— Стой! Не смей!
Две фигуры в отдалении разъединились. Одна метнулась от края обрыва влево, вторая осталась на месте.
— Петр, он страшно сильный,— предупредил я.
— Не боюсь.— Петр задыхался от бега, от прилива ярости.— Не подходи, я один.
В небе, точно порывом бури, сорвало облака, кинуло прочь, в кромешную темень, скопившуюся у горизонта. И обнажился месяц, большой, белый от накала. Хлынуло неживое слепящее сияние, окатило землю: проснувшись, закружились легкие хороводы света и теней. Волосы занялись белым студеным огнем, закудрявились прозрачным дымом. Брызги на воде взлетали светлыми холодными льдинками.
Аркадий Растворов и Петр Гордиенко стояли на некотором расстоянии друг от друга с бледными, неживыми лицами. Аркадий, сделав шаг, раскинул в стороны руки, ладонями вперед — показывал, что в руках у него ничего нет. Петр тоже шагнул и тоже показал ладони. Неверно переставляя ноги, Аркадий споткнулся о камень, выровнялся. Оскалив зубы, коротко и дико вскрикнув, схватился за ворот своей рубашки, рванув, полоснул ее до самого низа. Петр, невольно заражаясь, распахнул рубашку на себе.
Я онемел, наблюдая этот внезапный и страшный поединок. Я даже не успел ничего предпринять, предотвратить, как они сблизились вплотную.
— Останови их! — крикнула Женя, подбегая. Я не стронулся с места, словно парализованный.
Аркадий и Петр стояли лицом к лицу. У меня шевельнулись и встали волосы на затылке. Пауза длилась одно мгновение. Вдруг Аркадий легонько, чуть-чуть, оттолкнул Петра плечом в грудь, Петр ответил тем же. И они разошлись. Растворов, ломая кусты, пропал в зарослях, мелькнули белые крылья распахнутой рубашки и исчезли.
Петр покосился вниз, на скачущие по камням волны, и смахнул со лба пот. Елена подошла к нему, произнесла обняв:
— Прости!.. Все это из-за меня.
— Все в порядке, Лена,— ответил оп.
Примчался Трифон, остановился, озираясь.
— Где он? Ушел? Эх, опять опоздал!.. Ничего, в другой раз!..
За Трифоном, не сразу, исподволь, подтянулись плотники обеих наших бригад. Так, всей толпой, мы и двинулись к поселку, объятые нестерпимым струящимся пламенем месяца.
ЖЕНЯ. Отряд выстроился на площадке вблизи палаток лицом к Ангаре. Было по-утреннему свежо, солнце еще не поднялось и не накалилось, а с реки тянуло прохладцей. Мы стояли и поеживались спросонок от непривычной рани. Справа от меня переминалась с ноги на ногу Эльвира Защаблина, обутая в кеды, ресницы ее дремотно слипались, и она неестественно округляла глаза.
— Я побаиваюсь, Женя,— сказала она, изредка постукивая от волнения зубами.— А вдруг не так что сделаем, там ведь соображать надо. Лучше бы на кухне остаться...
Я подтолкнула ее локтем.
— Не скули.
Слева над моим виском нависала спутанная борода Аркадия Растворова. Лицо иссиня-бледное, измятое, осунувшееся, точно он перенес тяжелую болезнь. Я притронулась к его руке и спросила шепотом:
— Ну и чего ты добился своей вчерашней выходкой?
— Ни черта я не добился,— Он резко вздернул плечо.— Да и глупо думать, что можно таким способом чего-то добиться. Атавизм — цепляться за то, что ушло навсегда и безвозвратно. Пошло. Воинственно махать кулаками после драки — первый признак бессилия и поражения. С этим надо смириться, как с неизбежным. Да и мстительный огонь погас. Если бы тогда, сразу, я ее встретил, возможно, она не была бы здесь, а я был бы в этих же краях, только в иной обстановке. Хорошо, что не встретил... Всю ночь не спал, шлялся по берегу один, как привидение. Все думал, думал... о себе, вообще о жизни. Не мог отделаться от стыда. Стыд просто жег... от поражения, что ли? Или после совершенной глупости...— Он помолчал, глухо прокашлялся, вздохнул, борода его приблизилась к моему уху.— Ты извини меня, Женя, за вчерашнее... За грубость... Не могу обуздать себя. Давай забудем это.
— Давай, если хочешь.— Я радовалась его признанию, его непривычной покорности, должно быть, вчерашний случай дал ему глубокую встряску и заставил призадуматься. Может быть, возьмется за ум? Хорошо бы.
Вадим Каретин, подавшись из ряда, с ухмылкой взглянул на меня и на Аркадия.
— Довольно секретничать! Сейчас начальство выйдет, примите бодрый вид...
Вскоре перед строем появились Володя Верещагин и Боря Берзер, командир и комиссар отряда. Володя, студент пятого курса, был строителем-ветераном, он выезжал на сибирские стройки три года подряд и накопил немалый опыт. Неулыбчивый, немногословный, с какими-то замедленными движениями, он окинул нас скучноватым взглядом и сказал кратко и внушительно:
— Работать на совесть, ребята, одним словом, на полную мощность. Сил про запас не оставлять. Сейчас подойдут машины и развезут вас по объектам. А пока можете разойтись, подождем немного...
Боря Берзер сказал что-то Верещагину, и Володя, подняв руку, задержал строй:
— Одну минуту, товарищи! Заболел Сережа Брагинский. Вместо него бригадиром назначается Растворов Аркадий. Все.
Вадим удивленно захлопал выпуклыми глазами, хихикнул льстиво и от этого глупо.
— С повышением тебя, Аркаша.— И протянул руку. Аркадий отбросил ее.
— Отстань! Они с ума сошли! Какой из меня бригадир?,. Ошибка какая-то. Надо выяснить...— Он ушел выяснять вопрос о внезапном своем назначении, а ко мне обратился Вадим.
— Что говорил тебе Аркадий? — Он осторожно взял меня под руку.
Я отстранилась.
— Спроси у него сам.
— Мне он не скажет.
— Так почему же должна говорить я?
— Ну да, конечно... Я догадываюсь. Что-то связано с Еленой, да?
Я отвернулась от него к Эльвире. Она спросила озадаченно:
— Хорошо ли, что Аркадий у нас будет? Уж очень такой... сумасшедший. Житья не даст.
— А что нам до него? Будем работать хорошо, никто не придерется... Ты есть хочешь?
— Еще бы! Я даже умыться не успела, не то что кусок проглотить...
— Сейчас принесу.— Я сбегала в палатку, схватила бутерброды, еще московские, сделанные Нюшей, и вернулась назад.— Вот тебе, один с сыром, один с копченой колбасой. И мне такие же...
Мы отодвинулись в сторонку от толпы. Эльвира, торопясь, жевала зачерствевший хлеб и уже сухой, покоробившийся сыр.
— Ты где была вчера? С Алешей? Счастливая: есть с кем время проводить. Я ждала, ждала тебя... Так и уснула... А Елена еще интересней стала, значительней. Глаз не оторвать, какая красивая! Только рано замуж вышла. Я на ее месте сперва поиздевалась бы над мужиками вдоволь, отомстила бы им за нас всех. Они повертелись бы хороводом вокруг меня.— Она коротко всхрапнула, ударив в землю пяткой, ноздри обреченного на реформацию носа напряглись. Я засмеялась, обнимая ее:
— Бодливой корове бог рог не дает, Эля...
Машины за нами не пришли. Отряд — частью на попутных грузовиках, в автобусах, частью пешком — добирался к месту работу.
Нашей бригаде достался нелегкий объект: подготовка и бетонирование площадки причала чуть выше Гордого мыса. Мы прибыли туда в назначенный срок, но машин — бульдозеров, грузовиков со щебенкой, с раствором — не было. Пусто. Ребята бесцельно бродили по берегу, кидали в воду камешки, жалели, что не захватили удочки,— хорошо бы забросить крючок на хариуса, что ходил тут в прозрачной глубине.
— От такой работенки не устанешь,— ухмылялся Вадим. Многие уже поснимали рубашки и подставили спины солнышку.
Аркадий нервничал: его деятельность в новом качестве начиналась неудачно. Ребята, задрав головы, глядели на утес, уносящийся в поднебесье, где в сквозной голубизне плескалось и трепетало алое пламя флага. Напоминали:
— Между прочим, Аркадий, под сенью знамени люди должны трудиться. Это обязывает. А мы загораем. Непорядок.
— Отстаньте! Растворов ожидающе глядел на дорогу.— Без ваших шуточек тошно!
Часа через полтора приполз бульдозер. Потом спустились с горы большие, вместительные машины с железными кузовами. На одной из них приехал машинист катка. Аркадий, подойдя к водителям, сказал, подавляя в себе гнев:
— Вот что, уважаемые механизаторы: технику вам вручили не для того, чтобы она по милости вашей пребывала в сиротском состоянии, она должна быть использована не меньше как на семьсот процентов.
Один шофер, толсторожий, курносый, с нагловатым настоем во взгляде, стоял на подножке своего грузовика, повиснув на открытой дверце, и ухмылялся. Ковбойка на нем была измазана мазутом до полной потери первоначального цвета, брюки засалены и сплошь в прорехах — есть такие рабочие, которые носят одежду по принципу: чем грязнее, тем милее. Он предупредил с насмешливой ленцой:
— Вы, уважаемые товарищи, голоса не поднимайте, мы такого обращения не любим. И вы нас на провокации не толкайте. Мы знаем, как работают студенты,— загорать поможем! — Механизаторы засмеялись, переглядываясь между собой.— Показывай, куда сваливать. Другим рейсом крепкой влаги привезу к обеду, хотите? Это веселей!
