Энергично работая плечами и левой рукой — правая прижата к деревянной кобуре с маузером, — Кичи-Калайчи протискивается сквозь толпу и кричит:
— Эй, Базалай, сын Базалая! Рад тебя видеть, харбукский кузнец!
— О-о! Кичи-Калайчи, здравствуй! Пусть не будет такого дня, чтоб тебя не было среди нас! Вижу, время и тебя позвало. Проходи вот сюда, присядем в тени, поедим: жена испекла кукурузный чурек, черствый, как ломтик скалы. Но ведь не так важно, что ешь, а важно — с кем ешь! Ну, какие хабары, какие новости?
Кичи-Калайчи хотел было ответить, но послышалась песня; щемящая душу мелодия заставила умолкнуть горланящий базар.
Живем мы в горах,
От счастья вдали,
Но в наших сердцах
Хватает любви:
К скалам, осыпи камней
Вместо земли,
Где чахнет полынь в пыли,
Да к белому снегу
Гордых вершин,
Да к черному полю
В шесть аршин…
Погашен очаг,
Замолкла зурна.
Где сыщешь, кунак,
Хоть мерку зерна?
На скалах, в осыпи камней
Вместо земли,
Где чахнет полынь в пыли?
Иль на белом снегу
Гордых вершин?
Иль на поле черном
В шесть аршин?
Горе нас гложет,
А миру — не жаль!
Песня поможет,
Развеет печаль
По скалам, осыпи камней
Вместо земли,
Где чахнет полынь в пыли,
По белому снегу
Горных вершин,
По черному полю
В шесть аршин…
Смолк певец и с новой силой загомонил базар.
— …Разные, друг, теперь и песни, и люди. И хабары — разные. А знаешь новую песню «Над горами заря поднялась золотая!..»?
— Не слышал…
— Не так слушаешь!
— А как надо?
— На, возьми этот маузер и пойдем воевать за наше поле… шесть аршин.
— Хорошее оружие! — Базалай, сын Базалая, уважительно побаюкал на бугристый ладони маузер и протянул его лудильщику: — А кто будет за меня коней ковать?
— Кони чьи?
— Да чьи бы ни были! Подковы нужны и скакуну князя, и кляче бедняка..
— Погоди, Базалай, сын Базалая! Пусть скакунов сами князья подковывают. Нет, ты представь: я не буду лудить их котлы, гончары оставят их без горшков, пастухи откажутся водить их отары, мельник откажется смолоть их муку… Что тогда? Кому плохо будет?
— Народу. И так люди голодают, зерно — дороже золота ценится. А без работы чем жить?
— Человек с ружьем, в кожаном бешмете, так говорил: мы, русские, своего царя скинули. Думаешь, легко было? Или наши дети от голода не мрут? Первое время трудно всем, даже хуже, чем сейчас, зато после победы.,
— Хороший маузер! — перевел разговор Базалай, сын Базалая. — Дорого взяли?
— На бычка выменял. И еще двадцать три патрона в придачу получил. Сделал так, как Салих Кубталан посоветовал… Такого человека убили. Кто ж не знал моего ученика? В России очень уважаемые люди выразили сочувствие… Ну как, надумал?
— А чего раздумывать, когда дело решенное: иду воевать за землю. Да и за Салиха надо рассчитаться.
— А раньше чего медлил?
— Знаешь, нынче не всякому доверишь свои хурджины. Ты ведь тоже не сразу о Салихе сказал. Держи свой маузер!
— А ты с чем…
— Свое оружие имею, — он вытащил из-за пазухи харбукский однозарядный пистолет. — Доверяю ему — как себе.
Кичи-Калайчи и его друг узнали: в соседнем ауле бедняки решили запахать помещичью землю и завтра весь аул собирается отпраздновать день первой борозды.
Аул этот носил имя владельца земли, бека Мастаха-Старшего. Ветер Революции умчал Мастаха-Старшего в Турцию, но остался и примкнул к отряду карателей деникинкой Добровольческой армии сын бека, Мастах-Младший. Отец завещал сыну: как только белый генерал разобьет большевиков — возвращайся в свой аул, наведи порядок, бунтовщиков-раятов накажи так, чтоб другим не повадно было воровать землю, у которой есть хозяева, на вспашку полей набери работников из дальних аулов.
Кичи-Калайчи и Базалай, сын Базалая, пришли в Мастах на заре. Но люди уже не спали, хотя никто не разжигал огня: вчера красные отступили, а белые еще не успели занять аул. Что может быть хуже безвластия? Даже самые мудрые не знали, как поступить? Пахать или не пахать? Беречь зерно для посева или смолоть его на ручных мельницах, испечь последний хлеб, накормить голодных детей — и умереть?
Перед мечетью собрались старики. Стояла молча, стояли, пока не устали. Уселись на камни.
— Долго будем молчать? — не выдержал старик в латаном бешмете.
Сидевший рядом горец поднял голову:
— А что сказать?
— Тогда примемся за дело.
— Какие могут быть дела, когда смерть заглядывает в каждые ворота…
— Разве не чуете, какой густой запах идет от земли? Пахать надо, всем селом идти в поля и пахать.
— Сейчас. Побежали! Пахать — нам, сеять — нам…
— …а урожай Мастах в карман положит!
— Но земля родить хочет. Надо помочь.
— Не наша это земля.
— Врешь! Земля только наши руки и помнит! — широкий в плечах Исмаил, сын Бахмуда, выбросил перед собой длинные костлявые руки.
— В самом деле, кого ждем? Советы роздали землю, значит, она…
— Где они, твои Советы? Сбежали, а нас бросили на растерзание врагам!
— Нечего раньше времени оплакивать — мы еще не умерли! Что хотим? Чтоб землю дали, да еще и защищали нас?
— За нас вспашут, за нас посеют, да еще и урожай на дом привезут, как беку Мастаху! — с горечью выкрикнул Исмаил.
Горец в латаном бешмете подскочил, как уколотый:
— Не смей оскорблять! Беком не был и не стану! Мой род всегда добывал свое добро из-под собственных ногтей!
— Знаю, знаю! — примирительно сказал Исмаил, сын Бахмуда. — Люди! Последний раз спрашиваю: кто идет со мной в поле? Ты?.. И ты согласен?.. И ты идешь? Правильно делаешь: человека можно обидеть, а землю нельзя!
— Как начнешь пахать, не зная, что будет завтра… — сокрушался сосед Исмаила.
— Даже если неизвестно, что произойдет через час! — крикнул Базалай, сын Базалая. И тогда еще несколько человек подошли к Исмаилу.
Степенно покачиваясь, упряжка Исмаила направилась к ближнему полю, огороженному камнями. Мальчишка высоко над головой поднял тарелку с сырыми яйцами. Гостям аула — Кичи-Калайчи и Базалаю, сыну Базалая, надо по обычаю разбить яйца об крепкие рога быков, Исмаил становится за плугом, кричит быкам:
— Ну-ка, добрые! Ну, хорошие! Да будет вспахана земля на славу!
— На славу!.. На славу!., — вторят люди, кидая комья сырой, остропахнущей земли.
Никто не видит, какой пыльный смерч летит вдоль дороги, ведущей с перевала в аул, никто не слышит, как дробно стучат копыта коней всадников в папахах и фуражках с белой кокардой. На главную дорогу аула вылетает босоногий дурачок Бийбола; или зрение у него такое острое, или душа слишком чуткая, Бийбола всегда первым узнает: сегодня в ауле будут гости.
— Так-так-так! — подпрыгивает и бормочет Бийбола. — Мастах скачет в Мастах! Так-так-так!..
Из ворот выглянула женщина:
— Скажи, Бийбола, кто скачет в Мастах?
— Мастах скачет в свой Мастах! А с ним — пах! Пах-пах! Солдаты! — Бийбола хлестнул себя прутом и умчался в верхний конец аула. И тут же из ворот, куда скрылась женщина, выбежал босоногий мальчишка, Шустро помчался с горы к полям. Издалека крикнул:
— Беги, Исмаил! Мастах вернулся! Маста-а-ах!
— От своей земли мне бежать некуда! Ну, хорошие! Пошли-пошли! Успеть бы первую борозду проложить!
Базалай, сын Базалая, переглянулся с Кичи-Калайчи, и друзья поняли друг друга: настала пора воевать за землю. Они перебежали дорогу и укрылись в расщелине скалы.
Базалай, сын Базалая, первым увидел всадника в белой черкеске, толкнул в бок лудильщика:
― Узнаешь?
— Откуда? По лудильному делу я с ним не встречался.
— Зато он, сын Мастаха, столкнулся с твоим учеником. Он убил нашего Салиха.
— Кто?! Он — убийца Салиха Кубталана?
— Не веришь мне, поверь часам комиссара. Этот Мастах снял часы вместе с серебряной цепочкой!
— Раненого обобрал? Он не должен жить! — Кичи-Калайчи вскинул маузер. Базалай остановил друга:
— Не пори горячку! Не мы за ними гонимся, они к нам скачут, под пули летят.
Солдаты, обтекая на конях поля, стали сгонять пахарей на дорогу. Один Исмаил продолжал упрямо понукать быков, прокладывая первую борозду. Мастах послал коня через изгородь, на скаку ударил Исмаила илетью. Тот изловчился и сдернул всадника с коня, вдавил его в борозду. Мастах уперся наганом в грудь Исмаила, выстрелил; свалив с себя обмякшее тело, двумя выстрелами добил раненого. Хотел убрать наган за пояс — не успел. Взмахнул руками, пытаясь ухватить поводья коня, — и рухнул рядом с Исмаилом.
