— Добра гармонья-то, — сказал Николай Иванович.
— Добра, — сказал и Егорович, а Лешка заключил разговор:
— Ладно, завтра куплю. Надо бы это… пообедать. У меня уж кишка кишке бьет по башке. Так и загнуться недолго.
— Да где обедать-то?
— Как где? Мы в ресторан уговаривались.
Николай Иванович озабоченно молчал. Егорович почесал затылок:
— А что, Николай Иванович? Хоть поглядим.
— Ну! — Лешка решительно встал со скамейки.
Они без труда нашли ресторан, но в вестибюле швейцар, не допив свой чай, загородил дорогу:
— Нельзя???
— Нельзя. В таком виде нельзя.
— Мы пообедать.
— Сказал, нельзя. Вот ему можно, вам нельзя. — Швейцар отделил одного Николая Ивановича, который был в галстуке. — Надо чтоб галстучек, чтоб рубашечка… Нельзя, граждане.
— Ну ладно, папаша. Мы, это… потихоньку! — подмигнул Лешка.
Швейцар понял этот жест на свой лад. Он молча принял Лешкину шляпу, сержантскую фуражку Егоровича и кепку бригадира. Поднялись наверх по ковровой лестнице, мимо зеркальной стены.
Даже бывалый Лешка слегка опешил при виде громадного зала. Сидели парочки, дымя сигаретами. Кое-где гудели от первоначального возбуждения голоса посетителей.
— К вам можно? — бодро спросил Лешка, остановившись у крайнего столика. Двое неопределенного возраста посетителей многозначительно переглянулись.
— Па-жалуста! Сколько угодно! Один даже сходил за пятым стулом:
— Шубин! Меню папаше! Быстренько!
На столе стояло три бутылки пива и какая-то закуска. Двое продолжали разговор:
— …Я ему говорю, ты салака против меня, так? Ты, говорю, Стаса еще не знаешь. Я, говорю, я тебе, Стас, я не какой-нибудь фраер, так?
Стас бил себя в грудь кулаком, Шубин слушал. Тем временем Лешка с видом знатока читал меню:
— Осетрина заливная — ноль пятьдесят три, солянка сборная — ноль девяносто, шаш… Шашлык из свинины, хм… ром… ромштекс! Ромштекс будем?
Егорович был ошеломлен окружающим блеском.
— Цыплята таба… — читал Лешка. — Табака… два двадцать восемь, ничего себе! Надо бы попробовать.
— Нет, мне дак лучше без табаку, — очнулся Егорович. — Суп-то есть?
Супу никакого не оказалось, и все сошлись на окрошке.
— Ну а как насчет этого… горючего? — спросил Лешка.
— Не надо! — сказал Николай Иванович. — С ночлегом еще дело не сделано.
— Ладно уж. По сто можно.
В это время Стас обернулся к Егоровичу:
— Ну что, дед, как она, жизнь? Ничего?
— Да ведь что… Добро, ладно…
Девушка! На минуточку, подозвал Стас официантку — Портвейн и счет сразу. Лешка тоже быстро сориентировался.
— Девушка! Значит, так… коньяк пять звездочек есть?
— Коньяку нет, есть перцовая.
— Тогда перцовой.
— Сколько^ Кушать что будем? — Она так же, как продавщица, глядела куда-то поверх голов.
— Значит, так. Перцовой триста.
— Перцовой нет, есть коньяк пять звездочек.
— Коньяк триста…
— Брали бы сразу бутылку!
— Давай бутылку. Окрошки три, ромштекс — три, чаю три, хлеба шестьсот.
Официантка ушла и тотчас принесла соседям бутылку портвейна, забрав у них трешник.
— Шубин? А ну живенько! — распорядился Стас и налил себе и Шубину пива. Шубин разлил портвейн Лешке, Егоровичу и Николаю Ивановичу.
— Не надо, нет. Вы что? — удивился Николай Иванович.
Но Стас был неумолим:
— Тс! Мальчики! Все в ажуре! Ну? Я что? Я от всей честной души. Нет, прашу! Не будем фраерами, прашу! Пахан? Взяли, поехали!
Он угощал так энергично, так упрямо, что делать было нечего: боясь обидеть человека, спутники чокнулись и выпили, заглушая в себе какие-то предостерегающие голоса. А когда выпили, то и самим пришлось угощать соседей. Стас быстро разлил заказанную Лешкой бутылку.
Зал был теперь набит битком. Путешественники слегка отмякли, говорили уже по-другому. Стас хлопал Егоровича по плечу:
— Пахан? Держи! Ты вот старый уже, так? А я с тридцать пятого, так? В Салехарде был, да? А в Норильске? А я был, гад буду!
— Добро, ладно… — Ни в Салехарде, ни в Норильске Егорович не бывал. — У меня тоже это… Зять, значит…
Вдруг невдалеке оглушительно грянул оркестр, и могучий бас обрушился с эстрады: «Вьюга смешала землю с небом». Лешка, не замечая предупреждающих взглядов бригадира, в бесшабашном отчаянии заказал еще. Стас галантно пригласил к столу какую-то веселую девицу. Вскоре они пошли выделывать твист. Лешка важно курил и не обращал внимания на Николая Ивановича, который сердился и предлагал уйти. Стас с девицей опять сел за стол и разлил остальной коньяк. Какой-то парень подошел к ним:
— А ну выйдем на пару слов!
— Что? Салага! А? Что он хочет?
Парень отошел к своему столику. Но когда коньяк был допит и Стас повел Лешку в туалет, в коридор вышел и этот парень. Вскоре оттуда послышался крик, визг и звон разбитого стекла. Оркестр смолк, появилась милиция. Лешка, как он рассказывал после, бросился разнимать дерущихся. Патруль милиции выволок из коридора на улицу всех, прихватив, видимо, и Лешку. Егорович с Николаем Ивановичем остались за столиком одни. Подошла официантка:
— С вас тридцать три восемьдесят.
Николай Иванович поглядел на Егоровича. Егорович — на Николая Ивановича.
— Это… у меня десятка, зять Станислав…
— И у меня только тридцать рублей.
Но делать было нечего, Николай Иванович достал бумажник. Они рассчитались и вышли из шумного, прокуренного ресторана.
Был уже вечер. Улица полнилась шипением подошв о затвердевший асфальт, гуляющие нарядные люди шли и шли. В парке играла музыка, там изредка, высоко вверху, вспыхивали ракеты.
— Сдачу-то всю дала? — спросил Егорович, когда немного опомнились.
— Вроде всю.
— Говорил ведь, не надо ходить.
— Говорил! Ничего ты не говорил! — обозлился Николай Иванович.
— Хоть нас-то отпустили. Могли бы и нас…
Что было делать? Какой-то парень указал им гостиницу, они вошли в вестибюль.
— Вам что? — спросила миловидная уборщица.
— Это… ночевать надо, — сказал Николай Иванович. Уборщица послала их к застекленной конторке.
— Гражданочка, нам, значит… Вот! — Николай Иванович достал из кармана командировочное удостоверение. Егорович поддержал его:
— Зять Станислав тут, а у меня адресу нету.
— Мест у нас нет и не предвидится, — сказала администраторша.
— Не предвидится?
— Нет, нет, товарищи, все места забронированы.
— Так нам куда теперь?
— Обратитесь в Дом колхозника. Советская, пятьдесят три, остановка автобуса за углом. Можно и пешком, тут недалеко.
Они вышли из гостиницы слегка ободренные, пешком разыскали нужное место. Дом колхозника размещался в двухэтажном деревянном доме. Какие-то непонятные строения громоздились вокруг. Людей здесь было меньше.
— Ну, Николай Иванович, ты будешь спрашивать, ты попредставительней.
— Должны поместить.
— Скажи, что бригадиром работаешь, член правления.
— Мест нет, товарищи! — предупредила их женщина за деревянной перегородкой, как только они вошли.
— Это… как же?
— Вот так, нет и не будет!
— Дак ведь это… хозяюшка, на произволе судьбы, можно сказать… — Егорович даже снял фуражку.
— Нет, товарищи, русским языком сказано.
— Да ведь… Может, в коридор куда? Мы бы до утра только, зять Станислав…
— Нет, граждане, нет! Вон в шестом общем было пять коек, на соревнование из Костромы приехала группа. В десятом шестые сутки ансамбль лилипутов. В четвертом… Анна Ивановна, артисты с Кавказу не выписались?
— Тута! — послышалось откуда-то из-под лестницы. — Это которые с большой балалайкой? Тута!
— Нет, товарищи, ничем не могу помочь.
— Добро, ладно, хорошо.
* * *
Эту историю я записывал ровно трое суток, как раз столько, сколько ездили мужики. Но если после поездки они сразу же успокоились и начали жить нормально, то у меня с моим сценарием пошла совсем дурацкая жизнь.
С кем бы я ни говорил, все хвалили сценарий. Самое интересное было то, что хвалили-то меня, — вот, мол, как закрутил. Что закрутил? Я ничего не закручивал! Я просто записал историю этой поездки. Никто мне не верил. Все убеждали меня в том, что я очень ловко построил сюжет. Чушь какая-то! И что значит сюжет? Если говорить о нем как о случайности, то в жизни этих случайностей более чем достаточно. Конечно, Егорович случайно надел в каюте не свой картуз. Но комендантский патруль задержал сержанта совсем не случайно. А случайно ли оказался Стас в ресторане? Я познакомился с ним позже и знаю, кто такой Стас. Словом, все приняли мой сценарий за чистую, но весьма удачную выдумку.
Сценарий обошел на студии множество кабинетов, пока не застрял в чьем-то столе. Он лежал в этом столе ровно год.
