— Не имею причин обижаться на свой слух, — сказал Антон.
— Ах да, — вспомнил лейтенант, — кажется, это именно вы и воскресенье истязали хороший рояль в Доме офицера… Итак, попробуем повторить операцию совместно… — Лейтенант взялся за рукоятку настройки. — Только примем радиопеленг не за прямую линию, как это сделали вы, а за отрезок дуги большого круга.
— Вот оно что!
— А вы что думали, — проговорил лейтенант, настраиваясь на сигнал радиомаяка. — Тут расстояние не пять миль, а все двести. Сколько вас учат, что Земля круглая, а вы все никак не усвоите.
Лейтенант взял транспортир и линейку, три раза легко чиркнул карандашом, и на карте возник изящный треугольничек.
— Следующее ваше определение должно быть вот таким! — уткнул лейтенант в этот треугольничек свой свежевычищенный Ноготь.
— И надо же забыть, что Земля круглая, — вздохнул Антон.
— Вы, конечно, не забыли, а просто не потрудились обдумать предварительно свои действия, — вразумил его лейтенант Машкин-Федоровский. — Однажды мудрого Лукмана спросили: «У кого ты учился мудрости?» — «У слепых, — ответил мудрый Лукман, — которые, прежде чем поставить ногу, ощупывают место палкой». Думать надо, старшина второй статьи. Ощупывать мыслью то место, куда собираешься ступить.
— Хорошая наука, — поблагодарил Антон.
С северо-востока все быстрее и гуще надвигались лиловые тучи. Мощные волны мерно били тральщик в левую скулу. Содрогаясь, корабль валился на правый борт, потом переваливался на левый, снова выпрямлялся и опять встречал седогривый вал скулой.
— «Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней», — ворковал, глядя на плотный барьер туч, лейтенант Машкин-Федоровский.
Командир корабля всегда бдительно следил, чтобы никто из его экипажа не оставался без полезного занятия.
— Старшина, — сказал он Антону, — найдите боцмана, осмотрите с ним корабль и проверьте все штормовые крепления.
— Есть проверить штормовые крепления! — репетовал Антон.
Стоять, меняя точки опоры, в рубке ему уже надоело. Он скатился вниз по трапам, нашел Арифа Амирова, забивавшего «козла» в носовом кубрике, и передал ему приказание командира.
— Обязательно надо проверить, — сказал главный старшина и смешал на столе кости. — А вдруг морской шайтан мои веревки развязал?
Продуваемые кинжальным норд-остом, они обошли палубу от шпиля до кормового флагштока, проверяя крепежные снасти, пробуя узлы и подтягивая талрепы.
— Если морской шайтан поднимет корабль, перевернет и потрясет его, с палубы ничего не свалится, — сказал довольный Амиров.
— Так и доложу командиру, — кивнул Антон, но не сразу пошел докладывать, а завернул в кубрик.
Там свободные от вахт и работ матросы тоже забивали «козла» на отлично приспособленном для этой забавы столе с линолеумным покрытием. Удар кости по такому покрытию гремел, как выстрел сорокапятимиллиметровой пушки. Из курсантов в кубрике оказались Валька Мускатов и Доня Ташкевич. Валька ожидал у стола своей очереди, а серо-бледный Доня валялся, скрючившись, на койке, устремив в переборку выпученные, страдающие глаза. Антон пошевелил его за плечо:
— Никак заболел?
— Качка, так ее за уши… — простонал Доня. — Я и в прошлом году муки терпел на практике… да разве в прошлом году на Черном море так качало? Ой, мру!
— Надо тебе сухарик пожевать.
— Жевал…
— Хвост селедки?
— Сосал…
— Лимончик?
— Не в Неаполе.
— Тогда ступай на палубу, — предложил Антон. — Ветерком продует, легче станет.
— Не губи совсем, оставь в покое… — взмолился Доня. — Ведь я сейчас разобран на мелкие детали!..
— А где все ребята? — спросил Антон.
— В кают-компании. Старпом устроил занятие по военно-морской организации. Ой, погибель моя! — застонал Доня и свернулся в бублик.
Антон подошел к столу, взял за локоть Вальку Мускатова.
— А ты почему не на занятии?
Блуждающий взгляд овешанного мускулатурой Вальки скользнул по кубрику, задержался на Дониной койке.
— Не спрашивай, — скривился Валька. — Морской болезнью маюсь, нет спасения.
— А какие у тебя признаки? — удивился Антон. Матросы загоготали. Белокурый, с номером машинной команды на робе сказал с веселым пренебрежением:
— Все три признака, старшина: непреодолимая сонливость, волчий аппетит и полное отвращение к труду.
Антон солидарно улыбнулся белокурому и повернулся к Вальке:
— Знаешь, друг Мускатов, топай-ка ты широким морским шагом в кают-компанию. Тебе нужнее всех лекция по военно-морской организации.
Валька еще пытался отшутиться:
— Да я с первого курса знаю, что всякий корабль представляет боевую единицу, способную в общей системе Военно-Морских Сил Союза ССР решать тактические задачи, свойственные его классу!
— Но ты еще не знаешь, — возразил Антон, — что для этого внутренняя организация корабля должна отвечать условиям наиболее успешного выполнения боевых функций. Как же корабль будет решать тактические задачи, свойственные его классу, когда член экипажа уклоняется от мероприятия? Иди, друг, усваивай.
— Знал бы, с кем щи хлебаю, под стол бы выплеснул, — ухо проскрипел Валька и нахлобучил бескозырку на круглую олову, затылок которой переходил в шею по прямой линии.
«Осел ты, — подумал Антон. — Чем ты лучше других, что забиваешь «козла», когда товарищи парятся на занятиях? Нет уж, будь любезен, стригись по общей моде. Служба есть служба, и никаких «из одного бачка щи ели». Мы на корабле среди Баренцева моря, а под килем триста метров глубины и на норд-осте метеорологическая неприятность, которая сейчас даст нам жизни. Это вам, Мускатов, не шлюпочный поход от Калинкина моста до пивзавода «Красная Бавария» с последующей экскурсией в закупорочный цех. Потрудитесь соблюдать морской порядок».
Наверху уже дуло со свистом и грохотом, черное, плюющееся снеговыми вихрями небо висело над оставшимся в видимости куском моря, как внутренность мешка, в который тебя замыслил поймать боцманов морской шайтан. Волны обрушивались на нос корабля и катились в корму причудливыми потоками.
Цепляясь за поручни, Антон забрался на мостик, проник в рубку и, отряхнув с физиономии соленую воду, доложил:
— На палубах и надстройках штормовые крепления надежны. Боцман клянется, что, если морской шайтан потрясет нас за киль, с палубы не свалится ни один болт.
— С палубы уже скатилась бочка с капустой, — сказал капитан-лейтенант Шермушенко. — Ладно, не беда. Как там ваши люди?
— Люди на занятиях у старшего помощника. Один страдает морской болезнью.
— Один все-таки страдает? Тащите его сюда, вылечим, — распорядился командир.
— Есть тащить сюда, — повиновался Антон и побежал за Доней.
Он силком стащил его с койки. Натянул на беднягу бушлат и вывел на палубу. Волна захлестнула Доню по колено, сбоку его хрястнуло соленой плетью по уху, и Доня, втянув голову в плечи, покарабкался вверх по трапу.
— Курсант Ташкевич по вашему приказанию прибыл, — безжизненным голосом доложил он командиру.
— Вы за штурвалом когда-нибудь стояли, курсант Ташкевич?
— В прошлом году на летней практике.
— Давайте становитесь, — приказал командир. — Сундукян, сдайте вахту курсанту.
Сундукян, заросший по самые глаза чернейшим волосом, бойко проговорил:
— Курс по путевому компасу сто три градуса сдал! Доня Ташкевич ухватился за шпагу штурвала и стал шарить по картушке компаса, стремясь найти там сто три градуса.
— Что надо сказать? — напомнил лейтенант Машкин-Федоровский.
— Курс сто три градуса принял, — сообразил Доня.
Теперь он вел корабль. Думать о качке некогда. Доня нашел на картушке цифру «сто три» и, шевеля штурвальным колесом, подвел ее под курсовую нить. Расставил широко ноги, начал работать. На лице его пробился слабый румянец, глаза растуманились и приобрели почти осмысленное выражение, но сил и энергии мысли пока еще хватало только на то, чтобы кое-как удерживать корабль на курсе.
— На румбе? — задал вопрос капитан-лейтенант Шермушенко.
Доня вздрогнул, смешался, ответил:
— Есть курсант Ташкевич!
Лейтенант Машкин-Федоровский, отвернувшись, прыснул и рукав потрепанного кителя.
Командир сдержался, сказал терпимо и назидательно:
— Надо отвечать, какой курс.
— Второй, товарищ капитан-лейтенант! — доложил Доня. …На высоте двадцати четырех футов над уровнем моря,
и тесной рубке эскадренного тральщика Т-612, посередине бушующего Баренцева моря четыре взрослых человека, изгибаясь н судорожно корчась, кашляли, икали, хрипели, задыхались, рыдали и вообще помирали. Доня, осознавший, наконец, гомерическую нелепость своих ответов, залился краской и заорал во все горло, будто громкостью голоса мог исправить положение:
