Пили вино, закусывали и говорили о вещах, для Миши непонятных. Он пил вино и всем улыбался.
— А где Нина? — спросил он у Владыкина.
— Она плохо себя чувствует. Похварывает, — заметил вскользь Володя.
Миша очень пожалел Нину. «Напрасно я на нее сердился. Она просто больна».
— Что с ней? — спросил он обеспокоенно.
Он представил себе наклон каштановой головы, блеск серых глаз… всю фигуру Нины, когда он в первый раз пришел к Владыкину и она открыла ему дверь. Она так и врезалась в памяти.
— Что с ней? — спросил он еще раз тревожно.
Ему на это никто не ответил.
9
О связи Владыкина с Онегиной знали все, кроме Нины. В то время, когда для других это уже не являлось новостью и не служило темой для разговоров, она и не подозревала об этом. Давно телефон Онегиной был занесен в записные книжки приятелей Владыкина: не застав его дома, они звонили Ирине Сергеевне.
Нину не любили, и вначале это событие многим доставляло большие и маленькие радости.
— Конечно, — говорили, — Онегина достойней ее. Это человек искусства. Она гораздо культурней, да и как женщина несравненней. Она гораздо больше импонирует Владыкину.
А то, что Владыкин не решался развестись с Ниной, объясняли тем, что Володя чересчур мягок, тих и боится скандала.
— Эта Дорожкина, знаете, на все способна.
С некоторых пор Нину называли лишь по фамилии… Конкретно, на что она способна, не договаривали, полагая, что и так вполне понятно. Старая жена истеричными угрозами мешает чужому счастью. Обычная история.
Затяжной характер происшедшего внес успокоение. К этому привыкли, об этом больше не разговаривали. Успокоились на том, что Нина несчастна и достойна сожаления. Так думать было очень удобно.
— Где ее самолюбие? Где ее коммунистическое сознание? Жалкая, как можно мириться с таким положением? — спрашивала Женя Фитингоф у Синеокова, подчеркивая этим, насколько она сама лучше и возвышенней Нины.
Только Онегина не считала ее несчастной. Она охотно поменялась бы с Ниной местами. Ирина Сергеевна мечтала о том, чтоб Владыкин признал ее своей женой. Она жаждала права сказать при всех, что Владыкин ее муж. Сколько раз Ирина Сергеевна наедине повторяла как заклинание: «Муж». «Мой муж». Она спрашивала: «Кто ваш муж?» — и сама себе отвечала: «Мой муж — художник Владимир Владыкин». Этого она не смела сказать при посторонних. А как бы она это произнесла!.. Владыкин держал себя так, что Онегина ежеминутно помнила: она лишь любовница. Он избегал появляться с ней в публичных местах. Когда Владыкин шел под руку с Онегиной по людной улице, он нервничал, боялся встретить Нину. Ирина это чувствовала, нарочно замедляла шаг, а Владыкин торопился, сворачивал в переулки. В кинематограф они ходили на дневной сеанс. Все то, что не нравилось во Владыкине Нине, было по душе Онегиной. Его грубость, громкий смех, харкание… Когда Владыкин хлопал ее по плечу, как бы говоря: «Хороша баба», — Онегина радовалась. Все то, от чего морщилась Нина, нравилось Ирине Сергеевне. Она именно в этом видела мужественность и силу. В грубости Владыкина видела связь с современностью, и оттого он ей казался еще более могучим…
Ирина Сергеевна, которая вообще считала беременность уродством, подумывала о том, чтобы стать матерью. «Может быть, это заставит его вывести меня из подполья». Когда она намекнула об этом Володе, он искренне испугался и немедленно предложил ей денег для аборта…
Ирина Сергеевна часто расспрашивала про Нину. И Синеоков, и Женя Фитингоф, и другие говорили, что Нина не особенно красива, не особенно умна.
— Посредственная. Очень посредственная.
Онегина представляла себе Нину «задрипанной партийкой», как она выражалась. Она не могла понять, что заставляет могучего художника Владыкина ее, бесспорно красивую, бесспорно умную, держать в подполье, а Нину признавать своей женой. Привычка? Жалость? Конечно, жалость. У Володи доброе сердце. Ему просто жалко Нину.
Однажды Ирина, зная о том, что Владыкин будет с женой в театре, специально пошла смотреть Нину. Она надела синее платье.
Это было лучшее платье, и оно нравилось Владыкину…
Когда первый раз Володя увидел Онегину в этом платье, он пришел в неожиданный восторг.
— Сомовская дама! Ты красавица, Иринка! — кричал он.
Но когда она тогда же предложила ему пойти с ней в концерт, он категорически отказался.
— Может быть, тебя, как коммуниста, шокирует мой наряд? Я могу и попроще.
— Не-ет. Совсем не то… Это чудное платье… Но знаешь, пойдешь с тобой, и вдруг встретим Нину… Или знакомые ей передадут, что нас видели. Потом разговоров не оберешься. Она у меня ревнивая. Давай лучше не пойдем. Спокойней…
И вот она, золотоголовая, в синем платье, пришла в театр и встретила их в фойе. Онегина блестящими черными глазами, с белозубой улыбкой посмотрела на Владыкина. Он стоял гордый, точно воздвигнутый, рядом со своей женой и незаметным движением головы поздоровался с Ириной. Поздоровался, как оскорбил. Ирина Сергеевна побледнела, но продолжала с той же милой улыбкой разглядывать чету Владыкиных. Улыбался только рот. Это легко: приподнять верхнюю губу и чуть-чуть обнажить зубы. Глаза Онегиной выражали совсем другое. Они с ненавистью разглядывали Нину. «Она совсем ничего. Она даже красивая. Но почему мне говорили, что она некрасивая?» — с раздражением подумала Ирина.
— С кем это ты поздоровался, Володя? — спросила Нина.
— Актриса Онегина.
— Господи, как она свирепо разглядывает меня! Зачем она это так?
— А кто ее знает, — зевнул Владыкин.
Ирина Сергеевна все заметила в Нине: и высокие стройные ноги, и бархатистость темных бровей, и узкие плечи, и волнистые каштановые волосы, и детскую нежность шеи, и особую мягкость кожи на всем Нинином лице. «У нее хорошая фигура. У нее ничего фигура. Слишком затянута… Почему мне говорили, что она некрасивая? Идиоты!.. Она хорошо одевается. Со вкусом… Она ничего одевается. Немного претенциозно… И неестественно себя держит… Красивый лоб. Покатый лоб… Провинциальный лоб. С блеском. Такие лбы часто на окраине, у дочерей огородников… Хорошо одевается. Чего же ей не одеваться: муж богатый… Это я у него ни копейки не беру… Коммунистки должны скромней одеваться. А почему он выглядит таким важным?.. Как же — рядом жена… Красивая»…
Нина обернулась, глаза ее встретились с глазами Онегиной…
Ирина Сергеевна долго не могла заснуть. Она старалась думать как можно беспристрастней о Нине. «Ей тоже не легко быть обманутой… А возможно, она ничего не знает… Он так ловко умеет скрывать. Он очень осторожен… Ей, наверно, тоже не легко ждать его по ночам и на рассвете видеть помятое Володино лицо с синими пятнами под глазами… Но почему он так держится за эту Нину?.. Я же красивей… Конечно, я красивей… Я гораздо красивей… Я красивей». И Ирина Сергеевна вытирала слезы со щек.
То, что удерживало Владыкина возле Нины, трудно Онегиной понять.
Нина не часто говорила с Владыкиным на отвлеченные, философские темы, но незаметно для него и для самой себя в простом, даже в бытовом разговоре она раскрывала в обыкновенных явлениях гораздо больше сложности и глубины, чем он это замечал сам.
Вначале эта ее манера его удивляла.
— К чему это? — с искренним весельем и изумлением восклицал он, когда Нина на вечеринке художников, заметив девицу в полувоенном костюме и шевровых сапожках, замечала невесело: «Все это от ощущения социальной неполноценности».
Потом, встречая эту девицу, Владыкин не мог отделаться от Нининого определения, и чем больше он жил с Ниной, тем больше привыкал за каждым поверхностным явлением искать спрятанный, сокровенный смысл. Это и помогало в работе.
Иногда Нина подходила к картине и, указывая на какую-нибудь деталь, спрашивала:
— Что ты этим хотел сказать, Володя?
Так прямо поставленный вопрос раздражал Владыкина. «Учителька», — огрызался он со злостью. Оставшись наедине, он задавал этот же вопрос самому себе, и, не найдя ответа, освобождал картину от лишней детали. Картина от этого только выигрывала.
Владыкин многие процессы своего творчества не мог объяснить ясными, обыкновенными словами и удивлялся, когда Нина говорила вслух то, что в нем самом лежало где-то очень глубоко, в темноте. Он был менее образован, чем Нина, хотя никогда ни себе, ни ей в этом не признавался. Нина была ему так необходима, как тюбики с красками. Без Нины он навряд ли «выбился бы в люди», как любила она выражаться иронически. Она помогала ему двигаться вперед, заставляла его читать книги и упорно работать.
Нина для Владыкина была тем «сильным человеком», которого она искала в нем. Володя, возможно, это чувствовал, но никогда над этим не задумывался. Подкупало его в Нине и то, что она красивая и ни в чем его не стесняет; и то, что она коммунистка и совершенно самостоятельная, — это тоже он считал необходимым привеском к своему общественному положению.
