– А какая же?
– Обыкновенная борьба. Принципиальная.
– С кем же вы боролись? – спросил папа упавшим голосом.
– С лебедевщиной.
– Что это еще за лебедевщина такая? Кто это Лебедев?
– Один наш мальчик.
– Он что, мальчик плохого поведения? Шалун?
– Ужасного поведения, папа! Он повторил целый ряд деборинских ошибок в оценке махизма, махаевщины и механицизма.
– Это какой-то кошмар!
– Конечно, кошмар. Мы уже две недели только этим и занимаемся. Все силы отдаем на борьбу. Вчера был политаврал.
Папа схватился за голову.
– Сколько же ему лет?
– Кому, Лебедеву? Да немолод. Ему лет восемь.
– Восемь лет мальчику, и вы с ним боретесь?
– А как по-твоему? Проявлять оппортунизм? Смазывать вопрос?
Папа дрожащими руками схватил портфель и, опрокинув по дороге стул, выскочил на улицу. Неуязвимый мальчик снисходительно усмехнулся и прокричал ему вдогонку:
– А еще старый большевик!
Однажды бедный папа развернул газету и издал торжествующий крик. Мама вздрогнула. Сын сконфужепно смотрел в свою чашку. Он уже читал постановление ЦК о школе. Уши у него были розовые и просвечивали, как у кролика.
– Ну-с, – сказал папа, странно улыбаясь, – что же теперь будет, ученик четвертого класса Ситников Николай?
Сын молчал.
– Что вчера коллективно прорабатывали?
Сын продолжал молчать.
– Изжили наконец лебедевщину, юные непримиримые ортодоксы?
Молчание.
– Уже признал бедный, мальчик свои сверхдеборинские ошибки? Кстати, в каком он классе?
– В нулевой группе.
– Не в нулевой группе, а в приготовительном классе! – загремел отец. – Пора бы знать!
Сын молчал.
– Вчера читал, что этого вашего Аркадия, как его, Паровозова не приняли в Союз писателей. Как он там писал? «Гей, ребята, выйдем в поле, с корнем вырвем конский хвост»?
– «Рвите ценный конский волос», – умоляюще прошептал мальчик.
– Да, да. Одним словом: «Лейся, взвейся, конский голос». Я все помню. Это еще оказывает влияние на мировую литературу?
– Н-не знаю.
– Не знаешь? Не жуй, когда с учителем говоришь! Кто написал «Мертвые души»? Тоже не знаешь? Гоголь написал. Гоголь.
– Вконец разложившийся и реакционно настроенный мелкий мистик… – обрадованно забубнил мальчик.
– Два с минусом! – мстительно сказал папа. – Читать надо Гоголя, учить надо Гоголя, а прорабатывать будешь в Комакадемии, лет через десять. Ну-с, расскажите мне. Ситников Николай, про Нью-Йорк.
– Тут наиболее резко, чем где бы то ни было, – запел Коля, – выявляются капиталистические противоре…
– Это я сам знаю. Ты мне скажи, на берегу какого океана стоит Нью-Йорк?
Сын молчал.
– Сколько там населения?
– Не знаю.
– Где протекает река Ориноко?
– Не знаю.
– Кто была Екатерина Вторая?
– Продукт.
– Как продукт?
– Я сейчас вспомню. Мы прорабатывали… Ага! Продукт эпохи нарастающего влияния торгового капита…
– Ты скажи, кем она была? Должность какую занимала?
– Этого мы не прорабатывали.
– Ах, так! А каковы признаки делимости на три?
– Вы кушайте, – сказала сердобольная мама. – Вечно у них эти споры.
– Нет, пусть он мне скажет, что такое полуостров? – кипятился папа. – Пусть скажет, что такое Куро-Сиво? Пусть скажет, что за продукт был Генрих Птицелов?
Загадочный мальчик сорвался с места, дрожащими руками запихнул в карман рогатку и выбежал на улицу.
– Двоечник! – кричал ему вслед счастливый отец. – Все директору скажу!
Он наконец взял реванш.
1934
Редакция газеты «Однажды вечером» находилась в смятении. Сотрудники часто выскакивали на лестницу и смотрели вниз, в пролет, уборщицы в неурочное время подметали коридор, ударяя щетками по ногам пробегающих репортеров, а из комнаты, на дверях которой висела табличка «Литературный отдел и юридическая консультация», исходил запах колбасы и слышался отчаянный стук ножей. Там засели пять официантов и метрдотель в визитке. Они резали батоны, раскладывали по тарелкам редиску с зелеными хвостами, колесики лимона и краковскую колбасу. На рукописях стояли бутылки и соусники.
Сотрудники, которые в ожидании банкета нарочно ничего не ели, часто заглядывали в эту комнату и, вдохновившись сверканием апельсинов и салфеток, снова устремлялись на лестницу.
Заведующий литературным отделом стоял перед редактором и, нервно притрагиваясь к своим маленьким усикам, говорил:
– Сейчас у них обед с народными и заслуженными артистами, потом они поедут на завтрак в ЦУНХУ[1], оттуда минут через десять – на обед со знатными людьми колхозов, а там уже стоит наш человек с машинами, схватит их и привезет прямо сюда закусывать.
– И капитан Воронин будет? – с сомнением спросил редактор.
– Будет, будет. Челюскинцами я редакцию обеспечил. Можете не сомневаться.
– А герои? Смотрите, Василий Александрович!
– Героями я редакцию обеспечил. У нас будут: Доронин, Молоков, Водопьянов и Слепнев.
– Слушайте, а их не перехватят по дороге? Ведь они подъедут со стороны Маросейки, а там в каждом доме учреждение.
– С этой стороны мы тоже обеспечены. Я распорядился. Наш человек повезет их по кольцу «Б», а потом глухими переулками. Привезем свеженькими, как со льдины.
– Ой, хоть бы уж скорей приехали! – сказал редактор. – С едой там все в порядке? Смотрите, они, наверно, голодные приедут.
По телефону сообщили последнюю сводку:
– Выехали из ЦУНХУ, едут к знатным людям.
Известие облетело всю редакцию, и ножи застучали еще сильнее. Метрдотель выгнул грудь и поправил галстучек. На улице возле дома стали собираться дети.
Час прошел в таком мучительном ожидании, какое едва ли испытывали челюскинцы, ища в небе самолетов. Василий Александрович не отрывался от телефона, принимая сообщения.
– Что? Едят второе? Очень хорошо!
– Начались речи? Отлично!
– Кто пришел отбивать? Ни под каким видом! Имейте в виду, если упустите, мы поставим о вас вопрос в месткоме. Может, вам нужна помощь? Высылаем трех на мотоциклетке: Гуревича, Гуровича и Гурвича. Поставьте их на пути следования.
Наконец было получено последнее сообщение:
– Вышли на улицу. Захвачены. Усажены в машины. Едут.
– Едут, едут!
И в ту же минуту в кабинет редактора ворвался театральный рецензент. В волнении он сорвал с себя галстук и держал его в руке.
– Катастрофа! – произнес он с трудом.
– Что случилось?
– Внизу, – сказал рецензент гробовым голосом, – на третьем этаже, в редакции газеты «За рыбную ловлю», стоят банкетные столы. Только что видел своими глазами.
– Ну и пусть стоят. При чем тут мы?
– Да, но они говорят, что ждут челюскинцев. И, главное, тех же самых, которых ждем мы.
– Но ведь челюскинцев везут наши люди.
– Перехватят. Честное слово, перехватят! Мы на четвертом этаже, а они на третьем.
– А мы их посадим в лифт.
– А в лифте работает их лифтерша. Они все учли. Я ее спрашивал. Ей дали приказ везти героев на третий этаж – и никаких.
– Мы пропали! – закричал редактор звонким голосом. – Я же вам говорил, Василий Александрович, что перехватят!
– А я вам еще полгода назад говорил не сдавать третий этаж этой «За рыбную ловлю». Сдали бы тихой Медицинской энциклопедии, теперь все было бы хорошо.
– Кто же знал, что «Челюскин» погибнет! Ай-яй-яй! Пригрели змею на своей груди.
– А какой у них стол! – кипятился рецензент. – Это ведь рыбная газета. Одна рыба. Лососина, осетрина, белуга, севрюга, иваси, копченка, налимья печень, крабы, селедки. Восемнадцать сортов селедок, дорогие товарищи!
Несчастный редактор газеты «Однажды вечером» взмахнул руками, выбежал на лестницу и спустился на площадку третьего этажа.
Там, как ни в чем не бывало, мелкими шажками прогуливался ответственный редактор газеты «За рыбную ловлю». Он что-то бормотал себе под нос, очевидно репетируя приветственную речь. Из дверей выглядывали сотрудники. От них пахло рыбой.
Сдерживая негодование, редактор «Однажды вечером» сказал:
– Здравствуйте, товарищ Барсук. Что вы тут делаете, на лестнице?
– Дышу воздухом, – невинно ответил рыбный редактор.
– Странно.
– Ничего странного нет. Моя площадка – я и дышу. А вы что тут делаете, товарищ Икапидзе?
– Тоже дышу свежим воздухом.
– Нет, вы дышите свежим воздухом у себя. На площадке четвертого этажа.
– Ой, товарищ Барсук, – проникновенно сказал «Однажды вечером», – придется нам, кажется, встретиться в Комиссии партийного контроля.
– Пожалуйста, товарищ Икапидзе. К вашим услугам. Членский билет номер 1293562.
