помещение, Алексей Иванович? – спросил Проценко у Сабурова. – Хорошо, правда?
– Неплохо, товарищ генерал. И главное, пять метров над головой.
– Как бомба ударит, только посуда в доме сыплется, а больше ничего. Садись, как раз к чаю!
Сабуров, обжигаясь, выпил кружку горячего чая. Он с трудом удерживался от того, чтобы не клевать носом при генерале.
– Ты все на прежнем месте? – спросил Проценко.
– Да.
– Значит, еще не разбомбили?
– Выходит так, товарищ генерал.
Сабуров заметил, что во время всей этой болтовни Проценко внимательно присматривался к нему так, словно видит впервые.
– Как себя чувствуешь? – спросил Проценко.
– Хорошо.
– Я не про батальон, а про тебя лично. Как ты себя чувствуешь? Поправился?
– Поправился.
Проценко помолчал и снова внимательно посмотрел на Сабурова.
– Хочу дать тебе одно задание, – сказал он вдруг строго, как бы удостоверившись, что он вправе дать это задание и Сабуров его осилит. – Ремизова отрезали.
– Знаю, товарищ генерал.
– Знаю, что знаешь. Но мне от этого не легче. Знаю, что его отрезали, но не знаю, как там у него: кто жив, кто убит, сколько осталось, что могут сделать, чего не могут, – ничего не знаю. Радио у меня молчит как мертвое. Наверно, разбили. А я обязан знать, и сегодня же, понимаешь?
– Понимаю.
– Потом легче будет, когда Волга станет, по льду можно будет обходить. А сегодня нужно идти туда по берегу. Я проверял. В принципе пройти можно: немцы до обрыва дошли, но вниз не спустились. Мы отсюда огнем не дали это сделать, а Ремизов оттуда. В общем, пока не спускаются. Придется тебе пройти под обрывом, низом. – Проценко сделал паузу, посмотрел на усталое лицо Сабурова и жестко добавил: – Сегодня же ночью. Мне нужно, чтобы пошел человек не просто так, а чтобы мог мне все точно узнать, а если начальство выбито, взять на себя команду. Вот на этот случай приказ. – Он подвинул по столу бумагу. – В зависимости от обстановки буду ждать обратно сегодня же ночью или тебя, или, если останешься там, того, кого пришлешь. Как – один пойдешь или автоматчиков с собой возьмешь?
Сабуров задумался.
– Немцев на самом берегу нет?
– Маловероятно.
– Если напорюсь на немцев, два автоматчика все равно вряд ли выручат, – пожал плечами Сабуров. – А если просто обстрел – одному незаметнее. По-моему, так.
– Как знаешь.
Сабурову очень хотелось посидеть еще минут пять здесь, в тепле и безопасности, но он поймал глазами движение Проценко, готовившегося встать, и поднялся первым:
– Разрешите идти?
– Иди, Алексей Иванович.
Проценко встал, пожал ему руку не крепче и не дольше обычного, словно хотел сказать этим, что все должно быть в порядке и незачем прощаться как-то по-особенному.
Сабуров вышел за перегородку, во второе отделение блиндажа, где сидел знакомый ему адъютант Проценко – Востриков, парень недалекий и вечно все путавший, но ценимый генералом за беспредельную храбрость.
– Востриков, я у тебя автомат оставлю.
– Хорошо, будет в сохранности.
Сабуров поставил в угол автомат.
– А ты дай мне две «лимонки» или лучше – четыре. Есть?
– Есть.
Востриков порылся в углу и, не без некоторого душевного сожаления, дал Сабурову четыре маленькие гранаты Ф-1; они были у него уже с веревочками, чтобы подвешивать к поясу. Сабуров, не торопясь, подвесил их по две с каждой стороны, предварительно попробовав, крепко ли сидят в них кольца.
– Тише, – сказал Востриков, – выдернете еще.
– Ничего.
Пристроив гранаты, Сабуров отстегнул неудобную треугольную немецкую кобуру, положил ее рядом с автоматом, а парабеллум засунул под ватник, за пазуху.
– Угощал на дорогу? – мигнул Востриков в сторону двери, за которой находился Проценко.
– Нет.
– Что же это он?
– Не знаю.
Сабуров пожал руку Вострикову и вышел.
– Востриков! – крикнул Проценко.
– Слушаю вас.
– Что вы там копались?
– Капитан Сабуров собирался.
– Чего он собирался?
– Автомат оставил, гранаты у меня взял.
– Ну ладно, иди.
Проценко задумался. По правде говоря, он посылал Сабурова не только потому, что Сабуров мог на крайний случай заменить Ремизова, но еще и потому, что Сабуров уже раз наладил ему связь с армией, и у Проценко было чувство, что именно Сабуров должен и на этот раз дойти и сделать. И хотя было очевидно, что сделать это нелегко, Проценко верил в удачу. Он сидел за столом и подробно обдумывал предстоящее. Вернется ли Сабуров или, оставшись там за командира полка, пришлет кого-нибудь сюда, все равно, так или иначе, эти триста метров обрыва, на которые выскочили немцы, надо брать обратно. Проценко позвал к себе начальника штаба, и они с карандашом в руках подсчитали, сколько у них осталось людей на сегодняшнюю ночь. Еще две недели назад цифра эта испугала бы Проценко, но сейчас он уже так привык к собственной бедности, что ему после подсчета показалось – все еще не так плохо. Он не знал, как обстояло дело у Ремизова, но здесь в двух полках сегодня были даже меньшие потери, чем следовало ожидать.
Чем же, какими силами отбивать берег? О том, чтобы целиком снять с позиций хотя бы один батальон, не могло быть и речи: надо было вытягивать людей отовсюду, из каждого батальона, и создать к завтрашней ночи сборный штурмовой отряд. Только так, другого выхода не было.
– Как вы решили, товарищ генерал? – спросил начальник штаба.
Проценко взял листок бумаги и подсчитал состав отряда.
– Вот, – сказал он, – здесь написано, по скольку человек откуда взять. За ночь выведи людей сюда в овраг. Днем сколотим их, подготовим, а завтра ночью, будем живы, отберем берег.
Проценко был мрачен. Его лицо ни разу не осветила обычная хитрая улыбка.
– Подпишите донесение в штаб армии. – Начальник штаба вынул из папки бумагу.
– О чем донесение?
– Как всегда, о событиях.
– О каких событиях?
– О сегодняшних.
– О каких?
– Как о каких? – с некоторым недоумением и раздражением переспросил начальник штаба. – О том, что немцы к Волге вышли, о том, что Ремизова отрезали.
– Не подпишу, – сказал Проценко, не поднимая головы.
– Почему?
– Потому что не вышли и не отрезали. Задержи донесение.
– А что же доносить?
– Сегодня ничего.
Начальник штаба развел руками.
– Знаю, – сказал Проценко. – За задержку донесения на сутки беру ответственность на себя. Отобьем берег и донесем все сразу. Если отобьем, нам это молчание простят.
– А если не отобьем?
– А если не отобьем, – сказал Проценко с обычно ему не присущей мрачной серьезностью, – некого будет прощать. Я сам поведу штурмовой отряд. Понятно? Что смотришь, Егор Петрович? Думаешь, ответственности боюсь? Не боюсь. Не боялся и не боюсь. А не хочу, чтобы знали, что немцы еще и здесь на
