— Я намерен отметить получение моей первой в жизни зарплаты. Не стипендии, а ЗАРПЛАТЫ! Говорят, что это полагается обмывать, и мы с Люсей выпьем по коктейлю.
— Нет! Никогда! — воскликнула Люся с неожиданной яростью. — Слышишь? Никогда в жизни я не буду пить этих проклятых коктейлей! И шампанского! И вообще никогда не буду пить! Слышишь?
Александр опешил. Он не мог понять, что так взорвало Люсю.
— Ради бога... Я же так, пошутил. Я ведь и сам не пью. Будем есть пирожные...
Но Люся уже успокоилась.
И вот они сидели за столиком, и Александр излагал ей свои планы. Теперь это уже не его, это их планы. Теперь уже ни для кого не секрет, что скоро — свадьба.
По вечерам, ложась спать, Люся слышит порой театральный шепот матери, беседующей с отцом.
— Ты забываешь, — говорит она мужу этим шепотом, который слышен, наверное, на лестнице, — ты забываешь, что это наша единственная дочь. Единственная. Или у тебя где-нибудь еще есть? Признавайся!
— Нинон! Как ты можешь, — слабо протестует Петр Федорович.
— Так в чем же дело? Единственная дочь первый раз выходит замуж. Ты это понимаешь?
— Будем надеяться, что и последний, Нинон, — бормочет Петр Федорович. — Но к чему этот разговор? Разве я против?
— Еще бы ты был против! — воинственно шепчет Нина Павловна. Она говорит с той вызывающей запальчивостью, с какой говорят обычно люди, убеждающие не других, а себя. — Значит, телевизор надо? Надо. Магнитофон надо? Надо. Я не понимаю, почему ты возражаешь, ведь для Люсеньки музыка — это все...
— Но я же не возражаю, Нинон, — как слабое эхо, слышится голос Петра Федоровича.
— Еще бы ты возражал! Теперь — сервиз. Это необходимо. Ну где он возьмет это? Он же только начал получать зарплату. А насчет кооператива я тебя не понимаю, Петя, неужели ты не можешь их записать? Ну не надо двух — пусть пока однокомнатная.
— Но у нас ничего не строится, я же узнавал, да и ты сама ходила. Между прочим, Нинон, ты могла с ним быть повежливее. В конце концов Василий Васильевич — не только председатель месткома, он ведь кандидат наук...
— Бездельник твой Василий Васильевич! Детям нужна квартира, а он не может затеять кооператив!
— Что значит «затеять», Нинон? Это так не делается. И потом ведь у нас три комнаты. Разве этого мало? Они будут с нами.
— Да, конечно, — смягчается Нина Павловна, — я буду рядом, они ведь совсем еще молодые. Им нужен совет, помощь, их нужно, наконец, просто оберегать против таких, как твой, например, Василий Васильевич, бездельник! — снова принимая воинственный тон, говорит Нина Павловна. — И вот для этого рядом буду я.
— Конечно, конечно, Нинон, — покорно соглашается Петр Федорович, — но все же насчет Василия Васильевича ты зря. Кандидат наук...
— И потом, — не слушая мужа, продолжает Нина Павловна, — очень важно, что у них будет пример идеальной семьи — мы с тобой. Всегда — мир, согласие. Никаких ссор. Молодые, Петя, они вначале всегда ссорятся: «я», «нет я», «нет я». Каждый хочет показать, что он главный, настоять на своем. А тут они увидят, как мы живем. В согласии. Все вместе решаем. Никто не командует. Правда, Петя? Петя, ты слушаешь меня?
— Ну разумеется, Нинон, разумеется, никто не командует...
Конца разговора Люся уже не слышит. Накрывшись подушкой, она засыпает, сладко улыбаясь своим голубым снам, которые стали явью.
Люся теперь усиленно занималась в институте — госэкзамены были не за горами. Но не менее усиленно и тренировалась — у нее тоже предстояло первенство столицы. Александр, когда бывал свободен, как раньше, приходил на ее тренировки. Даже чаще, чем раньше. Он присутствовал на всех, даже самых маленьких, соревнованиях и показательных выступлениях, в которых участвовала Люся. Счастливый и гордый, смотрел он на нее. Он стал больше Нины Павловны гордиться Люсиными успехами. Но к этим радостным чувствам примешивалась и грусть. Какая она красивая, какая искусная. Как раскрывается она вся во время этих выступлений. А ему вот это теперь не дано...
Пройдут годы. Люся будет выступать, и, может быть, когда-нибудь осуществится для нее то, о чем он мечтал для себя — она станет чемпионкой страны. Она будет возвращаться с соревнований, еще живя ими, возбужденная, радостная, торопясь рассказать ему, самому близкому, обо всем, вместе с ним пережить все перипетии минувшей борьбы. Он будет радоваться вместе с ней, огорчаться (ведь будут и огорчения), вникать во все мелочи, спорить, подбадривать ее или ругать.
А вот у него этого не будет. Ни волнений борьбы, ни радости побед, ни грусти поражений. Люся не побежит в раздевалку, преувеличенно веселая, когда он проиграет, не скрывая радостных слез, когда он выиграет.
Не будет больше побед.
А может быть, будут? Разве победа его учеников — не его победа? Конечно, они еще очень юные, а сам он еще не очень опытный тренер. Но ведь юные станут взрослыми, мастерами, чемпионами. Сколько радости испытывал Иван Васильевич, когда выигрывали его воспитанники, он, Александр, например. И когда судья поднимал на ковре его руку, Александру и в голову не приходило считать эту победу только своей, только личной. Он был одним из ее «соавторов», а другим был его тренер. И, сойдя с ковра, он прежде всего бежал к нему и поздравлял его. Все поздравляли тренера. Это было естественным.
И может быть, все это ждет и его?
А написать книгу (осуществить свою заветную мечту), хорошую книгу, которую будут читать, будут любить, — разве это не победа? И разве острый спортивный репортаж, увлекательный очерк, умная, интересная корреспонденция, хороший рассказ — разве они не ведут к той же цели? Не привлекают к спорту миллионы таких вот ребят, которые приходят к нему заниматься, не воспитывают у них лучшие качества советского спортсмена, не показывают, на кого равняться?
И разве бесчисленные успехи и победы советского спорта — это не их победы?..
...Александр отвлекается от своих мыслей и смотрит, как Люся, легкая и сильная, носится по залу с белой лентой.
К Александру подходит Елена Ивановна.
— Хорошо?
— Очень!
— Вы знаете, Александр, — Елена Ивановна задумчиво следит за тем, как Люся выполняет упражнение, — она ведь не будет участвовать в первенстве города. Она вам говорила?
— Нет! — Александр поражен. — Как не будет? Почему?
— Видите ли, их курс, весь целиком, взял обязательство на каникулы выехать в колхозы на месяц. Помочь наладить физкультурную работу. А первенство как раз в каникулы. Я думала, она вам говорила...
Елена Ивановна не отрывает взгляда от Люси. «Выше, выше руку, легче!» — кричит она и недовольно цокает языком.
— Елена Ивановна, — Александр расстроен, — а давно это выяснилось?
— Недели две назад. Странно, я думала, вы знаете.
— Ничего не сказала, — Александр недоуменно пожимает плечами. — Ничего. Наверное, не хотела огорчать.
— А ей предложили остаться и не ездить, — продолжая смотреть в зал, говорит Елена Ивановна, — Не деканат, не дирекция. Комсомольское бюро, ее же товарищи. Они-то понимают, что значит для нее это первенство.
— Ну и что она? — в волнении спрашивает Александр.
— Ничего, отказалась конечно. — В голосе Елены Ивановны легкий упрек.
— И это не сказала, — задумчиво констатирует Александр. — А уже две недели как знала...
Елена Ивановна молчит. «Так, так, чуть резче поворот! — кричит она. — Нона Владимировна, пожалуйста, это место еще раз... Резче, Люся!»
На мгновение умолкший рояль звучит с новой силой, лента сверкающей белой змеей прочерчивает в воздухе причудливые арабески...
— Но чего она еще не знает, — опять начинает говорить Елена Ивановна, в голосе ее звучит скрытое торжество, — и узнает только сегодня — это то, что ее включили в состав сборной страны для поездки в Будапешт. Да! Сегодня утром был президиум, утверждали команду. Люсю утвердили единогласно.
Александр не может вымолвить ни слова. Уж кто-кто, а он-то знает, что это значит. Член сборной команды страны! Люся и мечтать не смела об этом. То есть мечтала, конечно, но как о чем-то очень далеком. «Есть другие, — говорила она, — посильней». А вот, оказывается, не посильней, радостно думает Александр, не посильней. Моя Люся посильней! Вот об этом она бы рассказала. Небось примчалась бы сразу же! А о том, что меня огорчит, молчит. Сама-то ведь огорчается в десять раз больше. И молчит. Ведь как она готовилась к этому первенству. И сейчас продолжает, без скидок, не пала духом. Но теперь это не пропадет зря. Теперь она поедет в Будапешт. Да! Есть на свете все-таки высшая справедливость!
Высшая или людская?
Домой Александр провожает Люсю невероятным маршрутом. Они идут по самым своим любимым переулкам. Не так уж рано, но еще светло. Май! Они без пальто. В скверах все начинает зеленеть. Поют птицы. Из окна слышится песня: «А у нас во дворе...» И во дворах действительно сидят доминошники, радуясь теплой погоде, возможности выйти, наконец, на «оперативный простор». Зимой в квартирах не очень-то расстучишься.
