Вероятно, именно трудные климатические условия и вызвали среди нас разговоры об излишней уплотненности нашей туристской программы. Инициатором этого разговора стала Майя Ганина, заявившая (не без женского кокетства!), что она уже не молода и быстро устает. Клятвенно заверив нашу спутницу, что она молода и красива, мы тем не менее сократили все-таки один пункт программы — посещение библиотеки. На остальные намеченные адреса наших походов просто рука не поднялась.
Итак — музей. Громадный калькуттский музей, открывающий туристам почти неизвестную нам страницу в родословной нашей цивилизации. Ведь если в нашем среднем образовании еще представлены более или менее истоки нашей культуры, связанные с Грецией и Римом, то об Индии в этом плане мы, честно говоря, почти ничего не знали. А здесь мы увидали скульптуру времен правителя Индии Ашоки, жившего в третьем веке до нашей эры. Сюда надо бы ходить ежедневно и долгими часами. Здесь можно бы значительно углубить свое образование. Но у нас нет этой возможности. И мы только отдаем дань восхищения замечательным памятникам древнеиндийского искусства, его вдохновенности, его глубокой человечности. Нас ведет в этом мире красоты большеглазая тонкая девушка-бенгалка, искусствовед музея. Длинные хрупкие пальцы ее нежных рук кажутся деталью древней скульптуры.
Из необозримой дали времен правителя Ашоки — в самую гущу сегодняшнего дня. Мы посещаем наш пресс-центр в Калькутте. Потом нас принимает наш генеральный консул. Мы отдыхаем, вдыхая кондиционированный воздух трехэтажного красивого особняка, в котором размещено наше консульство. Генеральный консул коренаст, широк в кости, с типично славянским складом лица и с той манерой держаться, которая так часто встречается в обкомах и облисполкомах. Ничего характерно дипломатического нет в этом человеке четко выраженного административного типа.
С чего может начинаться любая беседа приезжих в таком городе, как Калькутта? Ну, ясно, с вопроса о погоде. И наш консул первым делом осведомляется о нашем отношении к здешней жаре. Потом консул рассказывает нам о листопрокатном заводе, который мы строим для Индии в четырехстах километрах отсюда. Завод будет иметь мощность в четыре миллиона тонн металла, в то время как Бхилаи дает два миллиона тонн.
...Вечером этого дня мы — гости Литературной академии. Нам уже передано приглашение на квартиру к президенту академии — выдающемуся писателю современной Бенгалии Тарашанкару Банерджи-Бандопадхайя. Но это на завтра. А пока нас встречает его заместитель, который ведет нас в библиотеку и в музей бенгальского искусства. Директор этого музея Даас так похож внешне на казаха, что я ярко представляю себе его на улицах Алма-Аты. Ему очень хочется ознакомить нас с музеем основательно, он вызывает нас на разговор. А когда Майя Ганина задает ему вопрос, он отвечает на него так точно и глубоко, что я запоминаю этот ответ почти дословно.
— Чем объяснить, что индийские скульпторы всегда передают человека в энергичном стремительном движении? Древнегреческие скульпторы обычно изображают героев позирующими, — говорит Майя.
— Древние греки изображали тело, мы же стремимся передать дух. По индуистским верованиям тело — только ничтожная внешняя оболочка. Суть человека в его духовности. Поэтому наши скульпторы и выражают дух в его движении, в его действии, — отвечает директор музея.
Потом, проявляя подлинно индийскую любезность, Даас осведомляется, не желают ли гости из страны марксистов познакомиться с писателем Мананджем Босу, первым марксистским писателем Бенгалии. Мы, конечно, желаем этого знакомства, тем более, что о прозе Мананджа Босу нам уже приходилось слышать.
Пыльные ступеньки ведут на третий этаж, в комнатушку, битком набитую книгами, пропахшую специфическими запахами старой слежавшейся бумаги, застоявшейся духоты. Первый марксистский писатель Бенгалии — маленький, ссохшийся темнолицый старик приветствует нас, традиционно по-индийски поднимая над головой сложенные ладони. Ему семьдесят семь. Он молчалив и застенчив. Предпочитает наблюдать.
Всматриваюсь в лицо старика и размышляю над тем, как, в сущности, немногочисленны типы человеческих лиц, как повторяются эти типы под самыми различными широтами. В этом Босу я вижу просто портретное сходство с покойным казахским народным акыном Умбетали Карибаевым. Или, может быть, где-то у самых истоков мы были в родстве?
Беседа за чашкой чая, организованная для нас заместителем президента Литературной академии, выглядит внешне очень идиллически, но подспудно таит в себе кардинальные взрывчатые проблемы.
Леонид Почивалов находит обтекаемую формулировку для вопроса, висящего на языке каждого из нас.
— Какое участие принимают индийские писатели в борьбе за улучшение народного благосостояния? — спрашивает он.
Очень дипломатично. Очень вежливо. Ведь если отбросить все «политесы», то надо бы воскликнуть: «Как вы можете пить свой чай так спокойно, когда там, на улицах, бродят эти фантастические толпы бездомных и нищих? Когда годовалого, слышите, годовалого младенца учат протягивать ручонку за подаянием?»
Наш хозяин, вице-президент академии, несколько минут молчит, скрывая свое недовольство таким направлением беседы. Потом сдержанно говорит, что, конечно, для улучшения жизни народа надо сделать еще многое. Прежде всего — покончить с безработицей. Но это дело администраторов, экономистов. Литераторы же занимаются преимущественно просветительной работой, важности которой гости, конечно, не станут отрицать...
Директор здешнего музея Даас более искренен и эмоционален. Он с горечью говорит о том, как стойки пережитки кастовой психологии в умах многих индийцев. Принципиально все как будто согласны с тем, что единственный выход для Индии — в строительстве нового индустриального общества. Но психологические преграды, к несчастью, еще существуют, и далеко не все из сильных мира сего согласны допустить в свою устоявшуюся благополучную жизнь тех, кто толпится у порога.
Расстаемся мы дружественно, обмениваясь подарками. Я преподношу бенгальским писателям пластинку с записями казахских народных песен и кюев, они переедают каждому из нас книги на бенгальском языке.
А вечером — еще одна встреча. На этот раз с участниками всеиндийской конференции поэтов. На тихой красивой улице в южной части города не очень верится в жестокую реальность виденной нами нищеты. Здесь в комфортабельных особняках живут состоятельные люди.
Поднявшись на второй этаж одного из этих особняков, мы неожиданно попадаем в объятия радиожурналистов, которые требуют у меня интервью, не давая опомниться, суют под нос микрофон. Я должен отвечать на вопрос о течениях в современной советской литературе, о том, к какому течению отношу себя, должен определить свое отношение к Толстому и сказать, есть ли сейчас в моей стране последователи Толстого. Ну и, конечно, сказать, кто из индийских писателей пользуется в Советском Союзе наибольшей популярностью.
...Сатьяканта Гуха, избранный на этой конференции поэтов президентом, совсем не похож в своих ораторских приемах на индийца. Ни спокойной созерцательности, ни раздумчивых интонаций. Наоборот, патетический тон, страстная жестикуляция. И хотя говорит он о сплочении индийских поэтов, пишущих на разных языках, о дружбе с нами, но кажется, что он горячо полемизирует с кем-то. Темпераментный кавказец, да и только.
Тем более полным воплощением индийской манеры, индийского образа мышления выглядит следующий оратор, одетый в традиционную индийскую белую рубаху с невысоким стоячим воротником и белые штаны-дихоти. Внешне он толст, рыхл и неуклюж, но его пристальный взгляд искрится деятельным умом и всепонимающим снисхождением к людям. Это один из выдающихся писателей Индии — Ананда Шанкар Рай. Свою речь он произносит не меняя позы, абсолютно не жестикулируя.
Глубокая любовь к литературе России сквозит в каждом его слове. Он с нежностью произносит имена Толстого и Достоевского, Чехова и Бунина.
— Как ни странно, но Толстой оказал на меня большее влияние, чем Рабиндранат Тагор, — задумчиво говорит Рай, как бы беседуя с самим собой.
В этой речи мне почудилась какая-то скрытая печаль. И во взгляде, устремленном на меня в упор, какой-то невысказанный вопрос. И слова об укреплении дружбы между нашими литературами звучат у него как-то особенно, не формально, точно это не привычная формула, а сокровенное признание в братской любви и тревога — будет ли разделено это чувство.
— Не знаю, по каким причинам, но после тридцатых годов мы как-то упустили русскую литературу, — все так же задумчиво говорит Рай, обводя всех нас своими умными глазами доброго волшебника.
Интересно познакомиться и с Примендро Митро, одним из самых тонких новеллистов Индии. У него тоже типично индийский внешний облик. И худоба, и седая шевелюра, и пристальный взгляд глубоко сидящих глаз — все это роднит писателя Митро с теми стариками, которых уже столько мы видели на улицах Бенареса и Калькутты.
