Рядом с эпистолярным романом существовали письма как литературный жанр. В них человек мог рассказать об обстановке, о погоде, о своих делах, даже и мелких. Иногда письма приобретали драматический характер и переживались как роман.
Существует знаменитая переписка средневекового профессора Абеляра с его ученицей Элоизой. Абеляр попал в монастырь, его ученица стала настоятельницей женского монастыря. Их переписка переиздавалась много сот лет и много раз переделывалась. На русском языке я знаю три издания «с различными присовокуплениями». Книга выходила в 1801 году и в 1802 году; был перевод с французского без прибавлений 1816 года.
XVIII век был эпохой расцвета эпистолярного романа, человек стал считать себя главным существом в мире и захотел строить жизнь для себя, не для семьи, сословия, государства.
Романы типографщика Ричардсона сравнивали с вещами Гомера; в романах поражала не судьба Помелы, которая устояла перед соблазнителем и в результате стала женой лорда, а крупность масштаба, примененного при анализе чувств женщины, и подробность его.
Новое, послефеодальное грамотное человечество не только любило подумать само о себе, но и любило себя записывать.
Особенностью этого человечества была уединенность каждого из людей. Он рассматривал себя как своеобразного владельца кругом замкнутого государства.
Героем этого человечества очень рано стал владелец и губернатор необитаемого острова Робинзон Крузо. Робинзону Крузо некуда было писать писем, но он подводил письменные итоги особенности своего положения, сравнивал хорошее и плохое в своем островном балансе и выписывал сальдо в свою пользу.
Такое отношение было результатом внимательного отношения человека к самому себе. Это было пафосом эгоизма. Прозаичность анализа становилась поэтичной. Хладнокровие и благоразумие, с которым определялось положение героя, создавало новое качество героя.
Жанр писем иногда использовался иначе: писали о знакомом, как о незнакомом. Для этого вводили неожиданного корреспондента и автора письма, – так написаны «Персидские письма» Монтескье.
Персидские вельможи, попавши во Францию, описывают, удивляясь, французские дела. Книга написана для французов, чтобы они удивлялись нелепостью обычного, увидав себя чужими глазами.
Автор сам писал об этом в предисловии, по пути задевая традиционных путешественников – соседей-немцев.
«Одно часто удивляло меня, а именно, когда я видел, что эти персиане иногда столько же, сколько и я, бывали осведомлены в нравах и повадках нашего народа вплоть до знания самых тонких обстоятельств и до умения подмечать такие вещи, которые – я уверен – ускользнули от многих немцев, путешествующих во Франции».
Здесь дело и в том, что осмеиваются или пересматриваются не только чисто французские, но и вообще европейские порядки. Для такого пересмотра надо было приехать, по крайней мере, из Персии. Гаремная история, изложенная в «Письмах», должна была подчеркивать реальную экзотичность пишущих.
В некоторых размышлениях о «Персидских письмах» Монтескье говорит, скрывая цель выбора героев, что «автору, кажется, только и оставалось, что придавать им такую степень странности, чтобы согласовалась с наличием у них ума».
Но для автора «странны» не письма, а те особенности европейской жизни, которые уже для него изжиты.
В русской сатирической литературе XVIII века «переписки» бывали самые разнообразные. Отмечу любопытную книгу «Переписка моды, содержащая письма безруких мод, размышления неодушевленных нарядов, разговоры бессловесных чепцов, чувствования мебелей, карет, записных книжек, пуговиц и старозаветных манек, кунтушей, шлафоров, телогрей и проч.; соч. П. Страхова. М., в Университетской Т. 1791 г.».
Как «переписка» оформлялись и журналы; наиболее известна «Адская почта», журнал, который в 1796 году издавал Федор Эмин; в 1788 году книга вышла уже без разделения на месяцы под названием «Куриер из ада с письмами».
Два издания выдержала крыловская «Почта духов», которая называлась так: «Почта духов; ежемесячное издание, или Учения, нравственная и критическая переписка Арабского Философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами; издал Иван Крылов. 2 части. СПб., 1789». Книга была переиздана в 1802 году. Ее перечитывал современник Достоевского художник П. Федотов.
Новость, необычность авторов писем здесь была главное. Автор давал новый ракурс видения.
Как мы уже говорили, эпистолярный жанр аналитичен и рассудителен. В этом отношении одним из его ответвлений является стихотворное послание. Время в эпистолярном романе как бы несколько замедляется, по крайней мере, в анализированных кусках.
Эпистолярному роману в его развитом виде и эпистолярных вставках в романах иного вида присуща также некоторая зеркальная противопоставленность.
Поэтическим самоанализом девичьей любви является письмо Татьяны; ему противопоставлено письмо Онегина.
Каждое из этих писем содержит аналитическую часть, в которой предмет подвергается как бы логическому разъятию. Кончается письмо любовным выводом. Это противопоставление точно указано слогами Татьяны при второй ее встрече с Онегиным:
Вопрос о взаимоотношении явлений искусства с другими явлениями искусства не отрицает того, что само явление искусства является жизненной функцией человека, его способом отражать жизнь, анализировать жизнь, углублять переживания жизненных явлений.
Пушкин в 1829 году задумал написать роман в письмах. Девушка Лиза, живущая в богатом доме на положении полувоспитанницы, уезжает в деревню, чтобы стать там хозяйкой. Она переписывается со своей подругой Сашей. Роман полон злободневности: в нем даже участвует, вернее, упоминается сам Пушкин, который дается под инициалом. Тем не менее роман использует старые литературные формы.
Лиза сравнивает свое положение с Кларисой Гарлоу; правда, она находит не много сходства между собой и героиней Ричардсона. Но она перечитывает Ричардсона, дает во втором письме его анализ и размышляет о том, что мужчины изменились гораздо больше, чем женщины.
Девушка делает еще следующее замечание: «Ты не можешь вообразить, как странно читать в 1829 году, роман, писанный в 1775…» Дальше Лиза замечает: «Происшествие занимательно, положение хорошо запутано, – но Белькур говорит косо, но Шарлотта отвечает криво. Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки – и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному Р. Полно ему тратить ум в разговорах с англичанками! Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает».
Можно сказать, что поручение Р. [Пушкину] было передано, так как он начал писать эпистолярный роман. В его романе, судя по началу, существовало две пары – Лиза, переписывающаяся с Сашей, и Владимир, переписывающийся со своим другом. Владимиру Пушкин передал целый ряд своих серьезнейших мыслей.
Сюжетное строение романа, очевидно, состояло бы в том, что читатель узнавал бы о взаимоотношениях героев то, чего они сами бы не знали.
Такие сложные эпистолярные романы существуют, и мы при их чтении как бы опасаемся за героиню, которой не говорят правду, которую обманывают.
Пушкинское начало романа полно литературными воспоминаниями; оно целиком в то же время основано на переосмысливании старой литературы для передачи нового содержания.
Роман не был написан. Задача Пушкина – изменить эпистолярный роман, расширить в нем широту показа, «дополнить недомолвки» – не была исполнена. Не была исполнена в этом романе вторая сюжетная задача – сопоставить женский образ, традиционный быт, в котором «роль женщин не изменяется», с изменившимся мужским образом, вернее – с образом иначе изменившихся мужчин.
Я веду речь к тому, что новое художественное произведение не только использует старые традиции, но в борьбе со старыми традициями, в противопоставлении старого новому, которое производится так, что хорошо знакомому противопоставляется резко отличное, находит новое средство передачи действительности.
Достоевский не только создает роман в письмах, но и привлекает в свой роман чрезвычайно большой старый литературный материал, подчеркивая его известность.
Бедный чиновник и девушка, живущая через двор напротив, выражая себя, одновременно преодолевают и побеждают старую литературную традицию, которая пересматривается с их точки зрения.
Самое главное для Достоевского – и он этого достигает привлечением литературного материала – изменение масштабности образа. Он укрупняет Девушкина, занимает им весь первый план произведения. Уже не бедный чиновник ходит масштабной фигуркой у цоколей зданий и постаментов статуй, нет, они сами стали далеким фоном жизни бедного человека.
