— Даешь мертвецов! Мертвецов показывай!
Долго не утихал этот шум, снова и снова захлестывая амфитеатр. И вдруг притих, перекрытый пронзительным, в два пальца свистом.
— А на кой нам эти мертвяки, братва? — обратился к залу уверенный и чуть насмешливый голос. — Мертвяки — это ж вчерашнее. Важнее то, что мы с вами дальше живем!
Аргумент, прозвучав с великолепной убежденностью, образумил многих. Стали подыматься с мест, на ощупь отыскивать выходы. И тут-то, когда малейшая надежда была уже потеряна, вдруг снова, и даже ярче обычного, вспыхнул свет. Со всех сторон послышались радостные возгласы. А в центральной ложе, в той, что прежде называлась «царской», многие увидели рослого матроса. Подбоченясь, в бушлате нараспашку, он стоял у самого барьера и добродушно оглядывал зал. Потом рассмеялся и махнул рукой: что ж, если такой поворот, не имею возражений против пантомимы.
Вскоре она началась. Однако те, кто пришел поглядеть на кладбищенских грабителей, смогли убедиться, что злободневность пантомимы совсем другого рода. Она и впрямь рассказывала о «мертвецах», но о других, о тех, что недавно наголову были разбиты под красным Питером. Без оглядки пришлось бежать и генералу Юденичу, и тем, кто двигался в его обозе, — помещикам, заводчикам, капиталистам. Этих-то «мертвецов» и высмеивала пантомима, находя в зале живой отклик. Иначе и быть не могло. Вероятно, каждый второй из нынешних зрителей в те дни с оружием в руках громил врага.
Вот на манеже появился сам Юденич — до невозможности кичливый, до пупа увешанный орденами, сбоку бренчащая сабля. Гневным ревом встретил зал белого вояку. Он еще пытался хорохориться, принимать напыщенные позы. Но не тут-то было. Плечистый мужчина, в кожанке, в краснозвездном шлеме, с винтовкой наперевес, твердой поступью шел навстречу генералу (мужчина этот чем-то напомнил мне того, что производил ночью обыск). Удар прикладом, удар штыком, и генерал плюхался наземь. Еще удар... Совершив каскадный прыжок, теряя штаны с лампасами, наутек пускался генерал Юденич, а зал сотнями и сотнями голосов улюлюкал ему вслед.
Выйдя из цирка на обледенелую улицу, я увидел в небе луну. В бездымном воздухе (заводы работали редко) зеленоватый лунный свет проникал далеко, все вокруг рисуя с удивительной отчетливостью. Посреди Аничкова моста я увидел искромсанный остов павшей лошади — жалкую поживу изголодавшихся питерцев. Потом, закинув голову, разглядел на небе созвездие, похожее на букву «у». И обещал себе запомнить это созвездие. И с ним вместе — этот вечер. И матроса в распахнутом бушлате. И бесславное бегство белого генерала. И гневный рев зала. И артистов — голодных, иззябших, и все-таки продолжающих радовать своим искусством.
Мать встретила меня на пороге.
— Ты неисправим! — воскликнула она. — Ну конечно же, но глазам вижу: опять пропадал в своем цирке! А к нам гость приехал. Твой дядя приехал из Новгорода!
И тут же я увидел дядю Васю, маминого брата. Шагнув навстречу, он приподнял меня и поцеловал в обе щеки.
— Так как же? Мы тут с мамой твоей предварительно переговорили... Согласен, чтобы я забрал тебя с собой?
Тетя спросила, кем я собираюсь стать, когда вырасту.
— Клоуном, — ответил я.
— Кем? Я не ослышалась? Клоуном?
Бедная тетя. Она была потрясена и даже утратила внятность речи. Конечно же, прежде чем гордо и непризнанно покинуть комнату, мне следовало ей объяснить, каким намереваюсь я стать клоуном. Самым веселым, находчивым, смелым. Таким, и только таким, как Анатолий Леонидович Дуров. Но я почему-то промолчал.
Зато Наташе и Пете, моим двоюродным сестре и брату, без умолку рассказывал о цирке. Особенно с того дня, когда во время прогулки обнаружил на базарной площади круглую постройку с остроконечной крышей.
— Что это?
— Цирк, — объяснил Петя. — Еще позапрошлым летом приезжал. Тогда и построили.
— А теперь?
— Не знаю. Давай поглядим.
Мы подошли к заколоченному входу. Ветер свистел в расщелинах крыши. Некрашеные доски успели потемнеть, раздаться. Внутри в полутьме виднелись поломанные скамьи, кучи мусора.
И все же, несмотря на эту неприглядность, я часто стал приходить на площадь. Петя и Наташа отговаривали: зачем идти, чего там интересного? Но я настаивал.
А потом, когда мы располагались у входа, начинал рассказывать о петроградском цирке. Не только рассказывать, но и изображать в лицах. Особенно мне удавался «таинственный египтянин» Бен-Али: он выступал у Чинизелли в том же сезоне, что и Дуров.
В белой высокой чалме, атласный халат до пят, Бен-Али выходил на середину манежа и низко кланялся, скрестив на груди смуглые руки. Приносили хрустальный сосуд с золотыми рыбками. Ловко вылавливая одну за другой, Бен-Али глотал трепещущих рыбок, а потом, по желанию публики, возвращал назад.
— Откуда? Из живота? — допытывалась Наташа: мы с Петей были однолетками, Наташа на два года младше.
— А то откуда же!
Иногда в наших прогулках принимала участие и мамзель Мари. Девушку взяли из сиротского приюта, готовившего гувернанток: тете хотелось, чтобы Петя и Наташа с малых лет учились французскому языку. До того ли стало теперь! И все же Мари прижилась в семье.
Она была миловидна. Веселые быстрые глаза, яркий румянец, пушистые волосы. И вела себя с нами как ровня.
— Почему бы нам не устроить собственный домашний цирк? — спросила Мари однажды. — Петя и Наташа артистами, а ты, Шурик...
— Он клоуном хочет стать, — подсказала Наташа.
— Клоуном? Но ведь этого мало. Цирку нужен директор. И вообще куда солиднее быть директором... Так как же, устроим свой цирк?
Предложение Мари показалось мне заманчивым.
— Чур-чура, ты тоже должна участвовать!
— Я? Какая же из меня артистка!.. Лучше я помогу вам сшить костюмы!
На этом и закончилась моя безмятежная новгородская жизнь. Шутка ли, нести обязанности директора, всем руководить, за все отвечать.
Первое представление мы решили дать на площадке позади дома. Там рос высокий разлапистый дуб, и его густая листва прикрывала площадку точно крышей. Что касается зрителей, на этот счет мы не беспокоились: зрители наберутся. Во-первых, дядя с тетей. Во-вторых, мамзель Мари и старая няня Федоровна. В-третьих, Илья Захарович, или, как звала его ласково няня, Илюша. Илья Захарович жил у нас в доме, служил матросом на речной пристани и всегда при встречах интересовался нами: «Привет, плотва! Что нового, плотва?» Ожидали мы зрителей и из соседних домов. Улица была тихой, все знали друг друга.
К этому времени из Петрограда приехал еще один дядя — дядя Коля. Он служил чиновником в каком-то банке, но банк закрыли, и дядя Коля, оставшись не у дел, решил, что в Новгороде — на хлебах у брата — будет сытнее. В разговорах с тетей, хрустя костяшками пальцев, он повторял: «Разумеется, я сознаю, что я для вас обуза!» Тетя возражала: «О нет, нисколько. Впрочем, можно бы попытаться найти работу...» Но дядя оскорблено менялся в лице: «Работу? При нынешних обстоятельствах? Избави бог!»
Посовещавшись, мы решили пригласить на наше цирковое представление и дядю Колю.
— Ах, вот как! — язвительно расхохотался он. — Впрочем, все в порядке вещей. Цирк, всюду цирк!
— А ну его! — сказал Петя. — Без него обойдемся. Давай дальше репетировать!
Мы репетировали каждый день. Наташа разучивала танец на проволоке, правда воображаемой проволоке, но все равно получалось похоже. Носок в носок шла она, балансируя раскрытым зонтиком, делая вид, что с трудом сохраняет равновесие. Петя избрал карьеру жонглера: перекидывался тремя настоящими мячиками и еще держал ребром тарелку на лбу; тарелка падала пока что часто, но была металлической и потому не разбивалась. Ну, а я одновременно готовил два номера. Как и полагается директору цирка — высшую школу верховой езды. И клоунский выход. Я по-прежнему мечтал быть похожим на Дурова. Конечно, дрессированных животных у меня не было. Но зато у нас на дворе жила собачка, но кличке Пушок. Какой породы — неизвестно, откуда взялась, тоже никто не знал. Собачка, однако, была забавная: остроморденькая, на тоненьких лапках, с преданными глазами и пушистым хвостом, закрученным в крендель. И отличалась такой понятливостью, будто кто-то с ней уже занимался прежде. «Пушок, служи! Пушок, принеси! Прыгай, Пушок!» — командовал я, и собачка охотно все исполняла. Иногда я даже думал: уж не отбилась ли она от того самого цирка, что два года назад выступал на базарной площади... Большие надежды возлагал я на клоунский номер. Сочинив несколько нехитрых стишков, чтобы еще больше походить на Дурова, я решил, что выход мой с Пушком произведет неизгладимое впечатление.
Наконец мы решили, что время выступать. Посоветовавшись с Мари (она была первейшей моей помощницей), назначили представление на ближайший воскресный день. Но ничего из этого не получилось.
