я понял, что за этот суточный перегон не оглянулся ни разу, смотрел на дорогу, на гладкую ленту реки, на лиственницы — каждый раз за поворотом одно и то же, и каждый раз новое.
Вездеход остановился.
— Здорово, Мышь, — сказал Рулев.
— Начальник приехал! — счастливо воскликнул тот, кого Рулев назвал Мышью. В свете приборного щитка я разглядел совсем еще парнишку с жидкой бородкой, круглолицего и на вид глуповатого.
— Это Мышь, — объяснил мне Рулев. — Он кочевал со стадом.
— Начальник приехал! — повторил Мышь. — Приехал!
— Приехал, приехал, — сказал Рулев. — Сейчас вылезу, дам тебе пальчик, и можешь за него все время держаться.
Подходили люди.
Мы сидели на оленьих шкурах в довольно просторном пастушеском чуме. В центре под чайником горел костер, у входа могуче гудели два примуса под кастрюлями. Было жарко. Трое из пяти пастухов, пригнавших стадо, сидели рядышком сбоку от входа. Еще двое находились у стада. У пастухов были темные худые выразительные лица с резкими скуловыми костями, жесткие черные волосы. В вырезах расстегнутых пыжиковых рубашек виднелась гладкая коричневая кожа, — крепкие ребята. Они курили доставленный нами «Беломор» и молчали. Я неплохо знал историю их племени и сейчас, кажется, понимал, почему в полярных владениях царской России именно этот северный народ оказался единственным, который не платил дани.
Рулевские люди — Мышь и Толя Шпиц — тоже молчали, бесхитростные мужики из тех, которые кормятся в геологических партиях, в зверобойных морских поселках, вообще около любого сезонного дела. Видно было, что они наспех переоделись, заслышав мотор вездехода. На ногах остались торбаса и меховые штаны, но кухлянки они сняли, надели мосшвеевские синтетические курточки, которые есть в чемодане у каждого бродячего работяги.
Старший пастух с выбритой по обычаю макушкой отчужденно сказал:
— Пиши акт, директор. Завтра оленей считаем, уезжаем обратно. Девятьсот девяносто пять олешек.
— Закуплена тысяча, — быстро сказал Рулев.
— Пять потеряли дорогой. На такой дороге пять — очень немного. Я и сдаю — девятьсот девяносто пять, — пастух сунул руку в кармашек на рубашке и вынул сложенную бумажку. Непослушными корявыми пальцами он развернул ее и протянул Рулеву. На мятой бумажке неровным прыгающим карандашом было написано: «995». Карандаш был химический, видно, его слюнявили, чтобы цифра писалась ясно, но карандаш писал плохо. Я сообразил, что слюна застывала на морозе.
— Приобщи, — сказал Рулев.
Это относилось ко мне. Я раздернул «молнию» на английской кожаной папке и «приобщил».
Видимо, принятие акта смягчило пастуха. Он посмотрел на Рулева, улыбнулся и сказал:
— Жены с лета не видел, детей с лета не видел. Ух, быстро будем ехать обратно. Завтра строим загон, считаем, быстро считаем, цифра правильная. А еще лучше не считай — смотри оленя. Все здоровые, за дорогу не похудели. Хорошо гнали. Весной важенки будут рожать — стадо удвоишь. Смотри оленей — сам все увидишь.
— Я в них ни бельмеса не понимаю, сказал Рулев. — Мне что олень, что лошадь, что зверь жираф.
Пастухи, как один, уставились на Рулева. Затем заговорили по-своему. Потом снова стали смотреть на Рулева.
— Наше дело маленькое, — старательно выговаривая русскую поговорку, сказал старший. — Пригнали. Пиши акт. Будем ехать домой.
— Вы молодцы, — сказал Рулев. — Хорошо пригнали. Я вам верю. — Пастухи быстро перекинулись словами. — А почему я должен вам не верить? Вы специалисты, не я. И оленей можем не считать. Вот только покажете как специалисты: это хороший олень, это плохой. И почему.
Пастухи опять перекинулись словами. Я услышал слово «специалист». В колхозах и совхозах слово это было хорошо известно. Теперь они все улыбались.
— Мы честные люди. Специалисты, — улыбаясь, сказал старший. — Хорошо делаешь, если веришь. Спирту не привез немного?
— Почему не привез? Привез, — спокойно сказал Рулев. — Я же понимаю: гонят стадо хорошие люди. Давно гонят, устали. Надо им отдохнуть.
— Тогда выпьем, — сказал старший. — Завтра оленей тебе хорошо покажем, а сегодня выпьем?
— Выпьем, — сказал Рулев. — Только чуть после. Сегодня. Вот мясо сварится, о деле поговорим.
Два пастуха засмеялись.
— Они говорят, ты плохой торговец. Торговец, как старики говорили, вначале спиртом поил, потом делом занимался.
— А я не торговец, — сказал Рулев. — Я в торговле, как и в оленях, — ни шиша. Вот такие дела.
— Тогда почему директор? — спросил старший.
— Сказали «надо, Вася». Я и стал. Вон их жалко, — Рулев кивнул на молча сидевших работяг в мосшвеевских курточках.
Те напряженно слушали разговор. Было видно, что они пытаются разгадать игру Рулева. И уж, наверное, в длинном перегоне и Мышь и Шпиц сговорились не оставаться с оленьим стадом вдвоем.
— Они хорошие, — щедро сказал старший. — Лени нет. В палатке не прячутся. Что скажешь — делают.
— Вот, вот, — сказал Рулев. — Поэтому и жалко. У меня все хорошие.
— Давай выпьем, — сказал старший.
— Ребята! — Рулев обратился к рабочим. — Вы пойдите и смените тех двух пастухов. Мне нужны все. Поняли вы?
Мышь и Шпиц молча скинули мосшвеевские курточки, натянули кухлянки. И сразу изменились — стали тонконогими и плечистыми. У входа они потоптались.
— Ребята, — сказал Рулев, — вы к стаду идете. Спирта я вам все равно не дам. Никто ваше не выпьет. Обещаю.
Пастухи пришли быстро. Было слышно, как они выколачивают снег из кухлянок и торбасов. Потом они вошли. От них еще исходил мороз, и был запах движения, когда человек входит в жилье после физической работы на воздухе.
Теперь все пятеро смотрели на Рулева.
Он грустно усмехнулся и поочередно тщательно погладил залысины.
— Такое дело, ребята. Отпускать мне вас никак нельзя. Нету у меня пастухов. Даже плохих нету. Но скоро будут.
Пятеро быстро заговорили.
— Мы свое сделали. Надо ехать, — объявил старший.
— Я понимаю. Вот какой выход. Каждого из вас я назначу пастухом-инструктором. Старшим специалистом. Каждому дам людей. Вы будете им объяснять.
— Нельзя, — сказал старший. — Надо ехать.
— Так ведь и стадо бросить нельзя. Вот ты пастух. Я нет. Но я знаю, чем все кончится. Волки стадо разгонят. Болезни начнутся. К весне оленей не будет. Так?
Пастухи молчали.
— А почему оленей не будет? Потому что нету специалистов. Вот он, — Рулев кивнул на меня, — может говорить на всех языках. В Африку его пошли, он сразу заговорит. С тобой поживет… неделю. Будет говорить на твоем языке. Такой человек. Но разве он оленя сможет пасти?
Старший искоса посмотрел на меня, пожал плечами.
Я смотрел на пастухов. У всех пятерых на верхней губе и на лбу выступили капельки пота. Они смотрели на старшего, который, видимо, действительно был старшим. Тот достал из кармашка папиросы и закурил. Тотчас закурили остальные.
— Ребята, — сказал Рулев, — если решите уехать, держать я вас не могу. Но я вам предлагаю должность пастуха-инструктора. Каждому.
