Русский едва успел задеть острием ножа бок финна, как уже замер неподвижно, пронзенный прямо в сердце.
Когда сержанта нашли, он сидел весь в грязи, прислонясь к изрытой стенке окопа, и, тяжело дыша, смотрел в молодое лицо убитого русского, с которым так долго и крепко обнимался. Левой рукой он зажимал рану на боку, из которой сочилась кровь. После перевязки он снова вернулся к телу русского и оставался рядом, пока того не зарыли вместе с другими русскими, убитыми в этой ночной стычке.
Рана оказалась нешуточной, и сержант попал в полевой госпиталь, а оттуда — к нам. Иногда он призадумывался у огонька в землянке, глядя на свои железные руки, перевитые жилами. И, вспоминая стычки с русскими, он говорил простуженным басом, хмуря исхлестанное осенними дождями, ветрами и морозами худощавое лицо:
— Не драться бы нам с ними надо, с такими упорными и храбрыми. Дружить бы с ними. Смеяться вместе. Петь, плясать. А мы… Э-э, перкеле…
И всегда в таких случаях среди солдат выискивался кто-нибудь, охотно присоединявший к нему свой голос. И в этом голосе не было осуждения его словам, хотя и сквозила доля насмешки:
— Господину сержанту лучше знать, зачем это нам велено делать. Но если господин сержант распорядится отменить войну, то мы скрепя сердце подчинимся, хотя нам так неохота возвращаться в родные семьи из этой траншейной слякоти.
Но тогда сержант вдруг вставал с места и кричал строго:
— А ну, по местам! Кто там у входа? Иконен? Пойдешь на заготовку дров для бани. Мянтюля! Сменишь у пулемета Салонена! А остальные на расчистку траншеи от снега — марш!
Таков он был, наш бравый сержант, высохший в окопах от тоски по жене и детям. Служба для него всегда была главным делом, и сержантские погоны недаром обременяли его плечи.
И теперь тоже, пока мы лежали на дне траншеи, пересекавшей склон горы Питкяселькя, пережидая русский огненный шквал, его басистый голос гремел над нами, поддерживая в нас бодрость:
— Держись, ребята! Не робей! Сейчас мы им тоже всыплем по первое число!
Бог пронес русские снаряды и мины через наши головы. Но они еще не перестали сотрясать землю, как послышалась новая команда нашего сержанта:
— По местам! Оружие к бою готовь!
Как он еще мог видеть, думать и выполнять свою службу в такое время, когда мир доживал свои последние секунды, проваливаясь в огонь и грохот, — один бог ведает. Но его хладнокровие и мужество передавалось и нам. Русские еще не прекратили огня, а он уже успел заметить, что их пехота пошла в атаку. Я ничего не увидел, когда поднял голову, но тоже приготовился к стрельбе из своего автомата. И когда сержант крикнул: «Огонь!» — я открыл огонь, еще не видя ясно, по ком стреляю. Но скоро я заметил, как они перебегали и падали, подползая к противотанковому рву, где были укрыты острые камни. Они не пустили сюда танков, зная, что их ждет во рву. Но они, должно быть, разглядели издали броневые колпаки на платформах и, догадавшись о какой-то недоделке, поручили здесь попытать счастье своей пехоте. И вот она двинулась, несмотря на то, что их же снаряды все еще продолжали ложиться на ее пути к нашей траншее.
Разглядев наконец то, по чему мне нужно было стрелять, я стрелял уже не так беспорядочно. Я выжидал, когда кто-нибудь из русских приподнимется над землей, и только тогда нажимал на спусковой крючок, не забывая и о прицеле. Я видел, как они падали от моих выстрелов, но видел также, как они снова вставали и делали новую перебежку в сторону нашего рва. И я не знал, попадал я в кого-нибудь или нет.
Скоро они добрались до рва, заполненного острыми надолбами, и на некоторое время исчезли из виду. Мы водили дулами автоматов и ручных пулеметов по переднему краю рва, ожидая, что вот-вот над ним появятся их головы. Сержант крикнул: «Не выпускать из рва ни одного!» — и мы готовились выполнить его приказ. Он сам не отрывался от прицела своего автомата. Но пока мы высматривали их головы над передним краем рва, новые отряды русских заполняли ров с другого его края, несмотря на наш огонь.
И получилось так, что русские выбрались из рва в каком-то другом месте, где некому было встретить их огнем. Оттуда они проползли под платформами и броневыми колпаками в малинник, росший по эту сторону узкоколейки. А выскочив из малинника, оказались так близко перед нами, что мы снова открыли дружный огонь, уже не дожидаясь команды нашего сержанта.
Русские все, как одни, попадали на землю и далее выбирались из малинника только ползком. Мы били по малиннику. Откос горы, по которому они поднимались к нам, был покрыт камнями, кустарниками и молодым лесом. И за этими прикрытиями они накапливались, укрываясь от нашего огня. Мы старательно посылали им навстречу струи пуль над самой поверхностью земли и этим кое-как сдерживали их. Но что-то неладное образовалось у нас на флангах, заставившее наших командиров пустить по цепи команду «Назад!».
Сержант наш тоже крикнул: «Назад!» и первый выпрыгнул из траншеи, чтобы отбежать с нами на запасные позиции. Мы начали выскакивать вслед за ним. Но в это время русские, успевшие подползти совсем близко, вскочили на ноги и, крича что-то однообразное, ринулись на наш окоп.
Сержант крикнул нам: «Скорей!» и, видя, что двое еще не успели выбраться из окопа, выхватил из сумки гранату. Перескочив окоп в сторону русских, он размахнулся и метнул гранату им под ноги. Те из русских, кто оказался к его гранате поближе, легли на землю, пропустив ее осколки над головой. Но, лежа на земле, они успели дать по сержанту очередь из автомата, и он упал.
Мы уже удирали от своего окопа, выполняя приказ, как вдруг Аарне Мянтюля, бежавший рядом со мной с ручным пулеметом, крикнул: «А где сержант?» — и остановился. Я тоже остановился и увидел, что русские уже перескакивали через нашего сержанта, прыгая в окоп. Мы ударили по ним огнем, и они легли. К нам с Аарне присоединились те двое, что опоздали выпрыгнуть из окопа. Вчетвером мы так расчистили пулями место возле тела нашего сержанта, что уже готовились вернуться за ним. Но в это время русские стегнули нас огнем из окопа. Мы пригнулись пониже и ответили им тем же. Они кинули в нас гранату. Тауно Иконен успел поддеть ее горстью и отбросить, но сам закряхтел и застонал от пули, которая впилась ему в бедро. Мы с Аарне подхватили его и потащили в сторону верхнего окопа. Матти Салонен пустился вслед за нами, огрызаясь время от времени в сторону русских, пока не опустошил свой диск.
Из верхнего окопа нам привелось увидеть, как по русской наступающей линии прошлись «мессершмитты». Свой главный груз они сбросили на русские танки, пробивавшие себе дорогу справа от нас. Кто-то из наших офицеров догадался пустить ракету в первый окоп, уже полностью занятый русскими. И тогда два самолета, отделившись от остальных, прошлись вдоль того окопа, высыпав на него все запасы своих мелких бомб. Над русскими взметнулось кверху в разных местах столько огня, дыма и земли, что можно было не сомневаться: это был их конец.
Но лучше бы уж не утешать себя подобной надеждой, потому что едва самолеты удалились, как русские начали выпрыгивать из окопа в таком большом количестве, словно бомбы размножили их там, вместо того чтобы уничтожить. Пришлось опять сдерживать огнем их упрямый натиск. И хорошо, что мы в это время оказались на вершине горы, откуда можно было обозревать происходящее на флангах. Это помогло нашим командирам вовремя заметить, как справа от нас русские танки прорвались-таки вперед по дороге, далеко проникая в наш тыл. А вслед за танками густой лавиной хлынули по той же дороге давно раздавленные и уничтоженные нами русские войска.
Командиры, слава богу, умели соображать. Немедленно до нас донеслось их новое распоряжение: «Назад! В лес! И там разобраться по подразделениям!». И вот мы уже катились кубарем с вершины Питкяселькя в сторону ближайшего болота. В болоте мы кое-как разобрались между собой и весь этот день полубегом продвигались на север, с удивлением прислушиваясь к тому, что стрельба никак не хотела остаться у нас позади, а двигалась где-то слева почти наравне с нами. Только к ночи она замедлила свое движение на север, и тогда нам было разрешено остановиться и погрызть няккилейпя, у кого он еще сохранился. А к утру мы выбрались наконец за линию фронта и окончательно разобрались, кому и куда следовало отправляться.
Такое пришлось мне претерпеть на перешейке, засевшее в моей памяти как некий страшный сон, который обрушился на меня внезапно, оглушил огнем и громом, протащил на брюхе через каменистую гору и выбросил в тишину болот. А может быть, это и на самом деле был сон? Да, все это мне привиделось, конечно.
И еще мне привиделось, как мы, финны, воевали с нашим союзником. Это был уже совсем нелепый сон, в котором наш полк оказался на далеком севере, где занял боевые позиции в километре от села Саммалвуори. Зачем понадобилось нашему полку занимать позиции перед Саммалвуори? Затем, чтобы подготовиться к атаке. Против кого понадобилась нам атака? Против гитлеровцев, засевших в Саммалвуори. Против гитлеровцев, засевших на финской земле, откуда они не хотели уходить, словно считали ее своим завоеванием. Это была такая нелепость, в которой даже моя умная голова отказывалась разобраться.
