– У Антонины Петровны кто есть? – спросил Холин.
Яна заторопилась. Она посмотрела на него с надеждой.
– Есть… Посидите пока… Я вас вызову…
Медсестра убежала в кабинет. По ее походке было видно, что она считала свою миссию выполненной успешно. Она не сомневалась, что добрый и великодушный полумертвец войдет сейчас в комнату и скажет: «Между нами все кончено. Можете и дальше любить своего жениха, продолжать свое исследование на благо человечества и становиться заведующей на благо санатория». Холин сел на стул, поглядывая на красный огонек над дверью. В коридоре, несмотря на раннее время, уже горел свет: за окном висел пришедший с моря туман, лип к окнам, словно кто-то белый, косматый, заглядывал через стекла с недоброй целью.
– Вы последний?
– Да…
Холин равнодушно посмотрел на очередного больного. Это был еще молодой мужчина, кудрявый, с белым лицом, довольно полный, но полнота шла ему.
– Вы к Антонине Петровне?
– Да.
В руках мужчина держал портфель. «Зачем ему портфель?» – безразлично удивился Холин, опять погружаясь в свои думы, но больной перехватил его взгляд на портфель и стал с готовностью объяснять, для чего ему портфель Видно, это был разговорчивый, общительный человек.
– Я только что приехал. Еще не успел устроиться. Чемодан бросил, а портфель не могу доверить: здесь французский коньяк. – Полный мужчина хохотнул и щелкнул себя по шее. – Как тут насчет этого, строго?
– Каждый сам себе хозяин.
– Это хорошо. А врачиха как, стоящая?
– Она хороший врач.
– А я слышал другое, – опять хохотнул Полный. – Увлекается она этим делом.
– Каким делом?
– Мужичками.
– Не слышал.
– Зря люди трепаться не станут.
– Бывает, и зря треплются.
– Это тоже случается, – охотно согласился больной. – Ну, баба-то она хоть ничего?
– Ничего.
– Не пробовал ухлестнуть?
– Нет.
Полный хохотнул.
– Чего ж ты?
– Для вас оставил, – сказал Холин нарочно грубо, чтобы отвязаться от Полного. Этот тип был неприятен Николаю Егоровичу: какой-то навязчивый, пошлый. Притом Холину казалось, что он уже встречался с ним при каких-то неприятных обстоятельствах, хотя встречаться с этим человеком он никак не мог, – у Холина была хорошая память на лица.
Из кабинета вышел человек, и сразу же загорелась зеленая лампочка. Холин встал и, не посмотрев на Полного, вошел в кабинет.
Тоня сидела, низко склонившись над бумагами, и что-то писала. За соседним столом Яна одним пальцем печатала на машинке.
– Здравствуйте, – сказал Холин.
– Здравствуйте, – Тоня мельком глянула на него. – Раздевайтесь, садитесь.
Он снял пиджак, рубашку и присел к столу. Тоня отодвинула от себя бумаги, стала готовить аппарат для измерения давления. Холин пытался поймать ее взгляд, но она упорно избегала смотреть на него.
– Как вы себя чувствуете?
– Ничего. Спасибо.
– Как спали?
– Спасибо. Хорошо.
– Лекарства принимаете?
– Да.
– Процедуры не пропускаете?
– Нет.
Они разговаривали вежливо, сухо, как и положено внимательному, но очень занятому врачу и аккуратному, деликатному пациенту. По тому, как стучала на машинке Яна, Холин чувствовал, что она вслушивается в каждое слово, в каждую интонацию.
Николай Егорович покосился на Яну и положил ладонь на руку Тони. Она подняла на него глаза.
«Милая… Что случилось?» – спросил он взглядом.
Две слезинки выкатились из глаз врача и упали на историю болезни № 3240. Тоня испуганно промокнула слезы бумажкой.
– Давайте вашу руку.
– Правую или левую?
– Левую.
– Пожалуйста.
– Давление хорошее…
Опять две слезинки упали из глаз. Прямо на голую руку Холина. Слезинки были горячие. «Почему ты плачешь? Что случилось?»
– Давление очень хорошее…
– Сколько?
– Сто двадцать на восемьдесят…
Видно, что-то в их голосах выдало подтекст. Яна встала и вышла. Наверно, для того, чтобы создать ему благоприятную обстановку для разрыва.
– Что случилось? – спросил Холин, едва закрылась дверь.
– Мы больше не будем встречаться, Коля…
– Не будем? Почему?
– Так… Ни к чему это все… Я уже обдумала… Не нужно это ни мне, ни тебе…
– Мне нужно.
– Нет. Зачем? Все равно продолжения не будет. Лучше уж сразу, в самом зародыше…
– Почему не будет продолжения?
– Ты знаешь сам…
– Из-за твоей работы?
– Из-за всего…
– Моей болезни?
– Зачем ты делаешь мне больно?
– А ты?
Тоня сложила аппарат, пристально посмотрела ему в глаза.
– Сегодня, Коля, приехал мой жених. Торопит меня со свадьбой… Я поняла, Коля… Я поняла, что не могу с ним расстаться. Это моя судьба. Я поняла, это то, что мне нужно.
– А я – не судьба?
– Ты не судьба… Но я всегда, всегда… Эти дни…
– Понятно, – сказал Холин. – Можно одеваться?
– Ты только не обижайся на меня, Коля…
– Чего уж там…
Вошла Яна. У нее был возбужденный и слегка растерянный вид. Медсестра торопливо что-то прошептала на ухо Антонине Петровне. Та вспыхнула.
– Что?! Здесь?!
– Он… ш-ш-ш-ш… Я сказала…. ш-ш-ш… А он оказал…
Холин оделся и вышел. Полный куда-то исчез. И вдруг Николай Егорович догадался, кто это был. Это был Натуральный доцент, жених Тони. Он мог быть только женихом Тони, и больше никем другим. Сразу стало ясно его пошлое поведение, испуганный шепот Яны… Жених пришел проверять свою невесту…
– Третий лишний, – вслух сказал Холин.
– Чего? – спросил проходивший мимо старичок.
– Это я так…
– А… Разве санитарный день?
– Да нет, все открыто, дедушка.
– Ну и славу богу… – Старичок обрадовано заспешил по своим делам.
«Напьюсь», – подумал Холин.
* * *
Жора был дома. Он брился перед зеркалом. Одет строитель был в парадную форму, черный костюм – даже ухитрился где-то погладить его, – цветная модная рубашка, яркий галстук.
– Не то второй раз бреешься? – спросил Холин.
– А что сделаешь, старик? Свидание…
– Ну и как дела?
Строитель выключил бритву. Лицо у него было непривычно серьезное.
– Ах, старик, с каждым днем все хуже и хуже.
– Не идет дело?
– Наоборот, старик…
– Влюбился наконец, что ли?
– Нет, старик… Не влюбился… а совсем другое… – Жора сел на стул, начал играть стаканом, катая его ладонью по столу.
– Какая-то мистика, старик… Ну, просто моя жена, и все, старик… Как будто вернулась с того света… Все ее – и волосы, и лицо, и голос, и движения… И даже запах, старик… Оказывается, она то же самое мыло любит и те же самые духи… Может ли быть такое, старик?
– Выходит, может…
– Да… выходит, может… Я не могу, старик, это какая-то мука, брат Николай… У меня все тело дрожит, душа рвется… Хочется упасть и кататься по земле, старик, зубами траву грызть, старик…
– И что же дальше будет?
– Не знаю, старик… Она замужем… Двое детей. Любит мужа… Подпускает только на шаг, старик… Можешь смеяться, старик… Гуляем друг от друга ровно на шаг… Как в первом классе… Иногда не выдержу, старик, схвачу ее за руку, так она потом два часа дуется… Но отходит, потому что одной женщине скучно на курорте, старик… И потом, все лезут, хамят… Я из всех хамов самый скромный хам, старик… Поэтому она со мной и гуляет, брат Николай… А тут еще слежка, старик. Самая настоящая. Эта твоя дура, Мальвина…
– Она твоя дура, – сказал Холин.
– Извини, старик… Это у меня вырвалось… Я хотел сказать, что ты нас познакомил…
– Я не знакомил. Ты сам познакомился и увел из-под носа. Зачем передергивать?
– Но была честная дуэль…
– Уж помолчи о честности.
– Ну ладно… не имеет значения, старик. Ты извини, если что не так было…
Холин нагнулся к своему чемодану, вытащил бутылку водки, судака.
– Что ты мне посоветуешь, старик?
– Ничего.
– Ну хоть твое мнение?
– У меня нет никакого мнения.
– Это не по-дружески, старик.
– Давай вот лучше выпьем.
– Мне нельзя, старик. Она не терпит запаха алкоголя. Как и моя не терпела… Бывают же такие совпадения, старик…
– Бывает… Все бывает…
Холин взял из рук Жоры теплый от катания в ладонях стакан и налил до краев водкой. Строитель покосился на него.
– А не переоцениваешь ты свои силы, старик?
Холин ничего не ответил, залпом выпил, стал разделывать судака. В желудке вспыхнуло пламя, стало медленно продвигаться к рукам, ногам, голове, нагревая до кипения кровь.
– Может, все-таки выпьешь?
– Нет, старик. Я очень заводной. Ситуация сложная, я могу черт те что натворить, потом ввек не расхлебаешься… Так как же мне все-таки быть?
– Не знаю, брат Жора. Откуда мне знать?
– Я же не смогу так дальше жить, старик… Я выжил потому, что была она… Пусть она существовала в моей только памяти, но все-таки существовала… Поэтому я не умер… А сейчас как я могу жить, старик, если она ходит по земле, любит другого, ласкает детей…
