Наверное, она позвонила, когда Настя ушла в магазин. Надо было купить капусты для щей, и Настя ушла в овощной магазин. Да, а потом ходила за керосином, довольно долго, потому что керосиновая лавка не близко. В это время девчонки ей и звонили. А она ушла. А вечером им было уже не до того…
Все это позади. Они уехали.
Теплушка с красным полотнищем уходит, уходит от города. Поезд специальный — на стройку, идет без расписания. Возьмет и встанет, где захотел, где-нибудь на полустанке в степи, пропуская составы по графику. Ребята разбрелись, девчонки рвут ковыль, поют что-нибудь вроде: «Прощай, любимый город…»
Небо такое высокое, какое бывает только над степью, такое большое и знойное. Настя без конца воображает никогда не виданный полустанок, отчего-то именно эта картина стоит перед глазами как живая. Кирпичное станционное здание, платформа, ровные полосы рельсов. Горячий ветер из степи.
Свисток. Тронулись.
Из передней донеслись звонки телефона. Настя кинулась на звонки. Безумно колотится сердце! Они не уехали. Поезд идет без расписания, их задержали.
— Слушаю!
Она больно притиснула к уху трубку.
— Настя, здравствуй, голуба! — знакомый до каждой нотки, близко-близко заговорил глуховатый голос отца. — Дочура, мне необходимо тебя повидать. Я тебя ждал, отчего ты не пришла? Очень надо увидеться, Настюшка, ты слышишь?
Сердце ухнуло вниз. Папа! Она тосковала от одного его голоса. Она насилу сдержалась, чтобы не закричать ему: «Папа! Нам плохо без тебя!»
— Настя, надо увидеться. Сейчас! — Он сделал ударение на слове «сейчас». — Встретимся на институтском бульварчике, слышишь?
Настя молчала.
— Дочура! Выходи же, я жду.
Она повесила трубку. Телефон опять зазвонил. Настя стояла, спрятав в ладони лицо. Зовет на бульварчик! А здесь уже не дом для него? Боится прийти. Чего он боится? Вот так отец…
Телефон не умолкал. Вдруг и у входной двери раздался звонок. Трезвонили вперебой тут и там. Настя приподняла трубку, бросила на рычаг и открыла дверь. Пришел Вячеслав Абакашин. Раньше он не бывал у Насти, но она не удивилась его приходу. Ведь они остались из всего класса вдвоем, отчего бы ему не прийти?
Вообще-то он был нелюдим, всегда с книжкой. Он читал Мериме, Эдгара По, Киплинга, знал наизусть Маяковского, стихи Назыма Хикмета. В школе о нем шла слава: оригинал, одаренный.
Он был невысок, бледнолиц, с нахмуренным лбом и рассеянной улыбкой на тонких губах.
— У тебя красиво, вон как ты живешь! — сказал Вячеслав, входя вслед за Настей в ее комнатку, нарядную от пестрых занавесок на окнах.
Почему-то он покраснел, произнося эту фразу, и, наморщив лоб, добавил:
— Для меня обстановка не имеет значения. Читала, что о них пишут?
Он вынул из кармана сложенную в трубку газету.
Статья называлась «Навстречу высокой судьбе». В довольно пышных выражениях она рассказывала о вчерашних проводах десятиклассников на дальнюю стройку.
Настя пробежала статью от заголовка до подписи — Анна Небылова. «Привет тебе, наша героическая юность!» — писала Анна Небылова. О том, что в классе нашлись дезертиры, как Нина Сергеевна назвала Вячеслава и Настю, в статье не сообщалось.
Настя отошла с газетой к окну, снова внимательно все прочитала:
«…Дмитрий Лавров, душа коллектива, типичный герой нашего времени».
— Стандартные фразы, — сказал Вячеслав, будто отгадав, что она задержалась именно на этих строчках.
У него был слабый голос, с какой-то страдающей ноткой. Настя обернулась. Вячеслав сидел на диване, занеся ногу на ногу, обхватив колено сплетенными пальцами, длинными, как у музыканта. Странно, он казался совсем взрослым, хотя был недоростком.
— Почему ты не поехал на стройку? — спросила Настя.
— Почему все должны жить одинаково? Как стадо? — вопросом ответил Вячеслав.
— Наши ребята — стадо?!
Настю злил тихий голос и потупленный взгляд Вячеслава.
— Я хочу жить как хочу, — сказал он, пропуская мимо ушей ее восклицание. — Я не ворую, не пью, не курю. Даже не ношу узких брюк, хотя теперь они дозволены, вон уже и в универмагах продают… Я хочу заниматься тем, что мне нравится.
Он умолк и задумался, сдвинув над переносицей брови, будто решая мучительно трудный вопрос.
— Отчего ты все время страдаешь? — с удивлением спросила Настя.
— Могу уйти, если тебя не устраивает мой вид.
Он сделал движение подняться.
— Нет, не сердись, Вячеслав, я пошутила. А что тебе нравится, Вячеслав? Чем ты интересуешься? Особенно интересуешься? Понимаешь, особенно?
— Многим интересуюсь особенно. Но, конечно, не кладкой кирпича или малярной работой. Между прочим, искусством интересуюсь. Новыми направлениями в искусстве.
— Я люблю Серова «Девочку с персиками».
— Да, но… старо… — категорически отрубил Вячеслав. Он снова занес ногу на ногу, сплетя на колене тонкие пальцы. — В Москве, на фестивале, была выставка западного искусства. И вообще, когда ищешь новое, находишь. Я-то надеялся, что хоть ты мыслишь нестандартно. Все, как один! После десятилетки идут в штукатуры, никто не удивляется: веяние времени. Но изучать новые искания в живописи — караул, атомный взрыв!
— Дома искания не одобрили? — понимающе улыбнулась Настя.
— Закоренелый консерватизм. У них мерка: все должно быть как у людей. Профессия. Виды на будущее. Вот их идеал.
— А у тебя, Вячеслав, есть идеал?
Тихонько раскачиваясь, он прочел нараспев:
Мне мало надо —
Краюшка хлеба да крынка молока,
Да это небо, да эти облака.
Кивком головы указал на окно. Из окна видны были летние белые облака, стоявшие высокими купами в синем небе.
«В самом деле, почему непременно надо жить и думать как все? Чуть человек не как все, особенно если молодой, сейчас же поставили штамп: оригинал в отрицательном смысле. А он талантливый и, конечно, выше других», — вот какие мысли побежали в голове Насти.
— Ты знаешь, что Нина Сергеевна приказала ребятам начисто выбросить нас из памяти? — говорил Вячеслав. — Образец прямолинейного мышления. Или да, или нет. Или порок, или доблесть. А Димка? Точное подобие Нины Сергеевны! Тоже прям, как телеграфный столб. Нина Сергеевна отчитала его за тебя, за то, что увлекся такой пустой девицей! Отказалась ехать на стройку — стала пустой. А я стиляга. Почему я должен бросать самое дорогое — может быть, цель жизни, призвание?
— Если у тебя есть призвание… — неуверенно вставила Настя.
— Во всяком случае, у меня нет призвания жить по указке. «Ты должен, ты должен!» Не выношу слово «должен». Почему я должен? — говорил он, ломая в волнении пальцы. — Презираю шаблон, общую меру для всех, одинаковость мнений и слов. Взять статью о наших ребятах этой корреспондентки, как ее?.. Анны Небыловой. Остригла всех под одну гребенку. Знакомый-презнакомый, высосанный из пальца парадный портрет!
«Он прав, — слушая Вячеслава, думала Настя. — Что она там пишет про Димку? „Душа коллектива“. Да он совсем без души, если мог так уехать! Ничего не понял, отрезал…»
Вячеслав начинал нравиться Насте язвительностью своей критики. Ей нравилось, что Вячеслав откровенен.
— Если у человека голова устроена лучше иных, не равняйте его со всеми, — говорил Вячеслав.
И еще он говорил, мечтательно улыбаясь:
— Хорошо! Иди в читальню, занимайся чем хочешь. Не для экзаменов или каких-нибудь практических целей. Просто узнавать. Приятно! У каждого свой план жизни. Ты ведь тоже идешь против течения?
— Откуда ты взял? — удивленно возразила Настя.
Но в прихожей раздался новый звонок.
— Побудь здесь, пока я открою, — сказала Настя.
Она растерялась. Выпроводить Вячеслава? Но в квартире только один ход. Насмешка судьбы: встретиться с папой при постороннем человеке, с которым они впервые разговорились сегодня за всю школьную жизнь! Как у Достоевского. Сходятся люди в необыкновенных обстоятельствах, по странному случаю, и закрутит, как вихрем…
Бог знает, отчего ей в голову пришел Достоевский, — должно быть, оттого, что совсем недавно смотрела в кино «Идиота».
Она стояла у двери, взявшись за замок и боясь дышать, чтобы там не услышали. Она была уверена, что пришел отец. «Я тебя ненавижу», — твердила она про себя. И потерянно: «Папочка, что сейчас будет?»
Она стояла, может быть, несколько секунд. За эти секунды перед глазами возникла картина, она вспомнила ее со всеми подробностями, каждую черточку! Почему ей представился тот институтский воскресник, на который отец взял ее с собой за компанию? Ведь ничего тогда не случилось. Возле институтской клиники решили насадить сад. Десятка два старых лип с узловатыми сучьями стояли под окнами, а дальше пустырь, а на нем две глубокие впадины — следы бомб, упавших в 1941 году. На пустыре будет сад.
