Не потому ли Егоров и заспорил с Игнатьевым, когда выбирали площадку под монтаж нового экскаватора.
— Ну чем тебе не площадка, — доказывал Игнатьев, — мастерские рядом, выточил, высверлил…
— Тесно тут, да и глаза на людях мозолить. Воздуха нет, — выставлял свои доводы Егоров.
— Ты, Егоров, не мудри. Может, тебе кислородную подушку подать? Так ступай в больницу, там тебя накачают, не будешь ерепениться.
Егоров только откашлялся.
— Правда, хоть подавай подушку с кислородом. — А подумал: «Лучше бы уж на своем работал, черт дернул за язык. Вот и Афанасий косится, сквозь зубы сегодня поздоровался».
— А ну тебя, — отмахнулся бригадир, — выбирай сам площадку, где нравится. По мне, хоть за поселком, на пустыре, монтируй.
— На пустыре, говоришь? — Егоров даже обрадовался такому решению: от глаз подальше. Но тут же сник. Куда от людей скроешься, работаем-то вместе. — Лучше всего монтировать у старой машины, — вырвалось у него.
Дома Глафира сразу поняла состояние мужа:
— Тебя что, переехало?
— Ты мне, Глаша, робу почище дала бы, — уклонился Егоров от ответа.
— Куда это выряжаться, перед кем? Не молоденький ведь.
Пока Егоров мыл под краном руки, в дверь сунула свое остренькое личико Зина. Увидев Егорова, отпрянула. «Эта кикимора знает уже, — подумал Егоров. — Без этой нигде не обойдется».
— Чего тебе? — спросила Глафира и прикрыла дверь.
Егоров задержал дыхание, но Зинка так тараторила, что ничего было не разобрать.
— Мой пока молчит, — Глафиру Егоров различал хорошо. — Ложкин на моей памяти три экскаватора заездил… гребет деньгу…
— С кем ты это? — отдуваясь, громко спросил Егоров.
— Зинка, за солью, — хлопнула дверью Глафира. — Копи соляные, Баскунчак у меня тут, — притворно заругалась она. — Садись ешь, который раз грею.
Глафира налила тарелку щей, поставила поближе к Егорову и сама присела к столу, не спуская пытливых глаз с мужа.
— Как тебя выбелило, — вдруг сказала она и протянула руку к его голове. — Виски-то как мукой взялись.
— Ладно, Глаша, — отвел руку жены Егоров и взял ложку. — Ты бы мне робу чистую дала, что ли?
— А я что, не даю? Запираю на ключ? Надевай, А правда, Ложкину опять новый экскаватор? — зашептала Глафира. — Что же это вы, мужики, хуже баб. За себя постоять не можете… И как это люди ухитряются, ни стыда, ни совести…
Егорова и вовсе сожгли эти слова.
— До каких это пор будет? — пошла вразнос Глафира. — Что хотят, то и творят. Развели подхалимов, лодырей, знаем, за какие такие заслуги дают новое…
— Мелешь черт-те что, — отложил ложку Егоров и встал из-за стола.
— Гляди на него, и не поел, — Глафира сбегала в комнату, принесла брюки. — На, чистые. Раздумал, что ли?
— Раздумал. — Егоров надернул телогрейку и — в дверь. Закурил уже на улице. Такая вот свистопляска. Интересно, что бы Глафира запела, если б правду узнала. Ох уж эти бабы! Но сколько Егоров ни рассуждал, все равно мысль вела его прямой дорожкой в русло Глафириного сказа. И выходило вместо радости, гордости огорчение. «Ну почему так получается? — Егоров даже приостановился. — Достоин — так дайте на людях, на глазах всего коллектива… Есть ведь машинисты не хуже его, Егорова, есть!» Опять пошла мысль по старому кругу. «Ну а я чем провинился, — рассердился на себя Егоров, — дают, значит, начальство сочло нужным. Знает, кому давать, — хватается Егоров за эту мысль, как маляр за кисть, падая с крыши. — Теперь так — не спрашивают рабочего… Подхалимы — везде подхалимы, — лезут на язык Егорову слова Глафиры. — Сами плодим, мне хорошо, а другому как придется. Интересно узнать, что скажет Зуев?»
Егоров уже прошел было перекресток, но круто повернул к карьеру в забой, где стоял экскаватор Зуева, его старого приятеля. Егоров походил по карьеру, подошел к Зуеву.
— Ты чего, Егоров, как дородная якутская лайка, ходишь, нюхтишь?
— Трос пропал, — зачем-то соврал Егоров.
Машинисты «восьмерки» подняли Егорова на смех.
— Не тут ищешь, Егоров. Вон к точковщице загляни, но она сегодня в штанах.
«Не знают еще про экскаватор», — решил Егоров, положил на валун рукавицы, достал сигареты.
— Слыхали новость? — спросил с нарочитой веселостью.
— Скажешь, знать будем, — переглянулись экскаваторщики.
— Кому бы вы думали, дали новую машину?
— Известно кому — Ложкину, кому еще?
Егоров помялся.
— А по-другому никто не мыслит?
Машинисты «восьмерки» тоже взялись за сигареты и, сбиваясь, назвали еще другие фамилии, но Егорова даже не упомянули.
— Не угадали! — сказал Егоров.
— Где уж там. Машина одна, а нас вон сколько, — подвел черту Зуев. — И кроме Ложкина есть ребята, это ты знаешь не хуже нас. Ложкин тоже достоин, ничего против него не скажешь…
— И я говорю, — вздохнул Егоров и стал отряхивать рукавицы, глядя на зуевский экскаватор. — Добрая машина, а на много ли младше моей? Может, на одну стройку. А сколько переворотил, перепахал на ней Зуев!
Зуев не ставил рекордов. Егоров не мог припомнить, чтобы фамилия Зуева гремела все двадцать лет, но работает ровно, хорошо. Машину бережет. Тут уж ничего не скажешь. Егоров зашел с другого бока экскаватора, рабочие ремонтировали ковш: наваривали лист железа на днище.
— Ага, — усек Егоров. — А мы целиком меняем — выбрасываем металл.
Егоров еще постоял, а из карьера направился прямо на застройку каменного квартала. Пока шел, все думал: «А мою фамилию так и не назвали зуевцы. Я тоже хорош — в жмурки играю, не сказал, ну это, может, и не к худу: если так считают, то мне и ни к чему новый». Егоров обогнул строящийся дом и сразу угодил к младшему Зуеву. Тот на своем «Воронежце» вытаскивал из траншеи валунник. Увидел Егорова, застопорил машину.
— Егоров, махнемся тачками? Выплакал, да?!
— Все ты знаешь… — буркнул Егоров. — Загадил машину… Не видишь разве, что сальник гонит?
— С лица воду не пить, в душу гляди!
Нутро у Зуева младшего жидкое — вроде одна кровь в жилах у братьев, а натуры разные.
— В душу так в душу посмотрим. — Егоров полез на экскаватор, одолел цепную лесенку, перевел дух. — Значит, так, Зуев. Если в главном подшипнике масла под поясок, отдаю тебе свой новый экскаватор, если нет уровня, идешь ко мне в масленщики. Вскрывай!
— Да ладно тебе, — отработал задний ход Зуев-младший. — Уж и в масленщики.
— Нет, не ладно. Слово есть слово, честь есть честь…
Егоров порылся на верстаке, нашел ключ и вскрыл крышку.
— Ну вот! Смотри, — ткнул ключом. — Масло едва достает нижнюю риску, гробишь машину… Черт с тобой, с паршивой овцы не наскребешь и клока шерсти, — сплюнул Егоров и спустился с экскаватора.
Зуев молча пошел за маслом.
Зинке, соседке Егоровых, дома не сиделось. Сбегала на почту, в столовку, заскочила в магазин. Увидела Зуиху, сразу к ней.
— Слышала, кому экскаватор посулили? — коротко, погромче спросила Зинаида Зуиху.
— Вроде бы твоему, — откликнулась Зуева.
— Как же моему, держи шире карман. Мой-то полоротый, — запричитала Зинаида, — будет колматить на этой дрыгалке до скончания века, кто ему даст. Живет с начальством, как собака с кошкой. Мой ведь любит правду, а кому она, правда, нужна. Господи, люди на книжку деньги — деньга деньгу родит, а мы последние копейки — вчера сотню снесла…
Вокруг Зинаиды грудились бабы.
— Мы-то, олухи царя небесного, — взвизгнула какая-то женщина. — Наши-то мужики языки съели, а мы, бабы, что смотрим!..
— А что делать? Экскаватор не унесешь в сумке — не маргарин.
— Видали ее, — вздернула Зинаида остренький подбородок, словно намереваясь тяпнуть за нос сказавшую невпопад женщину. — Ты бы молчала, у тебя Иван годен только доски тесать…
— Чего будут давать? — протиснула в круг голову глуховатая Ефросинья, теща Ложкина, — колбасу?..
— Черта лысого, бабушка, — рыкнула в лицо старухе Зинаида.
— А свежую не привезут?
Бабы захохотали, засмеялась и Ефросинья.
— Глухая я, бабоньки, смолоду еще отужела на ухо — в клепальном цехе работала, вот и отужела. Вы уж меня простите, глухую тетерю.
— Небось, как твоему Ложкину сунули экскаватор, так сразу услыхала, — нападала все Зинаида.
— Господь с тобой, пошто ты, девка, мелешь что ни попадя, — оттопыривая шаль, округлила глаза бабка Ефросинья. — Пошто так, откель у людей такое зло, не приведи бог. Савелий нонче сам отказался от машины, настоял, чтобы Егорову отдали. Сказал, мужик двадцать годов как рыба об лед бьется. Пошто так-то, не узнавши — народ смущаешь…
Зинаида завертелась и, словно вода сквозь песок, просочилась из магазина, побежала к Глафире.
