Сергей Антонов - Царский двухгривенный

За базаром не меньше чем на версту тянулся монастырский садик, заросший сиренью и акацией. В белой кирпичной стене со времен гражданской войны остался неширокий пролом. Через пролом ради сокращения пути ходили на базар жители дальнего конца Форштадта.

Этим путем и пошли ребята. В прежние времена садик служил кладбищем. Среди кустов попадались железные и каменные кресты, чугунные оградки и несколько склепов. В траве лежали плиты с известными всему городу надписями: «Здесь покоится прах Загоскина, но не того, который писатель в 1812 году, а директор гимназии». «Папочка, папочка, что ты со мной наделал…» «Здесь лежит покойник Павел Сукин, проживший на свете без перерыва 86 лет». Декретом городского Совета в садике хоронить было запрещено. Несмотря на это, каким-то неведомым образом то здесь, то там возникали свежие могилки, новые кресты и новые надписи: «Здесь покоится гражданин Пушков — младенец советский и божий». «Лучший закройщик артели «Красная заря» — раб божий Короткое».

Несколько тревожил ребят вопрос, дома ли хозяин. Впрочем, тревога длилась недолго. Не прошли они по садику и ста шагов, как Славик увидел Клюкову.

Она стояла в тени акации, и в ногах у нее лежал перевязанный надвое мешок. Видно, тащила с базара пуд соли и остановилась передохнуть.

— Вот она! — Славик, как вий, показал на Олимпиаду пальцем.

Коська плюнул на ладонь и пригладил челку. Ребята медленно приблизились и остановились полукругом.

— Давай, Коська, — скомандовал Таракан.

Коська решительными шагами подошел к мадам Клюковой, охватил ее шею и громко чмокнул в щеку.

Она отпихнула его локтем. Он попятился, изображая на лице самое дурацкое выражение, на которое был способен.

— Ты чего, угорел? — Клюкова спокойно утерла щеку концом платка. — Пасха тебе, что ли?

Коська стоял, открыв рот, и хлопал глазами.

— Давай дальше! — подбодрил его Таракан.

— Пламенный привет! — сказал Коська. — Вы меня помните, мадам?

— Как не помнить! — сварливо заговорила Клюкова. — Обожди, я еще заскочу к вам! Посрамлю твоего архаровца! Всего два дня обувалась, а на третий — каблук отлетел… А денег сколько взял, черт усатый! Креста на нем нет! За такие деньги я бы новые туфли купила, мошенник такой, шаромыжник, нэп проклятый…

— Давай при детях не будем обзывать, — сказал Коська. — Денег нету, неси в артель инвалидов. Мой тятька модельный мастер.

— Ты еще меня учить будешь, куда мне туфли носить, стрикулист окаянный. Принесу обратно, пускай задарма чинит, архаровец Мыслимое ли дело: два раза обулась — и каблук отпал…

— Такую полуторную мадам ни один каблук не сдержит, — возразил Коська.

Таракан тихо выругался и выступил вперед.

— А это что за чучела? — спросила Клюкова.

— Сейчас узнаешь, — проговорил Таракан, вонзив в нее мерцающие зрачки. — Выбирай место, где тебя тут закапывать. Лору помнишь? Девочку такую, Лорочку. Помнишь или вовсе позабыла?

— Батюшки, — Клюкова перекрестилась. — Да ты кто такой?

— Кто я такой, до этого еще дойдет дело. Где Лора?

— А я почем знаю? Ее Клюков увез. Его и спрашивай.

— Когда увез?

— В голодный год.

— Куда?

— А я почем знаю.

— Говори — куда! — Таракан поднял увесистый кусок камня.

— Ой, батюшки, такой маленький, а бандюга! — Клюкова тревожно оглянулась. — Ну, в Самару.

— Врешь!

— Ну и ладно. Вру, так и вру. — Она потянулась за мешком. — Некогда мне тут с вами…

Таракан вцепился в нее сзади и дернул так, что на кофточке расстегнулись все кнопки, сверху донизу.

— Карау-у-ул! — мелодично пропела Клюкова.

— Здесь караулы не ходят, — пояснил Таракан. — Тут одни покойники ходят, да и те по ночам… Ну так как будем? Скажем, куда девчонку подевали, или не скажем?

— Да я ж тебе говорю, в приют ее сдали… Чего тебе еще надо! В приют! Спроси у Клюкова, если не веришь…

— А у нас есть другие сведения, — спокойно перебил Таракан. — У нас есть сведения, что скушала ты ее в голодный год вместе с супругом. Провернула через мясорубку, начинила пирожки и скушала.

— Чего ты мелешь! Опомнись! — пронзительно закричала Клюкова. — Мы за красных стояли! У нас документы есть! Кто тебе наклепал?

Таракан оттянул ее за рукав в сторонку и спросил вкрадчиво:

— Ленку помнишь?

— Какую Ленку?

— Подружку свою душевную.

— Какая она мне подружка! Она Барановскому была душевная подружка, а не мне. А Лору Клюков в приют увез. Билеты брал до Самары… А до места не довез, кажется… Побег за кипятком и отстал от поезда… У него спрашивай.

— Брешешь ты все, — сказал Таракан. — Ленка с Барановским не гуляла.

— Нет, гуляла.

— Может, не та?

— Как это не та. Одна у нас была Ленка. Фельдшерица.

— Как фамилия?

Клюкова подумала и произнесла слово, которое стоявшие в отдалении ребята не расслышали. На Таракана это слово подействовало до того оглушающе, что Клюкова с минуту пучила на него глаза. Сперва потихоньку, с опаской, на ходу застегиваясь на перепутанные кнопки, а потом побыстрей, она стала отходить к своему мешку, а Таракан стоял, словно оглушенный, уставившись пустым взглядом на старую, заброшенную могилку.

Ребята молча окружили его. Его била мелкая нервная дрожь.

Он глядел в одну точку, губы его шевелились, и можно было расслышать некоторые слова.

— Брешет… — твердил Таракан. — Брешет… Не может этого быть. Брешет…

И, не веря своим глазам, Славик увидел, что по лицу всемогущего владыки двора неумело текут слезы.

За базаром зеленел монастырский садик, а за монастырской оградой простирался пустырь. На пустыре в шестнадцать ноль-ноль был назначен первый сбор сводного взвода барабанщиков.

Славик пришел на репетицию на час раньше. Ярко светило солнце. Пустырь поблескивал битым стеклом.

Постепенно стали собираться ребята из других отрядов, все с такими же красными барабанами, как у Славика, все в таких же белых рубашках и в красных галстуках. Потом пришла Таня, и двадцать три пионера стали учиться барабанить в такт.

Вряд ли когда-нибудь в жизни Славик испытывал такое блаженство, как в эту первую репетицию, когда его поставили в середину третьего ряда, и он стоял со своим барабаном в строю, совершенно такой же, как другие маленькие барабанщики, справа и слева, спереди и сзади от него, и всем существом своим ощущал себя необходимой и полноправной частью стройного, красивого целого.

Впрочем, блаженство продолжалось недолго. На пустыре поднялся ветер с пылью. Ребята стали чумазые, и Таня отпустила всех по домам.

Дома Славик сидел на кухне и рассказывал прислуге Нюре, что на седьмое ноября взвод пионеров-барабанщиков пройдет через весь город впереди знаменосцев, что в первых трех рядах — по шесть человек, а в четвертом — пять, и что Славик идет в середине третьего ряда, и что репетиция начинается точно в шестнадцать ноль-ноль. А когда пришла Клаша, Славик рассказал и ей, что репетиция начинается в шестнадцать ноль-ноль, и что его надо искать в середине, в третьем ряду, и что он пройдет с барабаном через весь город. Женщины удивлялись, как бежит время, и обещали выйти на площадь смотреть.

На второй репетиции ветра не было. Ребята барабанили лучше. Поиграли немного — пришел полуштатский в красных галифе. Он велел ребятам построиться в одну шеренгу, достал из большого, как портфель, накладного кармана список и стал выкликать фамилии.

Дойдя до Славика, он отозвал Таню, долго спорил с ней наедине. Она не соглашалась и мотала головой. Полуштатский спрятал список в огромный карман и ушел сердитой походкой, а Таня распустила всех по домам.

На третьей репетиции она кричала на Славика, что он тянет ногу.

Славик старался шагать, как все, и ему казалось, что у него получается. Таня вывела его из строя и заставила маршировать одного. Он шагал и барабанил, а пионеры стояли в одну шеренгу, смотрели на него и ворчали. Потом его снова поставили в строй, и Таня снова стала кричать, что он тянет ногу. Что это значит, Славик не понимал. Он старался шагать так же, как передний. Но Таня опять вывела его из строя и велела отдохнуть. Он стоял на пустыре, глядя с тоскливой завистью, как ребята вышагивали мимо него то в одну сторону, то в другую, оглушительно барабанили и не тянули ногу. На месте Славика, в третьем ряду, шагал пухлый, головастый, довольно противный мальчишка из четвертого ряда.

Так прошло пять минут, десять. Таня словно забыла о Славике. Он догнал ее и пообещал, что больше не будет тянуть ногу. Она поставила его сзади всех. Он очень старался, шагал под команду и стучал палочками совершенно так, как другие. Но Таня остановила взвод и вывела его снова.

— Ничего у нас с тобой, Русаков, не получится, — сказала она, первый раз называя его по фамилии. — Иди домой, а мы решим, кому передать барабан. Надо найти достойную кандидатуру. — Она была расстроена и сердилась.