Внезапно и стремительно спустилась южная ночь. На черном плюшевом небе зажглись звезды. Мы движемся в общем потоке, не спрашивая о дороге, уверенные, что толпа вынесет нас к Гангу. А вокруг, несмотря на ночь, все кипит и кипит торговля. По обе стороны улицы, по краю тротуара, поджав под себя ноги, сидят гусиным рядком бойкие торговцы. Их товары разложены на циновках, на холщовых мешках. Бесконечные лавчонки, лотки теснят друг друга, сталкивают в глубину тротуара. Непременный атрибут улицы — все те же коровы, которые бродят, покачиваясь, обводя всех своим отрешенным философическим взглядом.
— Далеко еще до Ганга?
— Квартала три будет.
Чем ближе к священной реке, тем больше уличная картина напоминает кочевье старого казахского аула. Только куда многолюднее. Вспоминаются и пушкинские цыгане. «Они сегодня над рекой в шатрах изодранных ночуют...» Тут и шатров-то нет. Прямо на расстеленных мешках лежат мужчины в ожидании ужина. Женщины готовят еду тут же, на железных печурках вроде пресловутых «буржуек» времен нашей гражданской войны. Полуголые или совсем голые ребятишки пищат и цепляются за материнские подолы. Почти все дети попрошайничают. И многие делают это уже вполне профессионально. Маленькие оборвыши наметанным глазом сразу различают иностранца, и тогда уже нет прохода. Окружив нас плотным кольцом, они протягивают сложенные лодочкой ладошки. Дитя, вымаливающее милостыню... Вот это подлинно экзотическое зрелище для нас!
Некоторые ребятишки уже догадались, что подаяние будет тем щедрее, чем больше сумеешь выделиться из ряда, привлечь к себе внимание. Тщедушное голенькое тельце девятилетней девчушки размалевано белыми полосами, точно шкура тигренка. Той же краской разрисовано и все ее лицо. Подглазницы густо вымазаны красным. Грязные, засаленные коротко остриженные волосенки топорщатся ежиком. Маленькое страшилище не протягивает руку, а слегка шлепает прохожих хлопушкой-мухобойкой. Потом выразительно тычет себе грязным пальчиком в рот.
Но вот среди толпы маленьких нищих выделяется предприимчивый семилетний коммерсант. Он вызывает симпатию. Не клянчит человек, пытается заработать честным трудом. Он продает вырезанные из камыша свирельки. Товар лежит в маленькой торбочке, висящей на шее. Мальчишка демонстрирует качество своего инструмента, поднося свирельку ко рту и выводя несколько тактов странной пронзительной мелодии. Потом тоненьким дребезжащим голоском выкрикивает цену своего товара:
— Уан рупий! Уан рупий!
Такую коммерцию грешно не поддержать. Я приобретаю свирельку и, расплачиваясь с купцом, мысленно воспроизвожу рядом с его озабоченным лицом веселые озорные глазенки его ровесника — моего оставшегося на родине сынишки. Ему этот торговец свирельками был бы непонятен, как обитатель другой галактики.
Странная мелодия, издаваемая свирелькой, и ломкий стеклянный голосок мальчишки привязались ко мне надолго. Уже мы вышли к берегу Ганга, а в моих ушах все еще звенело: «Уан рупий! Уан рупий!»
Но вот наконец и берег священной реки. Высокий крутой берег Ганга. Конец улицы, по которой мы шли, упирается в гранитные ступени. Смолк, почти иссяк и нескончаемый базар. Теперь мы движемся в толпе паломников.
Кругом нас люди того типа, который в древней Руси выразительно назывался «калики перехожие». Это какой-то парад нищих, сирых, убогих, обездоленных. Острые ребра выпирают через обугленную кожу полуголых старцев. Живописные лохмотья, как с гвоздиков, свисают с плеч древних старух.
Я едва удерживаюсь на ногах, чтобы не наступить на седые космы больного старика, что умудрился заснуть на грязной ветошке, расстеленной прямо на гранитных ступенях. Пониже его сидит урод, точно сошедший с картины Гойи. Рядом с ним — обрубок человека без обеих ног, без одной руки, горбатый, одноглазый... Из каких страшных снов он явился? В каком кошмаре родился тот нечеловеческий стон, с каким он протягивает за милостыней свою единственную руку?
Что больше всего потрясает, — это та спокойная будничность, с которой на таком фоне развертывается повседневная жизнь людей. Многие купаются. Женщины стирают белье. На маленьких лодчонках, стоящих у берега, тоже копошатся люди, идет какая-то хозяйственная возня.
Здесь уже сложился свой особый быт, не считающийся со сменой дня и ночи. Когда на утро следующего дня для нас была организована лодочная прогулка по Гангу, мы увидели на берегу реки точно ту же картину, что наблюдали ночью. То же многолюдье. И люди все так же непрерывно купаются, умываются, стирают белье, чистят рыбу, моют посуду. Древняя священная река безропотно принимает в себя все отбросы такого большого, такого перенаселенного города. Но от этого она не перестает восприниматься как священная. И тот черный изнуренный человек, что, стоя по пояс в реке, истово и шумно полощет горло водой, полной нечистот, конечно же, незыблемо верит в чудотворные свойства вод Ганга.
Как объяснить все это? Легче всего было бы повторять избитые места традиционной западной литературы начала века. О пестроте индийских верований и суеверий, обрядов и предрассудков, о неистребимом фатализме, о загадочных свойствах индийской души... Но подобные рассуждения поверхностны. Их авторы нарочито закрывают глаза на вопрос о последствиях чужеземного ига, на то, что по данным экономистов население Индии в начале двадцатого века страдало от голода больше, чем в начале века восемнадцатого.
Вот почему Индия живет как бы одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Века уживаются рядом. Это мы почувствовали особенно ясно здесь, в Бенаресе, где мы могли наблюдать описанные картины на берегу Ганга и могли в то же время общаться с людьми вполне современными, с людьми высокой культуры и высокого строя души.
Я имею в виду нашу встречу с местными писателями и журналистами, которая была организована здешней Литературной академией на языке хинди — филиалом уже знакомой нам общеиндийской академии.
Да, толпы нищих бездомных паломников на берегах священного Ганга — это драматическое прошлое страны, отзвуки трагедии, пережитой этим вдохновенным и добрым народом. Отличная библиотека, с которой мы ознакомились в Бенаресском филиале Литературной академии, изобилие недавно изданных книг, в том числе шестнадцать томов энциклопедии хинди — это настоящее и будущее Индии.
И когда мне выпала честь выступить в качестве руководителя делегации советских писателей перед полусотней индийских литераторов, пищущих на языке хинди, я искренне волновался. Удастся ли мне найти слова, чтобы обобщить свои противоречивые, пестрые впечатления? Меньше всего тут подходили сухие официальные декларации, считанные с бумажки, переполненные цифирью.
Слушая — хоть и в переводе — красноречивые выступления местных литераторов, я в который раз мысленно одобрил себя за привычку выступать без бумажки. Было бы очень неловко читать по готовому тексту после задушевных речей этих людей, владеющих ораторским искусством. Не мучил я их и цифровыми данными. Кстати, я вообще абсолютно не перевариваю цифр. Я предельно глух к ним. Они скользят мимо моего сознания. И мне пришлось перед поездкой в Индию сделать над собой усилие, чтобы усвоить хоть основные цифры в области наших культурных, в частности литературных, связей с этой страной. Но одну цифру я все-таки назвал, и она прокатилась по залу, отозвавшись радостным гулом. Семьсот две книги индийских авторов изданы на русском языке за последнее двадцатилетие.
Наши хозяева так ликовали, узнав об этом, такой неподдельной братской дружбой веяло от каждого их слова, что на душе стало тепло. И я еще раз порадовался, что говорил не слишком официально, и еще раз огорчился, что с утра в гостинице, несмотря на несусветную жару, я мужественно напялил на себя пиджак. Да еще и галстук подвязал! А перед такими людьми совсем не надо было застегиваться на все пуговицы ни в буквальном, ни в переносном смысле слова.
С молниеносной оперативностью местные журналисты отразили нашу встречу в бенаресской газете. Репортаж был озаглавлен: «Семьсот две книги индийских писателей на русском языке». Изложение моей речи заканчивалось, так: «Руководитель делегации советских писателей, рассказав о том, как торжественно отметил советский народ столетие со дня рождения великого сына Индии Махатмы Ганди, выразил надежду, что народы Индии так же торжественно отметят столетнюю годовщину со дня рождения великого вождя Советского государства В. И. Ленина».
...В Бенаресе наш гид сумел показать нам зрелище в своем роде неповторимое — ночной базар. Он повел нас туда прямо с берега Ганга, где мы задумчиво стояли, глядя то на отблески городских огней в священных водах, то на аспидно-черное небо, на котором южная луна лежит как бы плашмя, а звезды — огромные до неправдоподобия — горят, как далекие костры. Ага, вот и Полярная звезда. Она стоит здесь несколько ниже, чем у нас. Минутный укол в сердце. Вон там она, моя родина... Далеко, очень далеко от меня...
