И вот однажды местная полиция и командир кавалерийского полка получили анонимные письма, в которых описывались похождения Вилмы. Несколькими днями позже около дома Микелиса Галдыня появился патруль и устроил засаду. Вместе с Вилмой попался молодой унтер, кавалер двух георгиевских крестов. Унтер за самовольную отлучку из эскадрона получил арест, а Вилме было предложено срочно собираться в Ростов-на-Дону. Не помогли ни слезы, ни мольбы, ни обещания исправиться: военному начальству незнакомо было чувство жалости. Вилму по этапу отправили в Ригу. Продержав ее там несколько дней, пока не собралась партия подлежащих высылке женщин, молодую солдатскую жену вместе с завзятыми проститутками посадили в поезд и отправили на чужбину, навстречу неведомой судьбе.
Эрнест Зитар отомстил за нанесенное ему оскорбление. Теперь он мог жить спокойно.
Высылка Вилмы сильно встревожила всю округу. Это послужило как бы предупреждением остальным женщинам. Капитан Зитар строго-настрого приказал, чтобы в его доме не появлялся ни один военный, независимо от его чина и ранга. Ведь могло случиться, что и Эльзу постигла бы судьба Вилмы.
Оставшись без подруги, Эльза некоторое время жила совсем скромно. Негде стало проводить время по вечерам. После отъезда Пантелеймонова Эльза еще не нашла себе поклонника. Опускаться до нижних чинов ей не хотелось, а завести знакомство с другим офицером было не легко. Чтобы чем-то заполнить свою жизнь, Эльза возобновила переписку с Волдисом Гандрисом. Штурман, одетый в форму с блестящими нашивками на рукавах и с позолоченными дубовыми листьями на фуражке, выглядел ничуть не хуже армейских офицеров. Но он был далеко отсюда, за лесами и морями, а Эльза Зитар не принадлежала к числу женщин, которым нравится роль Сольвейг [34].
3
У корчмаря Мартына дела шли блестяще. Он расширил свое торговое предприятие, взял новый патент и рядом с корчмой открыл лавку колониальных товаров. Пивоваренное производство оказалось настолько доходным, что капитал Мартына рос не по дням, а по часам, и человек с коммерческим направлением ума мог уже подумывать о том, чтобы поместить сбережения в новые выгодные предприятия. Еще с прошлой зимы в округе стали ощущать нехватку керосина и сахара, и чем ближе к Риге, тем эта нехватка чувствовалась сильнее. Мартын купил вторую лошадь, нанял работника и каждую неделю отправлялся за керосином на север Видземе. Там его еще можно было добывать целыми бочками. Эти поездки приносили хороший доход. Здесь, у себя, Мартын назначал любую цену, и у людей не было выхода: в керосине нуждались все.
Но Мартын не успокоился на этом, его энергия требовала разносторонней деятельности. Он начал скупать у солдат казенное имущество: одежду, обувь, белье. За смехотворную цену ему приносили сапоги военного образца, ватные брюки, гимнастерки, овчинные полушубки. Следовало только вытравить клеймо полка — и товар готов для продажи на рынке. Часть Мартын продавал во время поездок за керосином, часть раскупали жители побережья, но главным образом он поставлял товар знакомым старьевщикам в Ригу.
Когда в имении обосновалась интендантская служба дивизии, Мартын познакомился с каптенармусами, и ему уже не приходилось покупать одежду поштучно. Казенное имущество возами проходило через руки корчмаря, от спекулятивных операций он еще больше округлился и заменил старую мебель новой. Но ему все было мало. Чем больше увеличивался капитал, тем сильнее разгорался аппетит. Должно было произойти нечто, что дало бы возможность развернуться таланту Мартына.
И это нечто произошло. Оно пришло с громом пушек, заревом пожаров над курземской равниной; пришло со стонами, слезами и разорением изгнанного из родных мест народа. Июль 1915 года предоставил Мартыну Зитару такие широкие возможности наживы, о каких он и мечтать не смел. Курземе зашевелилась. Словно большое половодье, хлынули по всем дорогам и полям потоки беженцев. От земгальских равнин, от берегов Абавы и Венты началось новое великое переселение народов [35]. К востоку и северу, к даугавским переправам двинулись необозримые вереницы подвод и пешеходов. У переправ в ожидании очереди выросли громадные таборы. Рев скота, ржанье лошадей, лязг оружия и людское горе слились в общий стон, отозвавшийся во всей Видземе. Он донесся через Ригу до северной части Латвии и коснулся слуха Мартына Зитара. И этот мрачный сигнал пробудил новые надежды в душе предприимчивого дельца.
Он немедленно запряг лошадей, набил кошелек бумажными деньгами и, забрав с собой работника, поспешил в Ригу, навстречу караванам беженцев. Днем и ночью непрерывный грохот сотрясал мосты через Даугаву, по которым, словно по громадным артериям, на мирные поля Видземе изливались потоки крови тяжело раненной Курземе. Среди беженцев было много беспомощных: дети, старики, одинокие женщины, оставшиеся без мужей, растерянные, впавшие в отчаяние люди не знали, куда деваться и что делать со скотом и вещами.
Мартын Зитар и толпы ему подобных хорошо поживились в эти дни. Он скупал налево и направо все, что только имело какую-нибудь ценность и что можно было впоследствии выгодно продать: коров, овец, лошадей, одежду, телеги. Платил столько, сколько считал нужным, не был навязчив и умел выбирать из огромного количества предлагаемого товара лишь самое нужное и выгодное. И бедные беженцы были ему еще благодарны за то, что он освободил их от заботы о кормлении скота и даже дал немного денег.
Это была захватывающая игра. Мартын Зитар пустил в оборот весь капитал. Уехав на паре лошадей, он вернулся домой с целым обозом. Вместе с обозом прибыло стадо истощенных коров, сопровождаемое тремя погонщиками, и восемь лошадей, привязанных попарно к подводам. Скупленное имущество сложили в сарай, а для скота Мартын арендовал у соседа часть луга под пастбище и устроил загон.
Заморенные лошади беженцев после месячного отдыха на хорошем корму быстро окрепли, и шерсть их залоснилась. Некоторых лошадей удалось продать в кавалерию, других за хорошую цену купили соседи. Откормив коров, Мартын Зитар тех, что были помолочнее, продал местным хозяевам, остальных — военному ведомству на мясо. За короткое время Мартын в несколько раз приумножил свое состояние. Как и положено состоятельному человеку, он стал подумывать о каком-либо солидном приобретении. В расчете на будущее он купил парусник шурина Зиемелиса — Зиемелис, дойдя до крайней нужды, сам предложил ему. Правда, в настоящий момент на паруснике ничего не заработаешь, но Мартын учитывал, что после войны, когда возобновится торговля, а флот будет разорен, приобретенный парусник принесет ему бешеный доход.
Успехи брата не остались не замеченными Андреем. Но у него на это был свой взгляд. Как-то раз, когда Мартын за кружкой пива начал рассказывать о своих спекуляциях, капитан осадил его:
— Ты, конечно, волен поступать как знаешь, но это некрасиво.
— В нынешние времена на красоте далеко не уедешь, — огрызнулся Мартын. — Если не я, найдутся десятки других, которые станут этим заниматься, и ничего от этого не изменится. Торговля есть торговля.
— Спекуляция — это не торговля, а… — Андрей не закончил фразу, чтобы не поссориться с братом, который, с тех пор как сделался зажиточным, возомнил о себе: сознание могущества меняет характер человека.
Какое дело Мартыну до «красоты» и до мнения других, когда жизнь хороша как никогда? Анна чувствовала себя госпожой в корчме, у нее теперь была прислуга, продавщица в лавке и работник, и для Миците летом наняли гувернантку.
Беженцы, из Курземе появились и на побережье. В Зитарах тоже приютилась семья беженцев: мать, сын и дочь. Альвина поначалу не очень охотно соглашалась пустить в дом чужих людей, но Карл, который по окончании реального училища приехал к родителям, уговорил ее. Беженцы прибыли откуда-то из средней части Курземе, из окрестностей Талсы: отец у них умер, один сын призван в армию, второй — ровесник Карла Зитара. Им отвели одну комнату в верхнем этаже и разрешили пасти корову в стаде Зитаров. Их нужда, их участь изгнанников служили Зитарам зеркалом, в котором они видели ожидающую их судьбу. Война еще не окончилась, и никто не мог сказать, что ждет многострадальных людей, тех, которые уже потеряли родину, и тех, которые еще удерживались в насиженных гнездах.
4
У нее были голубые глаза северянки с темными дугами бровей, узкое, но не худощавое лицо, покрытое легким загаром и казавшееся еще темнее от окружавшего его пышного ореола темно-русых волос. Ее имя было Сармите. Сармите Валтер. Карлу Зитару казалось, что прекрасней этого имени он не слышал. Его можно было произносить как угодно: резко, сердито, меняя окончание, например, Сармук, Сармули (так иногда называли ее мать и брат), и всегда оно звучало как ласка.
