так же спокойно продолжал:
— В полку таких коней, браток мой, сотни.
Тогда Игната вдруг прорвало.
— Таких? — раздраженно переспросил он. — Пойдите, поищите таких. — Он с досадой схватил коня за уздечку и повел в конюшню.
Юрченко рассмеялся, и глаза его стали еще более колючими.
— Погоди, — остановил он Игната, — что ж ты обижаешься?
Игнат молчал. Юрченко снова достал папиросу. Зажигая ее, рассыпал спички. Плюнул досадливо и, изменив тон, сказал:
— Вот что: давай поговорим...
Игнат заметил, что гость волнуется. Насторожился.
— Слушай, — глядя в землю, заговорил Юрченко. — Ты понимаешь, что реквизировать у тебя коня я, конечно', не собираюсь. Говори — понимаешь или нет? — он поднял голову и строго посмотрел на Игната.
— Ну? — в свою очередь спросил Игнат.
— А поменять твою Ласточку на моего Султана я не прочь.
— Да он у вас хромой, — неожиданно вмешался в разговор Федя. — Передняя нога... Я ж видал.
Юрченко оглянулся на него и, скрывая смущение, сказал:
— А, по-твоему, офицер так и должен на трехногом коне ездить?
И снова Игнату:
— Большевики ранили... Возьмешь, вылечишь. Только и всего дела... Не хуже твоего коня мой Султан будет.
Игнат с удивлением смотрел на офицера. Потом пожал плечами, а тем временем Федя уже схватил уздечку и потянул к себе коня. Юрченко взял его за руку.
— А ты, молокосос, не встревай, без тебя обойдется, — ска-
зал он и, повернувшись к сопровождавшему его казаку, приказал:
— Приведи сюда Султана.
— Да что вы! Ваше благородие! — уже испуганно заговорил Игнат. — Вы это бросьте.
— Ну, ну, не волнуйся. Понимать должен, — сухо ответил Юрченко.
Игнат вдруг почувствовал, что к вискам приливает кровь. Он нервно поправил на себе пояс и сказал строго:
— Вы, ваше благородие, не балуйтесь. Пустите коня.
— Спокойно, спокойно, — Юрченко насупил брови. — Ты все-таки помни, с кем говоришь. Стань смирно! — вдруг начальнически крикнул он.
Игнат по укоренившейся военной привычке опустил было руки, но решимость, вспыхнувшая в нем, не угасла. Он еще ближе шагнул к Юрченко и, взявшись за уздечку, которую тот все еше держал в руках, повторил:
— Пустите. Я вам говорю — пустите, ваше благородие. Все равно коня я не дам. Что же это? Грабеж?
Юрченко отступил шаг назад.
— Не отдашь? Не променяешь?
— Не могу, ваше благородие, — снова, сдерживая себя, тихо произнес Игнат. — Ну, вот, не могу. Ей-богу не могу! Лучше не пытайте меня. Вот убейте — не дам.
Юрченко медленно расстегнул кобуру. Игнат крикнул:
— Угрожаете? Ну, стреляйте. Что ж вы. не стреляете?
Федя бросился к отцу.
— Батя! — задыхаясь, заговорил он, — не давайте коня! Не давайте!
И, взяв из рук отца уздечку, он снова потянул Ласточку в конюшню. Юрченко не препятствовал. Застегнув кобуру, он оглянулся на калитку. Посланный не возвращался.
Игнат не спускал с Юрченко глаз.
— Ваше благородие, — наконец, тихо сказал он, — я вас прошу — уйдите. Не грешите. Лучше возьмите серники, запалите мою хату, а коня не дам.
— Дурак! — коротко отрезал Юрченко. — Я не бандит, чтобы хаты палить. За такие слова я, знаешь, что могу тебе сделать? А вот теперь я вижу, кто ты такой. Большевикам коня бережешь? — взвизгнул он. — Сам, небось, большевик?
— Не большевик я. Ошибаетесь. А коня не дам.
— Не дашь?
Игнат угрюмо молчал. Когда же конь перешагнул порог конюшни, он решительно стал в дверях. Юрченко ухмыльнулся.
— Винтовки тебе еще нехватает, — насмешливо бросил он.— Часовой... — И опять посмотрел на калитку.
Потом стал нетерпеливо ходить взад-вперед.
— Батя! — тихо позвал Игната из конюшни Федя и показал
глазами на лежавший невдалеке топор. Игнат отрицательно покачал головой, но сам невольно шагнул в ту сторону.
В калитку вошли два казака, один из них вел под уздцы Султана. Юрченко встрепенулся.
— Ну, — крикнул он, — или бери Султана или совсем ничего не получишь, — и приказал казакам забрать Ласточку.
Не помня себя, Федя схватил топор и, выскочив из сарая, бросился на грабителей. Его мигом обезоружили. Игнат кинулся закрывать конюшню, его оттолкнули, завязалась борьба, но силы были неравны. Игнат вырвал было у одного казака винтовку, но тут прибежали еще казаки, повалили его и стали бить. Выскочила из хаты федина мать, кричала, плакала, но ничто не помогло. Ласточку увели. Увели и Султана.
Игнат, как был без шапки, так и побежал к атаману. Задыхаясь, рассказал ему все. Атаман внимательно выслушал его, потер переносицу.
— Что ж я могу сделать? Я — власть гражданская, а они — военная.
Слухи о том, что красные уже близко, не подтвердились. Леля снова подняла голову, оживилась и на радостях даже как-то сказала Нюре,-
■— Ты все дуешься. Знаешь, а я на тебя уже не сержусь.
«Вот нахалка», — подумала Нюра, и ей захотелось ответить грубо, резко, но, вспомнив совет Степы, она все же сдержалась. Степа еще недавно сказал и ей, и Даше, и Оле: «Сгоряча можно и сболтнуть чего не надо. Держите, девчата, язык за зубами, чтобы никто ничего не узнал про комсомол».
— Все таская же, — продолжала Леля, — другая на твоем месте уже д*авно бы одумалась.
Нюра перелистывала книгу.
— Воображаешь, что тебе поверили, — все больше раздражалась Леля. — Кисет утюгом прожгла... Небось, для красных бы не прожгла. Хитришь.
Нюр$ еще ниже опустила голову, сделала вид, что углубилась в чтение.
— Сожгла, так другой вышей. Почему не вышиваешь?
— Я вышиваю, — сдерживая себя, ответила Нюра.—Уже половину вышила. Ниток нет. Достану и окончу. Не твоя забота.
— Посмотрим, посмотрим... — Леля повернулась и пошла.
За последние дни Нюра уже не чувствовала себя одинокой. Стало как-то отраднее жить на свете. Даже узнав, что красные еще далеко, она не пала духом.
Вчера, снова собравшись у Оли, комсомольцы долго и горячо шептались. Нюра не сводила глаз со Степы и думала; «Вот какой он, оказывается!» Ей нравилась его смелость. Он знал, где скрывается Гаркуша, и, пробираясь к нему по ночам, не раз
рисковал попасть в руки казакам. С тех пор как пронеслись слухи о приближении красных, Юрченко приказал зорче охранять станицу. Часто во главе патруля он выезжал
