«Вот это породистая ищейка, — подумал Жубур, — какая настойчивость!» Понте действительно напоминал потерявшую след собаку. Он шел, все время оглядываясь, рука его сжимала рукоятку револьвера. Жубур подождал еще немного, затем снова вышел на тропинку и пошел прямо к перекрестку, на улицу Дунте. Еще издали он увидел медленно направлявшегося ему навстречу мужчину. Они остановились в тени забора и пожали друг другу руки. Жубур тут же отдал товарищу драгоценные материалы, ради которых десять минут назад мог уничтожить человека, если бы не эти ворота. Жубур знал, что товарищи осудили бы его, но в этот вечер он готов был преступить неписаный закон большевистского подполья, если бы не нашел иного выхода.
Через минуту Жубур и лиепайский товарищ уже разошлись в разные стороны. Домой Жубур пошел другой дорогой. Теперь он был покоен. Если бы к нему и пристал какой-нибудь субчик с улицы Альберта, он бы и в ус не дул. В кармане у него ничего не было. «Теперь Лиепая себя покажет, — думал он, — и как покажет!»
6
Вилде дал честное слово, что перестал работать в охранке, и Мара ему поверила. Будь положение в стране более спокойным, продли Штиглиц двухнедельный отпуск Вилде до месяца — вполне возможно, что он окончательно заглушил бы ее сомнения; Но, как на грех, именно теперь пришлось мобилизовать весь аппарат охранного управления, и агенты работали круглыми сутками. Смешно было соваться в такой момент к Штиглицу, ссылаться на сложившиеся в семье обстоятельства. Рыжий поднял бы его на смех. Тут государство вот-вот к черту полетит, а он с семейными обстоятельствами!
Феликс старался день и ночь. Группы его агентов из сил выбивались, доставая доказательства для обложения штрафами и для арестов. Более крупными операциями Вилде руководил сам. Небольшой конфуз с облавой на гараж репутации его поколебать не мог. Если там и не оказалось тайной типографии, это еще не означало, что там ее никогда не было. Коммунисты могли заблаговременно перевести ее в другое место.
Редко он возвращался домой раньше десяти часов вечера. Случалось, что его вызывали среди ночи на экстренное совещание к кому-нибудь из директоров пароходства. Мара испытывала в этих случаях двойственное чувство: с одной стороны, ей было легче, когда Вилде не было дома, возле нее, с другой — у нее опять начинали просыпаться подозрения. Но она старалась отгонять их.
Однажды, возвращаясь с репетиции, Мара встретилась на улице с Жубуром. Он был не один, подошел к ней на минутку и успел только шепнуть, что два дня тому назад в одной из небольших типографий был произведен обыск, при котором присутствовал ее муж. Больше он ничего не сказал и поспешил проститься.
Только отойдя от него на несколько шагов, Мара поняла, что он сказал, и вспыхнула. «Значит, Феликс и не думал уходить оттуда, а я так сразу и поверила… Поверила, что волк может уйти из волчьей стаи…» Она с новой силой почувствовала свое унижение: осталась жить с ним, чтобы связать ему руки, а он преспокойно обделывал свои подлые делишки, наслаждаясь уютом домашнего очага.
Вилде вернулся домой после двенадцати. Мара равнодушно спросила, где он был, и так же равнодушно выслушала ёго ответ. Но внутри у нее все дрожало от чувства гадливости, когда она встречала его улыбающийся взгляд, слушала искусно придуманные объяснения. Он с таким естественным раздражением вышучивал старика Юргенсона: у него, видите ли, бессонница, а сотрудники должны часами терпеть и выслушивать его болтовню.
Да, Вилде в совершенстве владел искусством лжи. Прожженный, многоопытный подлец.
Объяснение произошло утром, после завтрака. Мара просто, не повышая голоса, сказала:
— Итак, ты продолжаешь работать в охранке. Сколько тебе теперь там платят?
— Кто тебе сказал? — быстро спросил он.
— Не ты, конечно. Но я это знаю точно. Можешь не трудиться, не лгать, — я все равно не поверю ни одному слову.
У Вилде на этот раз не хватило выдержки. Он покраснел, замолчал. Но штиглицовская выучка что-нибудь да значила. Он быстро овладел собой.
— Какая ты проницательная женщина, ничего от тебя не скроешь… Ну что же, отпираться бесполезно. Да, я работаю… И я работаю, и все работают, — раздраженно повторил он. — И никто для меня не будет делать исключения.
— Ты же сказал мне, что ушел оттуда. Зачем ты солгал, когда тебя никто об этом не просил…
— Ради тебя, Мара, ради твоего спокойствия. Хотел пощадить… твои предубеждения. Боялся осложнять наши отношения.
— Осложнять отношения? Да всякий нормальный человек удивился бы, как мы еще можем жить вместе.
Вилде от волнения засунул в рот зубочистку, но тут же с досадой отбросил ее.
— Мара, я ведь люблю тебя. Этим все объяснено.
— Какая это любовь! Как совместить любовь с такой грязью, с такой постоянной, систематической ложью?
— Дай мне сказать, дорогая. — Вилде потянулся к ее руке, но Мара резким движением отдернула ее. — Не всегда же я лгу. То, что я тебя люблю, — святая истина, в этом ты не можешь сомневаться. Я горжусь тобой. Я хочу, чтобы ты была самой элегантной дамой в Риге, и все делаю для этого. Разве это не правда?
— Это элегантность уличной девки! — крикнула Мара. — Только те честнее…
— И что у тебя за страсть все преувеличивать! Пора тебе, Мара, научиться понимать политику…
— Твое счастье, что я слишком плохо понимала ее.
— Послушай же меня, наконец, дай мне договорить. Помнишь, я тебе рассказывал, что был у Штиглица. Я действительно был у него и с трудом убедил его дать мне увольнение. Но когда дело дошло до министра внутренних дел, тот наложил вето. Еще и рыжего обругал за то, что согласился на мой уход. Что же мне теперь делать, если министр не отпускает? Хочешь не хочешь, а работать надо.
— Не верю ни одному твоему слову. Никогда больше не поверю, Феликс Вилде.
— Очень жаль. Тогда мне непонятно, как мы будем дальше жить.
— Мне тоже непонятно.
Феликс уже нервничал. Он прошелся по комнате, закурил папиросу и, сделав несколько затяжек, бросил ее в пепельницу. Но он не забыл мимоходом заглянуть в зеркало и поправить галстук.
— Мара, — начал он патетическим тоном, — разве для тебя уже ничего не значат пять лет взаимной любви и счастья? Мы жили одной жизнью…
— Я в твоих делах участия не принимала…
— Я и сейчас думаю только о нашем будущем, — продолжал Вилде, не обращая внимания на замечание Мары. — Сейчас, дружок, не время для ссор и взаимных обвинений. Мы переживаем серьезный момент, чрезвычайно серьезный. Приближается буря… Каждое живое существо ищет надежного убежища. Пора и нам подумать об этом. Сейчас не ссориться надо, а помогать друг другу.
Молчание Мары ободрило Феликса. Он сел и продолжал уже более спокойно, рассудительным тоном:
— Зачем притворяться, что мы ничего не видим и не понимаем: нам грозит беда. Под нами все клокочет, как перед землетрясением. Пока неизвестно, как далеко все это зайдет, но надо готовиться к худшему. Сейчас каждый человек, отдающий себе отчет в происходящем, думает о том, что ему придется отвечать за прошлое, старается устранить из него компрометирующие обстоятельства. В моей жизни не все шло гладко. Сейчас я от души сожалею об этом, и если бы у меня была возможность заново прожить последние десять лет, я бы прожил их по-другому, совсем по-другому… Но так как это невозможно, то помоги мне хоть сейчас начать новую… жизнь. Помоги мне устроить ее по-твоему. Один я ничего не добьюсь, с тобой — всего.
Мара молчала.
— Переменим фамилию, — продолжал Феликс. — Это надо сделать совсем не потому, что я связан с охранным управлением. Об этом не узнает никто. По этой части мы можем смело положиться на Штиглица. Все следы будут заметены. Но вообще с новой фамилией мы будем морально чувствовать себя иначе. Больше ничто не будет напоминать об исковерканном прошлом. Как по-твоему, не принять ли нам твою девичью фамилию? Павулан — это и звучит неплохо. Правда ведь?
— Здесь я с тобой согласна, — ответила Мара. — Фамилия Павуланов ничем не запятнана.
— Значит, так и сделаем? — Феликс счел ее замечание за согласие. — Затем нам следовало бы несколько расширить круг знакомых. Завести новых друзей. Здесь я тоже рассчитываю на твою помощь. Среди твоих знакомых найдется немало прогрессивных людей. С Прамниеками надо встречаться почаще, — последнее время мы что-то совсем не видимся с ними. Само собой разумеется, что мы должны укрепить родственные связи — я говорю о твоих стариках. Давай съездим к ним в воскресенье. Мы, кстати, давно там не были. Я бы ничего не имел против, если бы отец пригласил к обеду кое-кого из своих товарищей рабочих. Расходы мы возьмем на себя. А главное — хорошо бы нам заручиться дружбой с Жубуром. Имей в виду, что если настанут иные времена, он будет играть довольно видную роль. Не мешает пригласить его как-нибудь в гости, такое знакомство всегда пригодится. Знаешь, как крестьяне говорят: хороший хозяин с зимы борону готовит.
