III
Все нарядились как на свадьбу.
Андрюс Стропус — в новой, сшитой по последней моде пиджачной паре, в импортных ботинках, на голове дорогая меховая шапка из выдры, а под расстегнутой югославской дубленкой поблескивают все награды — орден Ленина, «Знак Почета» и орден Трудового Красного Знамени. Продолговатое мужественное лицо чисто выбрито, поэтому на нем еще ярче выделяются черная коротко подстриженная щеточка усов под носом, темные лохматые брови и длинные ресницы, из-под которых чуть насмешливо, донельзя самоуверенно смотрят серые глаза.
Вторая по рангу в этой свите (могла бы быть и первой, если бы не председатель колхоза) — Рута Бутгинене. Тоже с головы до ног по-праздничному разодета, надушена резкими духами так, чтобы, упаси бог, коровником не несло, а под теплым полупальто с воротником из искусственного меха притаилась на высокой груди Золотая Звезда Героя.
Остались три члена делегации колхоза деревни Дягимай — секретарь партийной организации Фортунатас Гоштаутас, молодой, неказистого вида мужчина; руководитель подотдела Альгирдас Юодвалькис и свинарка Бируте Стиртене.
От хозяев праздника — сам председатель колхоза «Пирмунас» Донатас Юркшайтис, пожилой мужчина с красным, как жженый кирпич, лицом; секретарь парторганизации Анатолис Плятоте; заведующий фермой крупного рогатого скота Витаутас Зурба и доярка со свинаркой — прославленные передовики молочного и мясного производства. Тоже пятеро. Все расфуфырены, надушены, сверкают орденами и медалями.
Только что каждый выступил перед переполненным залом, дал обещание произвести в нынешнем году всего намного больше, чем в прошлом, оба председателя по очереди торжественно зачитали договор о соцсоревновании, тут же его подписали и предложили поставить свои подписи членам делегаций. И вот сейчас, когда волнующая церемония подписания позади, все дружно отправляются через двор в читальню, где для обильного ужина накрыты столы.
Юргита могла бы вернуться домой — материала для полосы предостаточно, — однако под конец торжественного собрания приехал сам Аполинарас Малдейкис, толкнул пламенную речь, и Юргита не могла устоять перед его просьбой и осталась.
— Секретарь нам оказал такую честь! — сияет от счастья Донатас Юркшайтис. — Не говорил ничего, не обещал и вдруг пожаловал, так сказать, на заключительный акт… А уж речь сказал такую, что всех зажег, люди долго будут помнить.
— Думаете, людям важнее всего красивые речи? — осторожно язвит Юргита.
— И речи, и печать, товарищ Гиринене. И книги, и радио. Все важно. Все, вместе взятое, толкает, так сказать, наш воз вперед и помогает ковать наши успехи.
Между тем Андрюс Стропус тихонько выговаривает Бируте Стиртене:
— Ты же без пяти минут мать-героиня, а кто же догадается о твоем геройстве, если ты дома все награды оставила? В такой день лезешь на трибуну голым-гола! Я же тебя по-человечески просил, я же говорил тебе…
— Не успела, председатель. И все из-за детей. Всюду успей, бегай, высунув язык, как собака, — чуть ли не со слезами оправдывается Стиртене. — Да и неловко как-то, ведь я не артистка. Чего доброго, отстегнется какая-нибудь медаль, потеряю, а потом… Нет, лучше такие штуки под замком держать.
— Государство тебя отметило, а ты — под замком, — не может простить ей Стропус. — Привыкла от муженька все прятать… В другой раз смотри у меня!
— Ладно, ладно, председатель…
Гости вешают пальто в раздевалке, причесываются, охорашиваются и направляются в просторную комнату, которую делят надвое накрытые для пиршества столы. Пока что на них красуются только холодные закуски, горки хлеба, пироги, бутылки.
— Это наша читальня. Временно оккупировали, — кратко информирует гостей Донатас Юркшайтис. — Прошу садиться, не будем ждать, пока все соберутся.
Но гости скромничают: топчутся в нерешительности около столов, пялятся на свисающую с потолка пластмассовую люстру, на стены, увешанные портретами, фотографиями передовиков колхоза, лозунгами, один из которых, приветствующий участников социалистического соревнования, только что начертан. Пока гости рассаживаются, скрипят стульями, зал читальни постепенно наполняется хозяевами: заведующими животноводческих ферм, учетчиками, руководителями подотделов, конторскими служащими и парой-другой почетных колхозников.
— Вот теперь-то можно будет и начать, — говорит Андрюс Стропус, по-хозяйски устроившись за столом. Рядом с ним усаживаются остальные дягимайцы (хозяева — напротив), а на самом краю — Бируте Стиртене, к которой пытается присоседиться Юргита, но Юркшайтис начеку.
— Нет, нет, товарищ Гиринене, — громко протестует он, уважительно взяв ее под руку. — Для прессы у нас специальная ложа. Будьте любезны, прошу прощения…
— Может, без церемоний, товарищ Юркшайтис? — противится Юргита.
— Нет, нет, с церемониями, товарищ Гиринене, непременно с церемониями. В природе только потому и существует гармония, что каждый занимает свое место. А ваше место рядом с уважаемым товарищем Стропусом. Сейчас вы сами убедитесь, как здесь хорошо и удобно, сейчас убедитесь…
Ну и лиса же этот Юркшайтис, думает Юргита, усаживаясь рядом со Стропусом и косясь на пустую тарелку и свободное место слева от себя.
Все становится ясным, как только появляется Аполинарас Малдейкис, который после собрания куда-то ненадолго отлучился.
— Сюда, сюда, милости просим, товарищ секретарь, — обращается к нему Юркшайтис и ведет его к Юргите, с трудом неся свое увесистое брюшко.
Аполинарас Малдейкис приятно удивлен. Так счастлив, так взволнован неожиданным соседством, но артист он никудышный, да и вся режиссура шита белыми нитками.
— Простите, я должен был срочно позвонить одному человеку, — начинает он объяснять, смущенный насмешливым взглядом Юргиты.
— Это вполне понятно. Даниелюс тоже звонит мне, когда где-нибудь задерживается, — притворяется простушкой Юргита.
— А я жене не звоню. Зачем ей зря нервы дергать? «Почему не отозвалась? Куда уходила? Почему у тебя такой голос?..» Черт знает, что только в голову не придет. Когда друг другу доверяют, телефонные звонки ни к чему.
— И вы, товарищ Малдейкис, в самом деле никогда, соскучившись, не бросаетесь к трубке, не звоните, чтобы услышать голос любимого человека?
— Н-даа… иногда бывает. Но меня волнует больше близость женщины, чем ее голос.
Юргита не успевает ответить: вдруг встает Донатас Юркшайтис и произносит первый тост. За социалистическое соревнование, за прекрасных гостей — дягимайцев, за разум и сердце Лаукувского района — товарища Аполинараса Малдейкиса.
Скрипят отодвигаемые стулья, у стола вырастает стена тел. Звенят рюмки.
Аполинарас Малдейкис игриво улыбается и, держа рюмку в руке, кланяется во все стороны. Деликатно отхлебывает глоток и первый садится, увлекая своим примером послушную пока что его авторитету застольную братию.
С минуту-другую слышен только звон ножей и вилок, то тут, то там заглушаемый несмелым гулом голосов, в котором звучат щедрые похвалы умелым хозяйкам, так вкусно и изобретательно приготовившим уйму закусок.
— Вот у кого должен учиться наш общепит, — говорит Аполинарас Малдейкис, как бы вписывая свои слова золотыми буквами в несуществующую кулинарную книгу отзывов колхоза «Передовик».
— Погодите, товарищ секретарь, это только цветочки, — весь светится Донатас Юркшайтис, подперев край стола своим увесистым брюшком. — Ягодки будут, когда на стол начнут подавать горячие блюда.
— И у нас в Дягимай ягодки не хуже ваших, уж вы не выхваляйтесь, — не выдерживает самолюбивая Рута Бутгинене.
Самое время и Андрюсу Стропусу сказать ответный тост. За замечательные традиции соцсоревнования, за хлебосольных хозяев, за руководителей обоих районов — глубокоуважаемого товарища Даниелюса Гириниса и Аполинараса Малдейкиса, оказавшего нам большую честь своим присутствием за этим столом.
Все выпивают стоя. Малдейкис снова кивает во все стороны, отхлебывает из рюмки (на сей раз до половины) и медленно садится, как бы нечаянно задев рукой бедро Юргиты.
— Ой, извините… ради бога, извините… Прошу прощения, — вполголоса повторяет он, виновато потупив взгляд.
После пятого тоста (на стол уже поданы и горячие блюда) все навеселе.
— В прошлом году не хватило сантиметра, чтобы положить ваш «Передовик» на лопатки, — уверяет Юркшайтиса Стропус, навалившись на стол. — Только одного сантиметра…
— Да брось ты, Андрюс… Оба колхоза, можно сказать, идут ноздря в ноздрю, нечего мелочиться, — добродушно приговаривает Юркшайтис. — Если кто-то тебя и превзошел, то разве что я своим брюшком.
