— Мороз и солнце — день чудесный!.. — продекламировал тот, обводя широким жестом заснеженный парк, словно приглашая полюбоваться своими владениями. — Я рад, весьма рад этой неожиданной встрече! — И поклонился женщинам.
Теща вскочила суетливо. Вика осталась сидеть. Подбежал Борька, что–то хотел рассказать матери, но, удивленный, остановился, наткнувшись на незнакомого мужика, такого «фирменного», да еще с собакой.
— А это наш внучек… — запела теща, нервно поправляя на нем шарф и ушанку. — А это Веньямин Иванович Пихотский, детка.
Пихотский, приподняв брови в характерной манере, глянул сверху вниз и огорошил парня вопросом:
— Почему не на лыжах, молодой человек? Не на коньках? Не на дельтаплане, наконец?.. Спорт в вашем возрасте необходим, закалка и спорт!..
Борька насупленно молчал, не зная, что на это ответить.
— Спортивной стрельбой не увлекаетесь? — спросил тот. И вдруг жестом фокусника вынул из кармана никелированный игрушечный револьвер и протянул его Борьке: «Держи!..»
Глаза у парня восхищенно заблестели. Несмело он протянул руку за красивой игрушкой.
— Только чур, — шутливо прикрылся Пихотский, — заряжено! В дарителя не стрелять.
Держа пистолет двумя руками, Борька повернулся, прицелился в ствол сухой липы напротив и нажал на спуск. Щелкнул выстрел — резиновая пробка ударилась о ствол и, спружинив, отлетела на дорожку. Борька кинулся за ней и, подобрав, спросил возбужденно: «А можно с ним поиграть? Поохотиться здесь?»
— Для этого и дарю, — милостиво сказал Пихотский. — Без добычи не возвращайся. Ни пуха ни пера!
— Спасибо! — сказал Борька обрадованно и побежал в другой конец парка, на ходу заряжая пугач.
— Балуете вы всех подарками, Веньямин Иванович, — пропела теща, покачивая головой.
— Что делать? Моя слабость, — томно отмахнулся тот.
Терьер все крутился у них в ногах и все пытался вскочить Вике на колени.
— Милый песик! — восхитилась Эльвира Прокофьевна. — Поедете за границу, куда ж вы его?
— Тоник всюду со мной. Единственный мой друг, — меланхолически улыбнулся Пихотский.
— Ну уж вам жаловаться на недостаток друзей!..
— Званых много, — вздохнул тот, — да мало избранных.
Теща наклонилась и потрепала пса за длинные уши.
— Ух ты, симпатяга! Можно с ним погулять?
— Ради бога, Эльвира Прокофьевна! Тоник будет просто польщен!
Пихотский передал ей поводок, а сам, смахнув перчаткой снег со скамьи, сел рядом с Викой.
«Так вот он каков, знаменитый Пихотский! — желчно думал Вранцов. — Не нравится ей, говорит, а сама улыбается, как приятнейшему человеку…» — Он с тревогой следил за лицом жены с первой же минуты, как подошел этот хмырь. — «Случайная встреча? соображал лихорадочно. — А пугач для Борьки припасенный? А то, что теща сразу удалилась с собачкой гулять? Та–а–к, понятно!..» Сердце его учащенно билось, в ушах так шумела кровь, что не слышно было, что говорилось на лавочке. Он напряг слух, чтобы не пропустить ни слова.
— А вы все грустите. Даже в такой прекрасный денек…
Вика неопределенно пожала плечами.
— Нельзя так сильно переживать. Негоже молодой красивой женщине хоронить себя заживо. Вам надо вести светскую жизнь, больше появляться на людях. Не хотите побывать на каком–нибудь дипломатическом приеме?..
— Я не принадлежу к дипломатическому корпусу, — усмехнулась она.
— Ну, вам достаточно лишь пожелать, чтобы принадлежать, — каламбуря, хохотнул тот. — Это нам, мужикам, полжизни надо служить, делать карьеру. А женщине достаточно выйти замуж за дипломата — и в дамках.
— Я замужем, — ответила Вика.
— Ах, да, да… — то ли сочувственно, то ли слегка насмешливо отозвался тот. — Сложное положение. Неужели совсем никаких известий?
Вика гримаской показала, что нет. Тон у нее был суховатый и чуть высокомерный, но встревоженный Вранцов уже не верил этому тону. Он прекрасно знал, что таким тоном теперь кокетничают вовсю. Где прежде увидели бы обмен колкостями, нынче считай, что обмен любезностями. «Где только успела нахвататься? — мучился он. — Слова цедит, глазки щурит». Видеть и слышать, как его благоверная беседует наедине с этим типом, было мучительно, но и пропустить хоть одно слово боялся. «Супер! — ругался он, сверля глазами Пихотского. — Супермен сраный!» Он нервно дернулся — от этого движения качнулась ветка и посыпался снег с иголок, выдавая его присутствие. Вика обернулась, невидяще скользнула взглядом по веткам — он опять затаился.
— Вас, говорят, направляют в Швецию, — сказала Вика, переводя разговор. — Вы знаете шведский?
— Немецкий, — сказал Пихотский. — А шведский только зубрю.
Для практики читаю сценарии Бергмана. Гениальный художник! — закатил он глаза. — Но нам, коммерсантам, нужен английский, а в нем я не в зуб ногой.
— Вы способный, быстро освоите.
— Увы, увы!.. — вздохнул он. — Будь вы моей женой, то я со шведским и немецким, а вы со своим английским составили бы отличный тандем. — И добавил игривым тоном. — Полная, так сказать… гармония. А дети у нас были бы полиглотами!..
«Тварь! Подонок! — кипел на своей ветке Вранцов. Будь он в прежнем своем облике, он бы ему показал! — Да раньше за такой тон с порядочной женщиной к барьеру ставили! В прежние времена только с кокотками так разговаривали».
Но то было прежде, а нынче иные времена, иные нравы. И как ни кипел он от злости, не сознавать этого не мог. Случалось, он и сам не прочь был потрепаться в таком тоне с сотрудницами. С той же Машенькой, с которой у него, считалось, как бы «служебный роман». При всех говорил ей двусмысленные любезности, а она закатывала глазки и хихикала. Он понимал, что Машеньке льстит этот тон — ведь нынче престижно иметь в своем коллективе поклонника. Но одно дело Машенька, а другое — собственная жена. Он хоть и понимал, что ничего особенного по нынешним временам в ее разговоре с Пихотским нет, а все же бесился, подозревал самоё худшее. «Ну что ж, — думал лихорадочно. — Вот мы и узнаем теперь всю вашу подноготную, Виктория Вранцова, в перспективе Пихотская! Все выясним! Все!..»
И хоть ничего особенного пока не услышал, сама ситуация была невыносима для него. Но вмешаться он никоим образом не мог. Видеть, как рядом на скамеечке твоя жена ведет опасный разговор с мужчиной, все видеть, слышать и не иметь возможности вмешаться, будучи жалкой, нелепой вороной, — такое даже в кошмарном сне не приснится, а он испытывал наяву. Поэтому, когда Эльвира Прокофьевна, ведя на поводке шоколадного терьера, показалась на площадке,
Вранцов даже обрадовался ей — ее появление прекращало этот мучительный для него разговор.
Теща подошла раскрасневшаяся от мороза, довольная; стала расхваливать песика, какой он живой да игривый. Пихотский тут же поведал его родословную, Пес, конечно же, был не простой — его продал по дружбе приятель, который привез себе какую–то редкую сучку из Канады, и теперь каждый год имел породистых щенков. Несмотря на цену в пятьсот рублей, на них записывались в очередь. «Ах, Канада, Швеция!.. — закудахтала теща. — Счастливчики вы, мужчины! Везде бываете, ездите, куда хотите, а мы сидим, привязанные к дому». — «Но зато вы повелеваете нами», — галантно осклабился Пихотский. — «Ах, это только слова! — томно отмахнулась она. — А делаете вы все равно, что хотите».
Засобирались в обратный путь. Пихотский со своим полуканадским терьером вызвался их проводить. Хватились Борьки, но его нигде не было видно. «Сейчас только бегал здесь со своим пистолетом, — сказала теща. — Пойдем потихоньку: догонит». Но Вика не двигалась, встревоженно оглядываясь вокруг, высматривая сына.
«Боря, домой!..» — крикнула она, но никто не откликнулся. Вранцов тоже забеспокоился. Ему с высоты далеко было видно, но нигде вокруг сына не замечал. В той стороне, куда Борька убежал «охотиться», был крутой откос, заросший кустарником, почти отвесно падающий к Москве–реке. Заигравшись, парень запросто мог сорваться вниз. Нужно было срочно его найти. В беспокойстве Вранцов расправил крылья, чтобы лететь туда, но тут от внезапного резкого удара по голове потемнело в глазах… Неуклюже, носом вперед, кувырнулся он с ветки, но, падая, инстинктивно замахал крыльями и с безумным криком боли и ярости взмыл над площадкой ввысь.
«Попал! Ворону подстрелил! Ура!.. — летел радостный мальчишечий вопль вдогонку. — Попал! Прямо по башке попал! Я ее давно заметил!..»
С новеньким блестящим пугачом в руке, Борька прыгал внизу от восторга, а рядом метался и заливисто лаял шоколадный терьер. Эльвира Прокофьевна, Пихотский и Вика, задрав головы, смотрели вверх.
Своим паническим криком Вранцов всполошил всю округу. Другие птицы поднялись отовсюду, летая над парком и встревожено крича. Повсюду люди задирали головы, следя за полетом этой сумасшедшей вороны, внезапно растревожившей благостную воскресную тишину. От унижения, ярости, обиды у него перехватило дыхание. И с хриплым неистовым карканьем, которое на человеческом языке ошеломило бы публику потоком отчаянного мужицкого мата, он улетел куда глаза глядят…
