Зеленые листья табака вскормлены красной, вулканического происхождения землей. Но не от пролитой ли крови народной стала такой красной по цвету кубинская земля?! Омыты листья табачные тропическими ливнями. Но не больше ли омыты они горькой крестьянской слезой и потом? Они впитали в себя горячее солнце и влажный воздух океана.
Цвет самого лучшего табака на Кубе — черный. И сигары из него получались какими-то черными. Но как же можно белому человеку в Америке курить черные сигары! Нельзя, конечно.
Целый отряд ученых биологов и ботаников долго бился над ужасно сложной и, наверное, смешной в глазах мира проблемой, как бы обесцветить и обелить этот самый черный табак, чтоб не зазорно было курить сигары белому человеку. И они добились своего: листья табака стали срывать раньше положенного срока и посветлел лучший в мире «черный» табак.
Вот до каких расовых курьезов доходили американцы! Как же здесь говорить о каком-то равенстве людей с черной кожей.
Над Гаваной была ночь, черная, как листья лучшего табака. Наш лайнер, великолепный ИЛ-62, совершив девятичасовой бросок с берегов северной Африки через океан, приземлился в гаванском аэропорту. Брезжил слабый рассвет. Прекрасная Гавана огромной белокрылой чайкой парила вдоль побережья. Ее легкие многоэтажные дома, как светлые утесы, возвышались над черепицей особняков, над причудливыми скверами, парками и морем, а крылья пальм, как крылья сказочных птиц, недвижно провисали на оголенных — без веток и листьев — стволах.
Я увидел Кубу. Для меня было все внове. Даже воздух был странно непохожим на наш, российский, насыщенный кислородом воздух.
Подлетая к берегам Острова свободы, стюардесса сообщила, что температура в Гаване плюс 23 градуса. А было раннее-раннее утро. Значит днем станет еще жарче. Но главное даже не в самой жаре, а в том, что воздух здесь слишком влажен. Сойдя с трапа, я в первое же мгновение почувствовал своеобразный непонятный для меня запах. Все вокруг было напоено до предела чем-то ароматическим. Потому и трудно переносится эта жара, что воздух здесь перенасыщен прямо-таки горячей влагой.
Мне тут же вспоминаются наши ребята, которым по нескольку месяцев, а то и лет кряду приходится работать на Кубе. Из Башкирии, знаю я, приезжают сюда не только туристы, но и группы специалистов, помогающих братской стране поднимать народное хозяйство. От них мне еще в Уфе стало известно о тех предприятиях и стройках Кубы, куда была приложена рука башкирских специалистов. Особенно значителен поток нефтяников. В первые же годы победы революции по соглашению с новым революционным правительством сюда приехали сначала советские геологоразведчики, затем — буровики. А когда нефть была найдена, стали завязываться тесные контакты наших нефтедобытчиков и ученых.
Перед отъездом на Кубу я зашел в геологический отдел объединения «Башнефть». Мне хотелось узнать, кто сейчас из наших башкирских нефтяников работает вдали от дома, а конкретнее — на Кубе. Мне дали фамилии и даже конкретные координаты их местонахождения.
Так что, сходя с трапа самолета в гаванском аэропорту, я уже знал, что башкирскую группу специалистов-нефтяников возглавляет здесь мой земляк уфимец, заведующий отделом экономики Башкирского государственного научно-исследовательского и проектного института нефтяной промышленности Станислав Александрович Пономарев. Только из этого одного института в общесоюзную группу нефтяников входят двадцать три специалиста.
Живу в отеле. «Дювиль» невдалеке от старой Гаваны и всего в нескольких шагах от берега моря. Каждое утро, чуть только успею выйти на набережную, тут же вижу, летит ко мне кучерявый, с горящими, что уголья, глазами мальчонка лет пяти — шести.
— Советико! Советико! — кричит радостно он. Сияющие глаза его так и играют.
И память прошлого шевельнулась в моем сердце. Смотрю на мальчугана и вижу опять: не такой ли мальчик бежал босоного по колючей стерне далекого колхозного поля? Бежал голодный и оборванный, но глаза его, открытые миру, горели так же, как у этого малыша, бегущего ко мне. Я вспомнил себя тех далеких военных лет; идущего с длинным кнутом через плечо за колхозным стадом — девятилетний пастух!
Отцы наши, ушедшие воевать за Родину, ни на мгновенье не усомнились в нас — сумеем ли принять судьбу Отчизны, тяжесть ее тыловую на свои худенькие плечи. Мы тоже особенно не задумывались, мы просто несли свою судьбу и помогали Родине в ее трудную годину.
Гремела война. Мы мучались и страдали! А политика, выходит, одна; жить в дружбе на земле.
Тем ли юмагузинским пареньком выхожу я сегодня на набережную из отеля «Дювиль»? По-прежнему ли остро задумываюсь я о судьбах пастухов и каменщиков? И зачем влечет меня в дальние страны, так не похожие на мою Башкирию? Зачем я еду — сразу и не ответишь. Кому-то может показаться, что лечу я по верхам жизни. Но сам-то я давно заметил, что не Париж и Лондон манят меня вдаль. Нет, смолоду звали меня страны, где истерзанный народ, почувствовав, что стоит на краю гибели по причине ненасытных своих властителей, берет в руки оружие и, не щадя себя, рвется к свету.
— Советико! Советико! — звенит рядом со мною колокольчик черноглазого мальчугана. Он хватает меня за руку, тянет к морю.
Какая страдальческая гримаса появилась на моем лице, когда гид — молоденькая кубинка Мария-Елена предупредила:
— А купаться у набережной категорически запрещено: опасно, акулы. В отеле на шестом этаже есть бассейн, там и купайтесь...
Конечно, бассейн рядом с дверью гостиничного номера — хорошо, но каждому понятно, что море-то лучше, море — не бассейн.
Вот, оказывается, еще чего не знал я о Кубе, даже как-то не задумывался об этом. Кубу со всех сторон омывают ласковые воды океана. Но, как ни чудно, до победы революции кубинцы плавать не умели. Все потому, что купаться, как и сейчас, разрешалось только на пляжах, их здесь множество. А все пляжи были платными. У бедного человека денег не было для такого баловства, как купание. К тому же и времени у него нет для этого. Странно, жили у самого синего моря, а плавать не умели.
Сейчас плаванью и вообще физической культуре, спорту уделяется огромное внимание. На спортивных соревнованиях стран Латинской Америки кубинцы непременно занимают призовые места, а по некоторым видам выходят в мировые рекордсмены. О плавании и говорить не приходится. Здесь это самый массовый вид спорта. Открыты тысячи школ плавания и обычного, и подводного.
В школах плавания здесь лозунг: научился сам — научи другого.
Такая же постановка вопроса и в школьном обучении. После победы революции вся Куба села за парты, за учебники. Стране надо было быстрейшими темпами ликвидировать почти сплошную неграмотность!. Сам Фидель Кастро предложил интересный метод обучения: коль не хватает квалифицированных преподавателей, то надо обучать друг друга. Старшеклассники стали преподавать в младших классах. Студенты институтов и университетов, совмещая учебу, стали вести уроки в старших классах школ. Так на первое время была решена проблема нехватки учителей.
В Гаване лучшие особняки, великолепные виллы, прикрытые от солнца широкими листьями пальм, принадлежали в недавнем прошлом богачам. В первые же дни после победы эти маленькие дворцы, каждый с собственной архитектурой, были переданы народу. Сейчас в них размещены школы, детские сады, ясли.
Все это — народное, все это — бесплатное. И школы, и детсады, и ясли.
На второй же день по приезде в Гавану мы посетили музей замечательного американского писателя Эрнеста Хемингуэя. Об этом музее в советской печати много написано, и я вряд ли смогу сказать что-либо новое. Меня, как писателя, естественно волновало все и я интересовался всем. Сразу же по возвращении в гостиницу я подробно записал в свою тетрадь некоторые детали посещения небольшого имения Хемингуэя, его кубинской «Ясной Поляны».
«8 сентября 1975 года. Над Гаваной сильнейшая гроза. Ливень льет такой, что еле-еле вижу из окна отеля, как по набережной идут автомашины и фары у них горят по-ночному. Недавно вернулись из поездки. Посетили музей Эрнеста Хемингуэя, его усадьбу, где он прожил, то уезжая, то возвращаясь вновь, почти двадцать лет.
Куба — любовь и радость Хемингуэя. Здесь он отдыхал душой и телом. Здесь он много работал в тиши своей виллы, расположенной на высоком холме, откуда видна широкая и прекрасная панорама Гаваны. Встречает нас гид музея — молодая худенькая девушка, похожая чертами лица на русскую. Ее зовут Араселис Фериа. Предупреждает, что внутри музея фотографировать нежелательно. Рассказывает об этой вилле, некогда принадлежавшей какому-то французу.
В 1939 году Эрнест побывал здесь впервые. Ему очень понравился дом. А мне кажется, что не так дом, как его окрестности. Возвышенное место утопает в зелени пальм, всевозможных деревьев и маленьких, и больших. Молниями мелькают небольшие ящерки. Здесь меньше влажной духоты. Легче работалось, верно, и отдыхалось легче. Хемингуэй сначала арендовал этот дом и прожил здесь год. Для его непоседливого характера, для сердца, требующего новых дорог, прожить целый год на одном месте — дело редкостное. Он прожил. А в 1940 году купил этот дом у француза. Ежегодно стал жить здесь по шесть месяцев кряду, потом уезжал в свои бесконечные путешествия, странствия. Эрнест любил этот дом, заботливо выращивал деревья, сажал цветы и работал над книгами. Любили этот дом и друзья Хемингуэя. А друзей у него было во всех краях света полным-полно, от простого рыбака-негра до Пабло Пикассо.
