— И я побаиваюсь, — вдруг вырвалось откровенное признание Василия Петровича.
— Коли ты побаиваешься и я побаиваюсь, выходит, мы в одно думаем. Об одном болеем. Тогда и говорить больше не о чем. Отрубать надо веточку, да и дело с концом.
— А отрубится ли она? — послышался боязливый вопрос Киреева.
— Да уж как-нибудь… У тебя топор остер, у меня язык хитер. Вдвоем-то, глядишь, и справимся.
Сказала Серафима Григорьевна и весело сверкнула-мигнула левым, с небольшой косинкой, глазом и вернулась на свой участок.
Кажется, все было предрешено. Наверняка Ожеганова до этого разговора с Василием вела не одну беседу с дочерью в его пользу.
Теперь, что называется, оставалось не зевать, и, пока кипит сталь, нужно доводить плавку до дела — и в ковш.
Яков Радостин, почувствовав, что его большая любовь и малый достаток образовали некие ножницы, способные перерезать последнюю нить надежды соединения с Линой, прибегнул к печальной крайности.
Вскоре стало известно, что в Садовом городке у военного ветеринара в отставке П. П. Ветошкина (обратите внимание на фамилию этого человека: он будет действующим лицом романа) угнана автомашина «Победа».
А через неделю состоялся суд над похитителем этой машины Яковом Радостиным, не успевшим отъехать и ста километров от города.
Похититель был явно наивен. Преступление было явно совершено по легкомыслию. Истинных причин кражи самолюбивый Радостин, конечно, не объяснил. К тому же из гаража последовала хорошая характеристика. И что самое главное — об отмене суда над Радостиным ходатайствовал сам потерпевший, П. П. Ветошкин.
А ходатайствовал он по просьбе Ожегановой, не раз выручавшей Павла Павловича Ветошкина в его многотрудных хозяйственных делах. И, кроме этого, в дом шестидесятилетнего вдовца Ветошкина тогда еще сорокадвухлетняя Серафима Григорьевна осторожненько прокладывала пути. Хотя в этом завязывании отношений посредничество амура почти исключалось, зато сватья, именуемая обоюдной выгодой, играла немалую роль.
Опережая события, скажем, что некоторые позднейшие обстоятельства помешали Ветошкину воспользоваться достаточно откровенными намерениями Серафимы Григорьевны. Об этом расскажет нам не одна глава… Но тогда, в тот год, до позднейших обстоятельств, Ветошкин не мог не уступить просьбам Ожегановой. И он подал в суд заявление об отзыве дела Радостина и о примирении с ним.
Это сыграло немалую роль в решении суда. Но все же факт угона машины оставался уголовным фактом. Радостин был виновен не только перед владельцем машины Ветошкиным, но и перед обществом. Однако были приняты во внимание заявления, характеристики, чистосердечность раскаяния. Судье и заседателям стало известно и о романтической стороне проступка, которую тщательно скрывал подсудимый, боясь бросить тень на возлюбленную. И это его характеризовало тоже с хорошей стороны. Но ему стыдно было после суда оставаться в родном городе, и он уехал в неизвестном направлении.
Спустя несколько дней после суда Серафима Григорьевна позвонила Кирееву в цех:
— Можешь, Кирей Кирибеевич, приходить с букетом.
И он пришел.
Мать и дочь Ожегановы ютились в маленькой комнате у родни покойного отца Ангелины. Приехав сюда, Ожеганова, не играя с родней в прятки, сказала:
— Ангелиночке пора замуж, а там у нас, на руднике, по ее красоте и статности женихов нет. А тут город большой и выбор достаточный. Не бойтесь, — предупредила она родню, — и шесть месяцев не пройдет, как я ее выдам.
И она не обманула.
Василий Петрович пришел в черной тройке. При белом галстуке. Чисто бритый. Аккуратно подстриженный. Чем не жених? Высок. Широк в плечах. Легок в ходьбе. Ручищи такие, что из камня, как из творога, сыворотку выжмут. Малость подгуляло только, хотя и очень приятное, лицо. Профессиональная краснота лба, щек и кончика носа, обычная спутница сталеваров, несколько портила картину. А что сделаешь? Работа огневая, не всегда и брови убережешь — подпаливаются. Зато денежная работа. Это и по одежде видно и по подарку заметно. Он принес ни много ни мало две пары серег, три брошки, часы-браслет и серебряные, с позолотой сахарные щипчики. Что попалось под руку в ювелирном, то и купил.
Войдя и поздоровавшись, он не стал тянуть и сказал Серафиме Григорьевне при всей ожегановской родне так:
— Мои чувства к вашей дочери Ангелине Николаевне известны, наверно, не только вам, но и всему заводу… Так что я, понимаете, пришел выяснить окончательно ваши ко мне отношения и спросить, согласна ли Ангелина Николаевна стать моей супругой.
Мать посмотрела на дочь, и та, вспыхнув, спросила:
— Так уж и сразу отвечать?..
— А почему бы и не сразу? — сказала Серафима Григорьевна.
— Но все-таки… Я хотя и готова к этому ответу, но жить-то где?
На это Василий сказал:
— Мне, Линочка, понимаете, тридцать семь… И я, прежде чем сделать такое ответственное предложение, объяснил в дирекции завода и в завкоме мое семейное положение. И мне сказали, что на той же неделе могут дать квартиру. Отдельную. Две комнаты. А если, понимаете, две комнаты мне покажутся тесноватой квартирой и я захочу, сказали мне там, то они могут помочь мне возвести коттедж личного пользования. За мои любезные, но с их долгосрочной ссудой и предоставлением некоторых материалов.
— Свой-то бы дом лучше, — перебила Серафима Григорьевна. — Горновой Бажутин со Стародоменного вон какую домину в Садовом городке сгрохал. А чем хуже его знатный сталевар Киреев?
— Ну, так у Бажутиных не семья, а коммуна. Столько работничков — они горы свернут, — заметил Василий. — Да им никак и нельзя без большого дома.
— Это так, — не стала спорить Серафима Григорьевна. — Но и малой семье в своем доме не худо. Квартира — она и есть квартира. А дом это дом. И луковую грядку можно посадить, и кур завести, а если охота будет, то и боровка в клетушку запереть. Соглашайся на дом, Василий Петрович.
— Мама, — остановила ее Ангелина, — так сначала же главный вопрос надо решить, а потом уж и о доме говорить…
— А главный-то вопрос твои щеки решили. Вон как горят. Подойди к жениху да уткнись в его широкую грудь. Стоит он того. А слова говорить не будем. Лучше посмотрим, что за коробочка у него, которая, видать, ему руки жжет.
— Мама! — оговорила Ангелина мать. — Всему же есть край!.. Я согласна, Василий Петрович, — сказала она Кирееву, и подошла к нему, и припала, как велела мать, к его широкой груди.
— Большего я ничего и не желаю, Линочка, — сказал Киреев. — Спасибо, что так все просто и хорошо. Это для вас. Наверно, глупости купил. Зато ото всей души, от чистого сердца.
— Э-э-э! — удивилась Серафима Григорьевна, рассматривая серьги, броши и часы. — По-царски ты, парень… Только не следовало бы такие деньги бросать, если ты дом строить собрался. Теперь каждый рубль считать надо.
— Мама! — еще раз остановила ее дочь. — Нельзя же так…
На столе как-то сами собой появились закуски и то, что предшествует им. Сели всей новой родней за стол. Пришла и теща по первой, покойной жене Василия — Мария Сергеевна.
— Что ж, — сказала она, — от жизни не уйдешь. Поздравляю тебя, Василий, и тебя, Ангелина. Желаю вам счастья.
Так началась вторая семейная жизнь Василия Петровича Киреева.
Вскоре он переехал на временную квартиру, предоставленную дирекцией большого металлургического завода. Старая семья — Ваня, Лида и Мария Сергеевна — остались в прежней квартире. И все это находили правильным. Дети уже подросли. Они были привязаны к Марии Сергеевне, а что касается некоторых тонкостей переживаний, особенно младшей, Лидочки, то тут уже ничего не поделаешь. Это неизбежно. И Лидочка понимала, что, любя отца, нельзя желать ему пожизненного вдовства.
Дом решено было строить рядом с садовыми участками. Земельное власти отвели Кирееву пятнадцать соток земли, примыкающей к садовым шестнадцати соткам. Не отбирать же их. К тому же Серафима Григорьевна резонно доказывала:
— Если бы мы не строили дом, так садовые-то сотки были бы нашими. Зачем же мы теперь должны попускаться ими?..
И землеустроители не стали спорить. Принималось во внимание и то, что Василий Киреев был «фондовым» рабочим, и если какие-то там сотки в нарушение закона окажутся липшими, то невелик грех, Киреев за день возместит эту земельную поблажку сверхплановой сталью.
Василий задумался над этими поблажками. Куда ему столько земли?.. А тещенька, умница-разумница-наставница, опять на Бажутиных кивнула. У них и спортивная площадка, и лагерь палаточный для гостей, и баня… Говорилось и о том, что при малом участке куда ни ткнись — везде изгородь рядом. Кашляни — у соседа слышно. В своем дому — как в коммунальной квартире. Живешь будто в витрине магазина — в исподнем во двор не выйдешь.
