Дважды Женя перенес смертельную опасность, но было в ней что-то несерьезное, лихое, и страха смерти он не почувствовал. В туристском палаточном лагере на Черноморском побережье он заигрался в домино, а потом взял электрический фонарик, чтобы посмотреть что так сильно шуршит в кустах. До кустов он не дошел — электрический луч отразился в воде. Палатки стояли в долине почти пересохшей горной речушки. Воды в ней едва хватало на то, чтобы утром умыться. Женя быстро всех разбудил. Но они успели только три раза сходить с вещами от лагеря до ближайшей возвышенности. Третий раз они уже шли по колено в воде. Женя и еще двое пошли в четвертый раз — им казалось, что кто-то остался в лагере. К лагерю они прошли, а вернуться уже не могли — вода валила. Пришлось пробиваться к ближайшей возвышенности, на которой росли деревья. Они взобрались на деревья и перекликались в темноте. Внизу, метрах в пятистах по течению, был пионерский лагерь. Брезентовые домики-палатки стояли на деревянных щитах. Домики эти были пусты — днем ребят на автобусах отвезли на железнодорожную станцию, утром должна была приехать новая смена. В домиках горело электричество. Было видно, как гас в очередном домике свет: вода поднимала щит, и домик уносило на нем в море. Вода залила и автобусы, стоявшие рядом с домиками. В автобусах замкнуло электрические сигналы. Гудели автобусы, ревела вода, а низкорослое дерево, на котором сидел Женя, казалось, вот-вот поплывет.
Утром Женя увидел воду прямо под ногами, а берег — в значительном отдалении. Вода несла коряги, деревья со свежей листвой, несла овец и коров. Их захватило где-то в горах. Люди на берегу пытались вытащить коров, набрасывали им на рога веревки. Появилась пожарная машина. Пожарники покричали, помахали руками и уехали. А через час пришли бойцы. Один обвязался веревкой, зашел повыше и прыгнул в воду. Три раза он промахивался, потом попал-таки на Женю. Когда их вытащили, Женя сам обвязался веревкой и вытащил товарищей.
Вода ушла так же быстро, как и появилась. Дожди в горах прекратились.
И второй раз Женя едва не утонул. На двухмачтовом парусном катере они плыли вдоль Черноморского побережья. Плыли ночами, потому что ночью дул бриз — береговой ветер, — а днем было тихо. Ночью они и попали в шторм и опрокинулись. У них была ракетница. Женя успел выстрелить. И было удивительно, что в такую ночь сигнал заметили и их самих нашли.
Если бы Женя задумался об этом, он, может быть, и решил, что спортом занимается потому, что сильнее всего чувствует в себе жизнь, когда, разогретое солнцем, пахнет сухое, шлюпочное дерево. Когда воздух над водой накаляется, как в печи, и вальки на веслах делаются горячими. Этот запах чистого нагретого шлюпочного дерева жил в нем всегда.
Женя смотрел на желтое лицо под тюлем и думал, что, наверно, сильно устал, и еще думал, что старуху надо бы уже похоронить. Он вышел во двор. Было холодно, и Женя направился в недостроенную Гришкину хату. Запора на двери не было, но полы уже были настланы, топилась печь. Гришка в цинковой ванне делал глиняный замес. И стены и полы в хате были цвета замеса — серые, нештукатуренные, некрашенные. На Гришке были ватник и заляпанные брюки. Он сказал Жене:
— Надо закончить хату. Дурак — не сделал вовремя. Теперь я поштукатурить не успею.
Гришка получил уже вторую повестку из военкомата — у него была отсрочка по болезни.
По хате бродила курица. Когда Женя вошел, она с квохтаньем побежала по комнате.
— Что это? — спросил Женя.
— Курица, — сказал Гришка смешливо. И добавил: — Я здесь вожусь, чтобы это…
— Развеяться?
— Ага.
Женя слышал, как женщины ругали Гришку: ни разу к бабке не зашел.
Гришка похудел, очки у него были в металлической оправе, на стеклах капельки брызнувшего замеса. У поддувала на жестяном листе стояла пустая бутылка, валялась яичная скорлупа. Гришка заметил Женин взгляд:
— Наша теща так говорит: «Бей, жинка, в борщ всё яйце. Нехай люди дывуются, як мы гарно живем!»
Он как-то приходил к Жене домой, приносил дамскую сумочку — подарок Валентине, которая помогла Гришкиному приятелю поступить в институт, сделала для него зачетные работы по математике и физике.
— Десять дней назад с фабрики вынесли, — сказал Гришка. — Таких и в продаже нет. Ты объясни Валентине, что не отказываться надо, а удивляться, что так мало принесли.
Женя сказал:
— Валентины дома нет, ты ей сам и отдашь.
— По правде сказать, — засмеялся Гришка, — я бы мог эту сумку передать с тещей, но человек просил, чтобы я сам отвез. — Он посмотрел на Женю, полез в карман, позвенел мелочью, потом демонстративно выгреб все, что там было. — Надо бы, конечно, оставить на трамвай, чтобы не идти домой пешком, но ничего, я сбегаю в магазин.
Женя принес бутылку и стакан.
— Не пью, — развел он руками.
Было время, когда Гришка смутился бы или возмутился. Но сейчас он согласился:
— Я могу и сам, — и сказал: — У Сурикова есть картина «Иван Грозный убивает своего сына». Вот на эту картину смотрят так, как ты смотришь на меня.
— Что ты! — сказал Женя.
— С другой стороны, я думаю, Женя: ну не пил бы, что изменилось бы? С Ольгой в воскресенье ходил бы гулять? Вежливо с ней разговаривал бы?.. Ты не обижаешься, что я к тебе пришел?
— Работу тебе, наверное, надо менять, — сказал Женя.
Гришка сидел боком к столу. Он поставил стакан, спросил вилку. Вилка лежала тут же, но он ее не заметил. «А!» — сказал он, взял вилку и подцепил на нее картошку.
— А между прочим, — сказал он, — ничего не надо менять. У нас на работе есть такие, которые не пьют. Не пьют. — И Гришка картинно развел руками. — И не собьешь их.
Он был чем-то доволен. Правдивостью своей, что ли.
— Вот ты не пьешь, — сказал он Жене. — Это жаль. — И отвернул борт пиджака — показал, что и сейчас во внутреннем кармане у него лежит завернутая в газетку вяленая рыба. Рыбу он сунул назад, но одумался:
— Будешь? Или Валентине оставить? Сыну? Сам вялил.
— Тебе она каждую минуту может понадобиться, — сказал Женя, и Гришка опять засмеялся. Все-таки он уже прошел сквозь что-то, через какой-то период, когда обижаются, возмущаются. Теперь он соглашался.
— Много ловишь? — спросил Женя.
— Больше харчей проедаю. Ольга говорит: «На здоровье!»
Так они говорили, смеялись, но напряжение, неудобство, возникшее между ними, не проходило. Жене и сейчас было не очень удобно с Гришкой.
Открылась дверь. Вошли с улицы Степан и еще двое мужиков-соседей.
Пришла с ведром воды Ольга. Вылила воду в замес. Сказала Жене:
— Женя, ты веришь, что это Гришка построил?
— Да, я уж восхищаюсь, — сказал ей Женя в тон. — Гладко он штукатурит.
— Вот-вот! Гладит-гладит… И еще долго будет гладить. — И повернулась к Степану: — Как ты вчера спал! Мы тебя будим, а ты мертвый. Мертвее бабки!
Степан смутился. А Ольга сказала:
— Днем я не боялась. Ночью боялась. Сидим над бабкой с Юлькой. Калитка щелкнула, а я думаю: не поддамся! Вижу, Юлька боится, и думаю: не скажу ей про калитку. А Юлька сама говорит: «Кто-то идет. Калитка хлопнула». Я ей говорю: «Да никого!» А тут постучали. Я к Степану, а он свистит, как паровоз. Так и не добудилась!
Пришла Надежда Пахомовна, посмотрела на горящую печь, сказала Жене, показывая на Ольгу и Гришку:
— Угля себе не покупают! Я им говорю: «Вы же пользуетесь моим углем!» А Ольга мне говорит: «А если бы нас не было, ты бы не топила?» Видишь, логически рассудила! Все дело в том, чтобы логически подвести!
Ольга сказала:
— Это что-то новое! Раньше ты говорила: «Логически я рассуждаю? Логически!»
Гришка, не поднимая головы, копался в замесе. Надежда Пахомовна сказала:
— Пока Васса была жива, Юлька ее ругала: «Висишь на мне, ничего не умеешь», — а теперь убивается. Все вы одинаковые. Пойди спроси у Юльки, где у нее соль. У меня нет.
Надежда Пахомовна готовила суп и пюре для поминок.
С улицы пришли сказать, что приехала подвода, пора выносить. Надевая шапки, выходили все вместе. Не торопились, пропускали друг друга вперед. Только Гришка остался.
— А ты не пойдешь? — спросил у него Степан.
— Нет, — сказал Гришка.
К Юлькиному дому шли по дорожке, обложенной кирпичом. Степан сказал:
— Юлька обложила. Я ей говорил: «Не бели, будет как на железной дороге». Побелила!
Сквозь открытые двери было видно, что в хате стало теснее. Кричала женщина. Степан сказал Жене:
— Фрося, соседка, кричит. Вчера кричала.
— По своим покойникам кричит, — сказал пожилой мужик. — Похоронные получила. Теперь многие по своим покойникам кричат.
Кто-то сказал:
— Ну, хватит, пора выносить.
Но пожилой ему ответил:
— Куда торопишься? Пусть прощаются.
Еще постояли, покурили. Вошли в комнату, и старший мужик сказал:
