прежнее место. Тогда Старкин приказал открыть по цепи как можно более частый орудийный огонь. Картечь, заряд за зарядом, взрывала поляну, и цепь офицеров не выдержала. Пошло беспорядочное бегство с поляны. Но мало кому удалось убежать за деревья. Пулемет батареи брал верную пристрелку и бил метко.
За ним вдогонку побежала двумя цепями рота партизанов, во главе с Большовым. Перестрелка на поляне утихла. Но еще слева, невидимая глазом цепь противника обстреливала тоже невидимую цепь прикрытия батареи. Старкин приказал пустить несколько шрапнельных снарядов в тыл к убегающему противнику. Оба орудия дали по шрапнельному выстрелу. Незаметные для глаза шрапнельные снаряды взвились высоко в воздух. На фоне солнечного, голубого неба, они высоко разрывались серыми дымчатыми облачками, поливая оттуда дождем большие участки леса.
— Вот такой свинцовый дождь, — сказал Старкин, с улыбкой показывая на дымчатые облачка, — что теперь сыплется с неба, не особенно должен им прийтись по вкусу.
— Сильное действие? — спросил Михеев.
— Нет. В лесу нет. Но деморализующее значение шрапнели велико. Ведь у них нет орудий. А это решает дело.
Ружейная стрельба перебросилась далеко в лес и затем заглохла.
Не прошло и часу, как обе половины отряда соединились возле партизанских лагерей. Все были радостны и опьянены первой победой. Перед строем партизанов Борин благодарил Старкина, артиллеристов и посланных за орудиями партизанов за проявленное мужество, упорство и умелость в бою.
Старкин принимал благодарность и кивал головою в сторону Михеева. Но тот совершенно отрицал свое участие в победоносных действиях артиллерийского взвода.
