— Допустим, в Думе уже нет разногласий, — громко говорил Геннадий Бурков, обращаясь к Кестеру, когда Макар вошел в избу. — Но ведь Дума — это не русский народ, не российский народ, а лишь правящая верхушка.
— Нет, — возразил Кестер, и щетка усов подскочила кверху, словно готовясь обороняться. — Не верхушка, а лучшие люди нашего государства. За ними народ стоит, и они знают, что надо народу.
Спор начался, видимо, уже давно, и никто даже головы не повернул к Макару. А он, углядев местечко на лавке возле печи, тут и присел рядом с Тихоном, стараясь не мешать разговору.
— Нет, Геннадий, — спокойно заговорил Зурабов, — Дума — не правящая верхушка (никем она не правит), а царская служанка она. И делает она то, что царю надо, а не народу. Да и разногласий там никаких, наверно, не было.
— Так я же про это и хотел сказать, Яков Ефремович. Все это и есть дворянская, вокругцарская верхушка, ничего не знающая и не желающая знать о своем народе…
— Врешь! — прервал его Кестер. В Думе не дураки сидят, чтобы с царем ссориться. А о своем народе царь знает больше, чем вам кажется. Если бы он не знал про таких, как вы, тюрьмы были бы пустыми. А в них тесно!
На какой-то момент в избе стало вдруг тихо-тихо. На лице у Зурабова даже сквозь смуглую кожу выплеснулась заметная бледность. Недобро сверкнув злыми глазами, он глухо кашлянул и зачем-то сунул правую руку в карман.
Геннадий приметил и понял этот жест, зная о том, что с начала войны Зурабов приобрел браунинг и не расставался с ним. Бурков заговорил напористо, снова обращаясь к Кестеру:
— А вы, Иван Федорович, знаете о том, что кадетский лидер Милюков неустанно трезвонит о необходимости сделать ближайшей задачей русской политики приобретение проливов и Константинополя?
— Что же, я должен отвечать за кадетские выдумки? — вопросом же ответил Иван Федорович.
— Э-э, нет, — обрадовался Геннадий, видя, что «щука» сама идет к нему в ловушку. — А вы слышали, читали где-нибудь, чтобы Дума не согласилась с Милюковым, чтобы царь сказал, что ему не нужны Дарданеллы и Константинополь?
— Не слышал, — признался Кестер и завозился на лавке, будто под него насыпали гороху. Он шумно затянулся из угасающей трубки и, видя свой провал, попытался выбраться из него: — Это хорошо, что правительство и Дума помогают царю, а не ссорятся с ним. Трон, значит, не шатается, крепко стоит.
Зурабов молчал, но видно было, что в молчании этом не укрощается гнев, а вроде бы скапливается, давит на запоры и вот-вот сорвет их. Ему противно было видеть наглую изворотливость Кестера, но еще больше бесила недосказанная угроза, намек на тюрьму. Зурабов, Бурков да и некоторые мужики давно, хотя и смутно, подозревали в этом человеке доносчика. Сегодня же он почти признался в этом.
— Ну, хорошо, — продолжал Геннадий с едва заметной улыбкой. — Очень хорошо. А вы лично, Иван Федорович, причисляете себя к царской верхушке или к простому народу?
— Я не люблю таких шуток, — обиделся Кестер. — Кто же я есть, если не народ!
— Прекрасно! — подхватил Геннадий. — Стало быть, царь, Милюков, Родзянко, Горемыкин и иже с ними правы, когда говорят, что интересы правительства и интересы народа в этой войне вполне совпадают?
— А как же иначе? Если каждый пойдет в свою сторону, то кто защитит государство от врагов? И что же будет делать правительство без народа, без нас?
— Хорошо. Раз ваши интересы вполне совпадают с милюковскими, то скажите, объясните нам, для чего лично вам нужны — Дарданеллы и Константинополь?..
Кестер сердито засопел, неловко скрючившись за столом, и начал набивать свою трубку табаком. А Рослов Макар вклинился тут.
— Господа хорошие, — обратился он вроде бы ко всем, но глядя на Буркова, — припоздал я чуток, оттого, видать, и не разберу никак, что это за такие Драданеллы и кто такой Константинополь. Растолкуйте, Христа ради, темному человеку.
— Охотно, — согласился Геннадий. — Дарданеллы — это пролив между Европой и Малой Азией…
— Это, что ж, и большая Азия, стал быть, есть? — не откладывая, спросил Макар.
— Есть. Между прочим, на ее территории мы и живем. А Константинополь — главный город Турции, большой порт, тоже в тех краях находится.
— И далеко они отсель?
— Да отсюда-то порядочно, тысячонки три верст наберется, либо поболее. И то ежели напрямик ехать… У вас там, случайно, нет ли каких-нибудь деловых интересов?
— Чегой-то не припомню, — пыхнул цигаркой Макар, — кажись, нету. Вот как в солдаты возьмут, може, чего и появится. Для ентих самых Драданеллов, небось, и берегут меня. Чтоб я на штыке преподнес их царю батюшке и всей его компании. А мне в награду крест посля березовый потолще вытешут.
— Да, да. Вы хоть и опоздали к разговору, но, кажется, уже кое-что поняли. Ну, а вам, Иван Федорович, для какой же все-таки надобности края те дальние, турецкие?
Кестер жадно курил, не находя, видимо, нужных слов. Ответил вместо него Зурабов:
— Он и в Турцию не откажется поехать, и даже магометанскую веру примет, ежели там кусок земли дадут. Воюет же его сын против родных соотечественников на германском фронте!
— А казаки тама, в Турции, есть? — пошутил было Макар.
Но тут Кестер грохнул кулаком по столу — искры из трубки посыпались, огонь в лампе испуганно дрогнул. И, глядя на Зурабова остекленелыми глазами, понес, как ошалевший конь по ухабам:
— Да, да! Мой сын воюет. Он имеет царскую награду, его произвели в офицеры! А ты, черная обезьяна, глубокие тут ямы копаешь, чтобы от фронта спрятаться!
Зурабов, как ужаленный, вскочил на другом конце стола. Никто не заметил, когда в руке у него появился браунинг. Кестер тоже поднялся на ноги, отступил вправо от стола и, сунув волосатую жилистую руку за пазуху, выдернул оттуда точно такой же браунинг. Тихон бросился к Зурабову, а Макар с Геннадием — к Кестеру.
— Яков Ефремыч, Яков Ефремыч! — твердил Тихон, отталкивая руку с пистолетом. — Чего ты с ним связался!
Макар ломанул Кестеру руку, на вывих — пистолет выпал из нее, а Геннадий отшвырнул его ногой под порог.
— Э, господа хорошие, — усмехнулся Макар. — Чего ж вы тута, на хуторе, войну-то затеяли? Ехайте со мной, глядишь, вместе и завоюем енти самые Драданеллы.
— Да, да, — бормотал Геннадий, — правильно где-то сказано, что война есть продолжение политики путем насилия. До чего же наглядный пример подали!
— Ну, вот чего, — объявил Тихон, — повоевали и будет. По местам все. Спать! А на другой раз перед началом такой беседы игрушки эти я у вас отберу и спрячу. Гляди-ка ты, Аники-воины!
Ругаясь матерно, Кестер пошел к порогу, поднял там свой пистолет и хлопнул дверью.
Оставшиеся переглянулись молча. А Зурабов, гася злую улыбку и пряча браунинг в карман, сердито спросил:
— Неужели вы не видите, что этот промозглый монархист не только за тем сюда ходит, чтоб царскую правду нам доказывать?
— Ну, мало ли кто за чем ходит, — возразил Макар, совершенно не задумываясь над словами Зурабова. — Я вот за своим ружьем к Тихону пришел, да засиделся тута.
— Не балабонь, Макар, — осадил его брат, легонько покашливая в кулак. — Дело говорит Яков Ефремович. Давно я к ему приглядываюсь — не с добром ходит он сюда. Уж сколь разков то на Прийске встрену его, то в Кочкаре. И все налегке в своей линейке катается, без всякой поклажи. К Федосову, знать-то, он ездит, к жандармскому унтеру.
— Именно это я и хотел сказать, — подтвердил Зурабов. — Только ты, Тихон Михалыч, не бойся. Если бы раньше, до войны, то, может быть, нас бы и пощипали, а теперь…
— Могу сообщить новость, — перебил его Геннадий, — этого самого Федосова на прошлой неделе туда же отправили — на фронт. Вчера в конторе у Баласа слышал.
— Дак ведь на его место, небось, другой сыщется, — вставил Макар. — А нас все равно дальше фронта не пошлют. Вы через недельку-другую вместе с последними железками в Джетыгару подадитесь, я — в солдаты, и останется тут один Тихон — за всех отвечать, — засмеялся Макар.
— Да так, пожалуй, оно и выйдет, — согласился Зурабов. — Только с Тихона Михалыча никакого навару им не будет. Да и Кестер перестанет к нему ходить.
Распрощались и разошлись мужики, а у Тихона беспокойство долго еще не проходило после этого вечера. Ведь одно дело — лишь собственные подозрения, и совсем другое, когда подтвердились они всеми. Ведь, кроме Макара, все, выходит, понимали, для чего тут Кестер чуть ли не каждый вечер околачивается. Вспомнилось Тихону, что и Виктор Иванович давненько тут не показывался, и Прошечка не заходит на огонек, и Чулок совсем перестал к ним заглядывать. Только вот кум Гаврюха бывает реденько, да еще Филипп Мослов, Матвей Дуранов изредка забегают. Но в споры они не ввязываются, только газетные вести с фронтов узнают. Леонтий Шлыков — тот все Гришкины письма читать приходит. Тоже, давно уже не был. Вместе Гришка с Василием где-то горе мыкают. И от Василия тоже давно никаких вестей нет.
