Равномерно гудели моторы, журчали грунтовые воды. На плечо Дубынину капало с потолка клети, но отодвинуться было некуда.
— Все же много под землей водички, — пробормотал кто-то рядом.
— Каждые сутки по пятьсот кубов на поверхность откачиваем, — раздалось в ответ.
Дубынин узнал по голосу директора рудника Громадского, сказал ему:
— Хорошо бы, Вениамин Иванович, рассказать гостям про историю с бетонированием стоков.
— И о трапах бы тоже, — подхватил чей-то незнакомый голос.
— О большегрузных вагонах…
— О доставке взрывчатки…
— О телефонизации…
— Может, тогда и о подземных туалетах заодно? — со смешком отозвался Громадский.
Дубынин сказал в раздумье:
— А знаете, Вениамин Иванович, все новшества, эти и многие другие, представляются нам, каждое в отдельности, вроде бы мелочами, но ведь получается по закону диалектики: количество перешло в качество, условия работы в шахте стали совершенно иными, и это, в известной мере, открыло дорогу новой технологии.
— Пожалуй, — согласился Громадский. — Только мы же для гостей другую программу наметили.
— Программа не догма, — вмешался Сергей Васильевич Богодяш, представлявший в комиссии горняцкий коллектив Горы Благодати. — Показывайте нам все, чем не грех похвалиться, а изъяны мы и сами увидим.
Клеть начала плавно тормозить и, наконец, остановилась напротив ярко освещенного, уходящего вдаль туннеля с высокими бетонными сводами, с бетонированными тротуарами, с рельсовой колеей между ними. Всякий раз, вступая под эти своды, Дубынин горделиво говорил себе: «Чем не метро?». И сейчас ему было приятно услышать, как Богодяш произнес уважительно:
— Добрый штрек, ничего не скажешь!
Громадский прошел вперед, жестом пригласив за гобою всю группу.
— Тут Николай Григорьевич про стоки грунтовых вод вспомнил: вот один из таких стоков.
Вдоль бетонной стены туннели, послушно повторяя все ее повороты, выступы и уступы, тянулось узкое бетонированное русло. Громадский ступил в него ногой, и резвая водяная струя, ударившись о голенище резинового сапога, рассыпалась сверкающим веером.
— Со всех штреков — по пятьсот кубов в сутки, — сказал он, убирая ногу. — Почти вторая Кондома.
Струятся теперь многочисленные притоки этой подземной Кондомы по бетонированным руслам, никому не мешая, не причиняя забот, и не знают отныне горняки, что такое лужи и слякоть под ногами.
А ведь три года назад, когда затеяли войну с надоевшей всем сыростью, пришлось выдержать еще бой со скептиками, с близорукими скопидомами, что кинулись подсчитывать расходы на цемент, на рабочую силу…
— Или вот с трапами этими, — притопнул Громадский каблуком по бетонному тротуару (почему-то горняки именуют тротуары трапами), — тоже ведь целая баталия была.
Многие годы тротуары в шахте настилались по традиции из досок, доски были вечно мокрые, скользкие да и быстро изнашивались, ломались, то и дело приходилось эти настилы подновлять, а то и заменять целиком. Кроме того, под тротуарами были прокопаны канавы для тех самых притоков подземной Кондомы, и, когда случались заторы (увы, такое не было редкостью), вода растекалась по всему штреку. Чтобы найти и ликвидировать затор, приходилось выламывать доски порою в нескольких звеньях.
— Теперь мы ни с грунтовыми водами, ни с трапами горя не знаем, — с удовольствием подытожил Громадский. — Что же касается затрат на цемент, на рабочую силу, все давно окупилось за счет средств, выделявшихся на ремонт деревянных трапов.
— А что ты о рельсах умалчиваешь, Вениамин Иванович? — сказал вдруг Богодяш, внимательно приглядываясь к рельсовой колее. — Я смотрю, тут прямо Транссибирская магистраль проложена.
— Так то когда было-то! — отмахнулся директор рудника.
— Ничего, поделись опытом!
Громадский вздохнул с покорным видом и, шагая по междупутью впереди группы, принялся рассказывать о рельсовой эпопее. До 1965 года на всех тридцати восьми километрах подземной транспортной сети были уложены, как и повсюду в шахтах, облегченные рельсы. В старину по таким конки курсировали, а в наше время их применяют, помимо шахт, разве что на детских железных дорогах. Но надо отдать должное, они исправно несли службу, пока подземные поезда формировались из небольших вагончиков. Однако рост добычи руды потребовал и резкого повышения грузоподъемности подвижного состава. Когда вес груженых вагонов достиг под землей двадцати тонн, маломощные рельсы стали часто ломаться, рудные маршруты начали терпеть крушения.
Конечно, эти крушения никак нельзя было уподобить катастрофам, которые постигают порою поезда на железнодорожных магистралях, поезда, мчащиеся со 100-километровой скоростью. Однако для горняков и обычный сход с рельсов неторопко ползущего под землею рудного состава оказывался отнюдь не маленькой бедой: тяжелые вагоны загромождали узкий штрек, подобраться к ним с чем-то вроде автокрана не представлялось возможным, а голыми руками такую пробку быстро не устранишь.
И все же, когда родилась мысль уложить в шахте современные железнодорожные рельсы, по которым ходили настоящие поезда, когда родилась такая мысль, — поначалу высказывалось немало сомнений…
Дубынину хорошо помнятся возражения против использования на подземном транспорте «наземных» рельсов. В общем-то, все сводилось к одному: велики первичные затраты. Присоединилась и чисто техническая трудность: каким образом спустить в шахту 12-метровые звенья?
Теперь, с позиции сегодняшнего дня, все это представляется некоей наивностью: тяжелые рельсы давно в шахте, а затраты на их укладку окупились за счет средств, выделяемых на ремонт пути. Окупились, ибо за период эксплуатации не пришлось заменить ни одного метра рельсов. Случаи схода вагонов превратились из обыденности в ЧП.
Что касается технической трудности со спуском в шахту рельсовых звеньев, разрешили ее просто: попилили рельсы на куски, спустили, а тут, под землей, призвали на помощь электросварку. И уж коль скоро начали варить, решили не ограничиваться обычными двенадцатиметровыми отрезками, а составили сплошные плети от стрелки до стрелки, без стыков. Такой путь называют бархатным: вези по нему бокал с шампанским до краев — не расплещется.
Дубынин шагал по штреку в группе гостей вслед за Громадским, вслушивался в негромкий голос его, но уже не слышал, о чем директор рудника рассказывает, а думал о переменах, какие произошли под землей за последние годы.
И не только в сфере чисто, так сказать, производственной, не только в смысле технического прогресса. Не на одних, словом, решающих направлениях. Взять хотя бы тот же «поход против сухомятки» — мог вроде быть, а мог и не быть. Горняки, во всяком случае, никаких требований к руководству не предъявляли, казалось само собой разумеющимся: собираешься на работу — бери из дома сверток с ломтем хлеба, парой вкрутую сваренных яиц, куском колбасы. Традиционная, от века, сухомятка.
А теперь как? Настало время пошабашить — шагай в столовую, которая ближе к твоему забою (их пока две под землей), там сытный и — что немаловажно! — горячий обед из трех блюд, и все за двугривенный! Только двадцать копеек из твоего кошелька, остальное будет покрыто из директорского фонда.
Далеким и странным кажется сейчас время, когда обходились ломтем хлеба и куском колбасы.
А разве не кажется невероятно далеким и странным время, когда отсутствовали под землей телефоны? Теперь-то вон они, чуть не на каждом шагу. Выдалась свободная минута, можешь набрать, скажем, домашний номер: «Сынок, ты все уроки приготовил?» Или позвонить в Новосибирск профессору Дубынину и поинтересоваться под горячую руку, «что он думал своей профессорской головой», предлагая такое-то новшество, которое, увы, не желает вписываться в устоявшийся рабочий процесс…
Многое кажется сегодня невероятно далеким и странным, совсем иной стала в шахте атмосфера, с иными мерками подходят теперь люди к своей работе, к себе. К своему местоположению в коллективе. И правильно сказал он Громадскому: не будь этой новой атмосферы, еще неизвестно, была ли бы новая технология…
Дубынина отвлек от этих мыслей низкий звук сирены электровоза: из-за поворота навстречу им выкатился рудный маршрут.
— Вот они, наглядные результаты действия новой системы! — с шутливым пафосом воскликнул Богодяш. — Наверное, сейчас мы увидим и саму систему?
— Не спеши, — остудил его Громадский. — В соответствии с намеченной программой решено прежде показать вам старые участки.
Директор рудника повел гостей в отработанную штольню.
Железная руда в Таштаголе, — рассказывал он по дороге, — залегает в земной толще в виде мощных, на километры раскинувшихся вкраплений. Приступая к разработке очередной такой линзы, мы разбиваем рудное тело на этажи, средняя высота которых семьдесят метров, а протяженность — от одного до другого края линзы…
