— Увидеть бы хоть одну рубашку, сохнущую на плетне. Услышать скрип калитки… Без петушиного крика и собачьего лая рехнуться можно…
Раненых, помещавшихся в школе, постепенно вывозили в бельцкий госпиталь. Освобождавшиеся классы убирали, белили, чистили, превращали госпиталь снова в школу. Все работы осуществлялись с фронтовой оперативностью. Я даже не успевал уследить, как все делалось.
Лишь два события отвлекли меня от дел. В село вернулась семья Негарэ.
И на этот раз Георге Негарэ оказался проворней других односельчан, руководствуясь, видимо, старой поговоркой: кто рано встает, тому бог подает. Не с пустыми руками вернулся из странствий Негарэ. Длинная его телега, укрытая домотканым половиком, была полна пшеницы.
— В добрый час, кум! — крикнул он отцу.
— Благодарствуйте. Живы-здоровы?
— В порядке.
— Насовсем?
— У нас еще осталось неубранное поле.
— Жена там?
— Пусть побудет… пока дочек привезу.
— Я хотел тебя предупредить: сарай твой заперт, ключи у меня.
— Какое-нибудь военное имущество?
— Нет, вино сельчан. Военные власти распорядились временно держать под замком. Потом вернем людям… Вот и весь сказ.
— Пока еще уберем, очистим кукурузу… Сарай все равно пустовал бы… Пользуйтесь.
— Что ж, хорошо, что все здоровы…
Второе событие было связано с появлением в Кукоаре моего однокашника Прокопия Гылкэ. Я так обрадовался встрече, что забыл его отчество. И как ни старался, никак не мог выведать у него имя отца. Прокопий был чрезвычайно занят. Снял со спины большой деревянный ранец, — видно, из-за уборочной страды отец не мог привезти его на подводе, — и стал присматривать себе класс для жилья. Я пояснил, что сельсовет подыщет ему квартиру, пусть не беспокоится.
— М-да, жаль! Я бы сложил печь, отец обещал привезти мешок муки… Я ведь умею печь и хлеб, и плачинты лучше всякой женщины.
— В хозяйстве пригодится.
— У нас в семье девушек не было…
— Присядь, ты же с дороги, Прокопий… Э-э-э… Что возишься с этим ящиком?
— Это не ящик, Федор Константинович… Патефон! Пригодится…
— В клубе — вполне…
— Нет, знаете, со мной… У меня другой опыт… Я при помощи патефона преподаю в вечерней школе.
— Это как же?
— Молодежь по вечерам не очень-то любит заниматься. Ходит веселиться в клуб. Тут я включаю патефон. Потанцуйте немного в школе, ребята, а потом немного позанимаемся. Своя методика. На меня в районо писали… Кляузничали, когда работал в своей деревне. Ну, приехала проверка. Ничего не могли поделать: самая лучшая посещаемость — у меня. А посещаемость тоже не шутка. В вечерней школе посещаемость — это все!
— Вот как раз то, что я искал.
Прокопий не выпускал патефона из рук. Ходил с ним из угла в угол.
— Что ты искал, Прокопий?..
— Гвозди!
Но если и это метод или методика, беда мне с ним! Прокопий Гылкэ стал отколупывать замазку и вытаскивать из рамы гвоздики, державшие стекла. Складывал гвоздики в свою шляпу. Отец удивленно уставился на него.
— Сапоги у меня каши просят… Война… Гвоздей не найдешь.
— Что же вы делаете, товарищ?!
— Что делаю? Учитель должен приходить в школу опрятным… Дети берут с него пример!
— Да, а если ветер?
— Об этом я не подумал! Кажется, вы правы…
Кукоара оживала. Ядовитые соцветья бурьянов согнулись под колесами телег и арб. Мужики возвращались домой. Впрягали скотину в упряжь, в ярмо, отправлялись за урожаем в чужие места, где были в эвакуации, на берега Реута, политые их потом.
По утренней прохладе во дворах пели косы. Падала густая трава, сорняки, умудрившиеся вырасти даже на завалинках домов, в сенях, в загонах и колодцах.
Бадя Василе вернулся с фронта домой с пустым рукавом, заткнутым за пояс. Со дня разлуки не написал Анике ни одной строчки: бесконечно перебрасывали с места на место. А после ранения, контузии, у него отшибло память. В Кукоару прибыл в сопровождении санитара, у которого то и дело спрашивал:
— Как думаешь, Аника не продала коней? Плохо дело… Одной рукой прокормить четверо душ…
— Не продала, Василе, — успокаивал его отец. — Ты скажи спасибо, что домой вернулся… Подрастут сыновья, заживут раны.
— Новая рука не отрастет. Прилажу ремешок к плечу… Чтоб держался черенок сапы. Сыновья у меня… ведь малыши. — Лицо бади Василе стало добрей, просветлело. — В Бобруйске, где нас обучали перед фронтом, я видел, как работал один однорукий. Правда, доить овец, наверно, уже не смогу…
— Мальчишки подрастут, — повторил отец.
— Если кони не проданы…
— Нет, Аника — баба хозяйственная…
После ухода бади Василе отец начал наводить порядок на столе, разбирать военную корреспонденцию. Накопилась целая пачка треугольников с разных фронтов. Письма каждый день прибывали с теленештской почты. Многие писали перед возвращением из эвакуации.
— Теперь Василе будет долго жить, — сказал отец, перебирая бумаги.
— Сколько отпущено…
— Нет, ты посмотри сюда.
Я посмотрел. На клочке бумаги величиной с ладонь жидкими чернилами было написано: «Суфлецелу Василий Петрович». Дальше текст, набранный типографским способом: «В боях за Родину… пал смертью храбрых…»
— Почему не отдал ему?
— Из головы совеем вылетело…
— Давай отнесу.
— Возьми. И скажи, что никто еще не знает про это извещение.
Я прыгнул через перелаз. Летел, как на крыльях, словно нес невесть какую радость.
Бадя Василе возился, пытаясь прикрепить к плечу черенок косы. Хотел навести порядок во дворе. И у него бурьян вымахал выше человеческого роста. Увидев меня, виновато улыбнулся, смущенный собственной беспомощностью.
— Не хочет слушаться коса… — И тут же начал свою хитрую присказку: — Говорят, шел однажды лугом святой Петр. И наткнулся на пастуха, занятого косьбой. Как говорится, сила пастушеская, ум бараний. Широко размахивался чабан, старался захватить как можно больше, но трава только клонилась под косой… Была та коса не отбитая, не заточенная. С фабрики. Взялся тогда святой Петр и привел ему косу в порядок: отбил молотком, наточил оселком… И как взмахнул пастух, развернулся вокруг себя, чуть голова не закружилась. А трава стоит как ни в чем не бывало. Накинулся тогда глупый пастух на апостола: «Зачем испортил косу?»
Солдат-санитар, приехавший с бадей Василе, тяпкой полол сорняки в углу двора. Смотрел на нас удивленно: как быстро мы говорим на непонятном ему языке да еще понимаем друг друга.
— Первый раз видит виноградный куст. Если бы не война, говорит, так бы, наверно, всю жизнь считал, что виноград растет в земле, как картошка.
Слово за слово, я протянул баде Василе извещение. Сразу предупредил, что жена ничего не знает.
Бадя Василе отнесся к нему довольно спокойно. Правой рукой разгладил на колене и добродушно рассмеялся:
— Пусть теперь говорят, что у человека одна жизнь и одна смерть. Я им этим документом сразу заткну рот. Эх, Тоадер, Тоадер, сейчас бы стакан нашенского вина…
— Найдем, бадя.
— Не может быть.
— Слово.
— Действуй! Ты же принес весть…
— Ради такого случая… — улыбнулся отец, показавшись из зарослей бурьяна с кувшином вина.
— Я как раз об этом говорил!.. Пусть запомнит меня этот таежный охотник. Пусть не называет кваском наше вино.
— Твой двоюродный брат Андрей погиб… Только что пришла почта, отец опустился на глиняную завалинку.
— Бедная тетушка Анисья… Одни дочки… Единственный сын у нее был…
— И того убили.
— Служил я с одним мужиком из Леово. С Прута. Тому еще горше доля выпала. Был военным шофером всю войну… Пришлось ему собственного сына в госпиталь отвозить. Около четырех лет не виделись. Отец всю войну в окопах. А мальчишке восемнадцать лет. Только что привезли да сразу в атаку. И — готов… И отец все время поправлял на нем шинель перед похоронами. Шинель у парня была длинная-длинная, прикрывала ему ноги…
— Да будет им земля пухом! — Отец, как заведено, сам выпил первый стакан. Ладонью вытер усы, вздохнул. — Многие сложили головы и у нас… Сколько буду жить, не забуду.
Так, стакан за стаканом, завязался разговор. Текли воспоминания, как вино из кувшина.
На миг забыл и я, сколько дел на мне висит. Забыл, что мне двадцать первый год и пора впрягаться, тянуть телегу. Моя телега — школа — изрядный груз!
Почти каждые два дня поступали телефонограммы из районо. Чего только не писали! Принять меры к обеспечению школ топливом на зиму. Срочно прибыть в райцентр за лампами и керосином для вечерней школы. Организовать сбор и сушку фруктов силами детей и молодежи: для маленьких ленинградцев, пострадавших во время блокады. Собирать айву и орехи. Тоже для ленинградских детей. Вместе с сельсоветом оказывать всяческую помощь инвалидам, сиротам, многодетным вдовам, а также семьям фронтовиков. Всем нужна подмога. А я сам разве не нуждаюсь в ней?
