что мать, что чужая...
-— А что случилось, мама? — спросила Нюра.
И вдруг вспомнила, как дед о чем-то таинственно шептался с теткой. Нюра рассказала об этом и, видя, что с матерью сегодня можно разговаривать мирно, спросила осторожно:
— Про Феньку вы ничего не знаете?
— Жива твоя Фенька. Ты лучше мать жалей. Мне, может, хуже, чем ей, приходится.
Но тут же она вдруг взволнованно добавила:
— Рыбальчиху засадили... забрали... И чего забрали? Ну, что она? Что она кому сделала?
Она встала, бесцельно подошла к окну и снова села.
— Я уже и сама подумала: как же будет жить твоя Фенька? Смотрю — живет. Выйдет во двор, птицу кормит... А лошадь и корову у них уже давно забрали. Кто забрал, люди не видели, а по хутору шепчут, что не иначе, как Алешка Гуглий. От того бандита всего ждать можно.
Нюра не узнавала мать. Не она ли сама донесла на Рыбаль-чиху? Не она ли гнала со двора Феню? Не она ли во всем потакала Марине? А теперь?
И стало ей вдруг радостно. Она вскочила:
— Мама, вы теперь не будете за кадетов? Вы теперь не будете батю бранить? Вы знаете, мама...
Она уже готова была всё-всё рассказать ей, даже про ком-
сомол. Вспомнила, как Даша со своей матерью живут дружно, как ничего они не скрывают одна от другой. И самой захотелось так. В пылу откровенности, радуясь, что наконец-то с матерью можно говорить по душам, она простодушно сказала:
— Эх, мама, мама. Кабы вы раньше так... Вы бы фенину мать не выдали.
И тогда произошло то, чего Нюра как раз и не ожидала. Первую минуту Карповна сидела спокойно, точно и не слышала нюриных слов, потом вскочила, как ужаленная, и крикнула:
— Чтоб ты мне про это не смела и говорить! Кто тебе наврал? Когда я Рыбальчиху выдала? Что ты мне ею глаза колешь? Мать я тебе или кто? Хочешь, чтоб за косы тебя оттаскала? Выбрось, дура, из головы. Слышишь! И чтоб ты не смела из себя большевичку строить. Не хочу ни твоих красных, ни твоих белых. Пропади вы все пропадом!
Она хлопнула дверью и выбежала из хаты. Нюра стояла растерянная, ничего не понимая, и, наконец, тихо прошептала:
— А я ей чуть и про комсомол не рассказала...
Утром Нюра вскочила чуть свет. Поминутно бегала к калитке, ждала — когда же, наконец, появится Феня, и вдруг заметила, что на дверях фениной хаты висит замок. Бросилась было к матери, сказать ей об этом, но раздумала. Стала ждать в надежде, что Феня вот-вот вернется, но так и не дождалась.
Карповна принялась убирать хату к «святому христову вечеру», когда за ней прислала Марина.
У Марины Карповна пробыла весь день, до самых сумерек, ощипывала гусей и кур, таскала воду, чистила картошку, стирала. Вернулась злая, как никогда, и Нюра уже боялась подходить к ней. Мать заговорила сама:
— Вот кто с жиру бесится! Костика с жинкой на праздники к себе ждет. Немало гостей назвала. Чего только ни нажарили, ни напекли! Никогда еще такого праздника она не делала. Гордится перед людьми, а сама, вижу я, неспокойная. Делает что-нибудь, а потом бросит все, брови сдвинет, нахмурится и стоит так, думает. Вижу я их думки... Красные мне тоже не радость, а иной раз молю бога, чтоб они поскорей налетели сюда да чтоб от той Марины и костей не осталось.
— Видите, мама, — не утерпела Нюра, — а когда я так говорила, вы бранили меня.
— И буду бранить, не твое это дело, и ты до старших не встревай. — Помолчав, она продолжала* — Свинью ей закололи, так я ж одна ей и колбасы начиняла, и сало солила. Что ни день, то работала, думала— хоть под праздник для себя что-нибудь сделаю, так нет — и сегодня не дала покоя. Даже пирожков не удалось нам, детка, под праздник спечь.
Она стала возиться с горшками, с мисками. Нюра сидела на своей кровати, изредка поглядывала в окно. Ей все казалось, что в фениной хате вот-вот засветится огонек... Мать помыла
руки, накрыла чистой скатеркой стол, поставила кутью, взвар, нарезала хлеба, надела чистую кофту и перекрестилась:
■— Ну, дочка, будем вечерять. Христов вечер наступил.
Подошла к иконам, поправила лампадку.
— Давай, детка, помолимся.
Нюра встала, подошла к матери и вдруг вспомнила: «Я ж комсомолка». Почти одновременно пришла в голову и другая мысль: «А вдруг все-таки есть бог?»
Она отодвинулась, чтобы стать позади матери. Стояла смущенная, и, как на-зло, в голову снова лезли ненужные мысли: «А что, как бог накажет и за мой грех белые батьку убьют?»
Даже вздрогнула и подняла руку, чтобы скорее перекреститься. «Узнает Оля, что скажет?.. Не узнает», — промелькнуло в голове, но опять что-то удержало ее. Сама того не замечая, громко вздохнула. Мать услышала и принялась сама вздыхать и еще усерднее кланяться иконе. Нюра глядела на ее покачивающуюся фигуру и вдруг заметила: на плече у матери кофта заплатана. «Ох, и бедно живем», — подумала она, и мысли ее потекли по-иному. Забыла уже и про молитву и про комсомол, вспомнилась почему-то тетка. «Вот, небось, рада, что я от нее на праздники уехала...»
Мать повернулась к ней.
— Помолилась?
— Помолилась, — тихо ответила Нюра.
Они сели за стол. Мать опять подобрела.
—- Кушай, деточка, кушай, что бог послал.
Придвинула к ней тарелку с кутьей, по голове погладила.
— Может, батька наш еще вернется, может, и гроши у нас когда-нибудь будут... Сошью тогда тебе платье новое.
Она встала, открыла скрыню и долго рылась там. Наконец, вытащила красную ленту, ту самую, которую когда-то отец привез Нюре с фронта. С приходом белых ленту она спрятала, да, правду сказать, и сама она ненавидела ее алый цвет. А сейчас показала ее Нюре:
— Дала бы тебе на праздник, нет у меня другого ничего. Только сама видишь — и так Марина глаза колет, что батька у красных. Куда ж ты в такую вырядишься? На весь хутор видать. Пусть лучше лежит.
Она положила ленту на место и стала снова шарить в скрыне. Вдруг лицо ее посветлело.
— Вот, гляди, а я и ѳабыла. — Нюра увидела у нее в руках нитку стеклянных бус. Простенькие, дешевенькие — они не представляли никакой ценности, но Карповна бережно держала их на ладони, и теплая улыбка
