«Два мира» были высоко оценены В.И. Лениным, который еще в 1921 году сказал в разговоре с М. Горьким о произведении Зазубрина: «Очень страшная, жуткая книга, конечно не роман, но хорошая, нужная книга». Современники с жадностью набрасывались на роман, воспринимая его почти как документальное свидетельство о недавних днях. Сам Горький в предисловии отмечал, что книга написана «поспешно, возбужденно, местами она — многословна, местами — материал ее скомкан, не обработан. Но это недостатки легко устранимые и автор, конечно, устранит их. Технические погрешности книги вполне покрываются гневом автора, гневом, с которым он рисует ужасы колчаковщины, циническую жестокость белых и интервентов».
Какова же была биография автора «Двух миров»? Владимир Яковлевич Зазубрин (Зубцов — его настоящая фамилия) родился 6 июня (25 мая) 1895 года в слободе Заворонеж на Тамбовщине (ныне с. Заворонежское Мичуринского района Тамбовской области) в семье железнодорожника. Вскоре после его рождения семья переехала в Пензу. За участие в революции 1905 года отца выслали в Сызрань, и Володе Зубцову, начинавшему в пензенской гимназии, пришлось заканчивать сызраньское реальное училище, да и то экстерном, так как из училища его исключили за революционную деятельность. В апреле 1915 года его впервые арестовали. И вот дальше начинаются темные страницы в биографии писателя, не проясненные по сей день. В тюрьме он стал агентом охранки. После революции Владимир Яковлевич это признавал, но утверждал, будто пошел на сотрудничество с охранным отделением по заданию товарищей, чтобы установить пробравшихся в ряды организации провокаторов. В 1916 году он стал одним из руководителей Сызраньского комитета РСДРП. После Февральской революции он был арестован новой властью, вероятно, как подозреваемый в провокации. Его перевели в Симбирскую губернскую тюрьму, но летом 1917 года освободили и призвали в армию. Будущий писатель поступил в Павловское военное училище в Петрограде. После Октябрьской революции, с ноября 1917 по февраль 1918 годов Зазубрин — секретарь комиссара Государственного банка. Затем он вернулся в Сызрань, активно сотрудничал в поволжских газетах, начал писать роман о большевистском подполье. После того, как в результате мятежа Чехословацкого корпуса Советская власть в мае — июне 1918 года была свергнута, Зазубрин (тогда еще Зубцов) был мобилизован в армию Комуча (Комитета Учредительного собрания и направили продолжать учебу в Оренбургское военное училище, которое после захвата города красными было эвакуировано в Иркутстк. После десятимесячной учебы подпоручика Зубцова был назначен в, в штаб Омского военного округа, а оттуда направлен на борьбу с красными партизанами командиром взвода 15-го стрелкового добровольческого полка, сначала в Красноярске, а потом в Канске и на Тасеевском фронте. В октябре 1919 года, когда колчаковский режим доживает последние месяцы, полурота из двух учебных взводов во главе с Зубцовым, с оружием в руках переходят на сторону партизан. В штабе партизан в Тасеево Зубцов стал работать в Агитационном отделе при Армейском Военном Совете Северо-Канского фронта в партизанской газете. Будучи прирожденнымй оратором, часто выступал на митингах. Как военный специалист преподавал на курсах красных командиров, готовящихся для партизанской армии. Зубцов участвовал и в боевых операциях партизан против колчаковцев и чехов.
В самом конце 1919 года Зубцов в Канске заболел сыпным тифом, после выздоровления работал в газете уездного Революционного Комитета и укома партии «Красная Звезда», одновременно преподавая в партшколе, работая в Политотделе Первой Сибирской дивизии, а также читая лекции канским педагогам и выступая перед красноармейцами. Здесь, в Канске, он и написал роман «Два мира», который опубликовал в 1921 году под псевдонимом Зазубрин, под которым и продолжал писать.
Вот и пойми, что за человек был Зазубрин. То ли настоящий фанатик революции, считавший, что для достижения революционных целей все средства хороши. То ли человеком, в глубине души разочаровавшимся в революции, но вынужденным служить ей и притворяться убежденным революционером, чтобы не припомнили службу в охранке да офицерство у Колчака. Правда, в конце концов припомнили и то, и другое.
Сам Зазубрин в предисловии ко второму изданию в 1923 году, признавая, что «книга вышла до известной степени сырой» и что при ее написании «часто политработник брал верх — художественная сторона работы от этого страдала», говорил о своем намерении ее переработать. И только спустя несколько лет понял, «нельзя исправлять записей, сделанных по свежей памяти и по рассказам очевидцев в то время, когда автор и все его добровольные «корреспонденты» буквально еще не успели износить ботинок, в которых они месили липкую и теплую грязь полей сражения. Я не исправляю свою книгу, не искажаю текста первых записей, отдаю ее читателю в том виде, как она была издана в 1921 году», — писал Зазубрин в предисловии к изданию 1928 года.
Как видим, роман Зазубрина воспринимался и автором, и его современниками едва ли не как простая документальная зарисовка, свидетельство очевидцев. Однако в действительности это именно роман, построенных в виде глав-новелл, связанных не сюжетными линиями, а лишь общими героями, — роман, написанный под влиянием «Петербурга» Андрея Белого: оттуда короткие рубленые фразы, вынесение в название глав романа отдельных фраз и выражений из текста, наиболее емко характеризующих действие. От Белого у Зазубрина и широкое использование песенных текстов для выражения состояния героев. В «Двух мирах» прослеживается и определенная симметрия повествования, парность эпизодов, относящихся к «красному» и «белому» миру, четкое противопоставление в повествовании двух этих цветов. Ярко и хронологически последовательно отражена в «Двух мирах» гражданская война в Сибири, показаны изнутри оба лагеря — красный и белый.
Отметим, что вышедшие в 20-е годы романы советских писателей о гражданской войне, такие как «Голый год» Бориса Пильняка или «Россия, кровью умытая» Артема Веселого, тоже были написаны не без влияния Белого и тоже отличались решительным отходом от традиционных форм. Как и Зазубрин, формы глав-новелл придерживались, например, Дмитрий Фурманов в «Чапаеве» и Артем Веселый в «России, кровью умытой» (возможно, не без влияния книги Зазубрина).
Отдельные образы «Двух миров» отразились в позднейших произведениях советской литературы. Так, на наш взгляд, можно говорить о заметном воздействии романа Зазубрина на творчество Михаила Булгакова. Работая в 1922–1924 годах над «Белой гвардией», Булгаков интересовался материалами о гражданской войне и уже тогда мог познакомиться с произведениями Зазубрина. Явные параллели удается проследить в пьесе «Дни Турбинных», созданной на основе «Белой гвардии» в 1925–1926 годах. Здесь в заключительной сцене штабс-капитан Мышлаевский так объясняет свое намерение порвать с белым движением: «Довольно! Я воюю с девятьсот четырнадцатого года. За что? За отечество? А это отечество, когда бросили меня на позор?! И опять иди к этим светлостям?! Ну нет. Видали? (Показывает шиш.) Шиш!.. Что я, идиот, в самом деле? Нет, я, Виктор Мышлаевский, заявляю, что больше я с этими мерзавцами генералами дела не имею. Я кончил!..»
Обратимся к тому месту в романе Зазубрина, где поручик колчаковской армии Рагимов объясняет своему другу подпоручику Мотовилову, почему он решил перейти к красным: «Мы воевали. Честно рэзали. Наша не бэрет. Пойдем к тем, чья бэрет. К чему громкие слова, Борис? Подло, нечестно, непатриотично. Помнишь, ты в училище еще развивал теории о том, что жить будет только сильный, что жизнь — борьба. Ну, вот я и борюсь за свою шкуру, но не как вы, с красивыми фразами долга перед родиной или революцией, под гром литавров, с развевающимися знаменами. Нет, я более откровенен. По-моему, и родина, и революция — просто красивая ложь, которой люди прикрывают свои шкурные интересы. Уж так люди устроены, что какую бы подлость они ни сделали, всегда найдут себе оправдание. Капиталист гнет рабочих в бараний рог, выжимает из них пот и кровь, а сам кричит, что это он делает для блага родины, во имя закона и порядка, которые он сам сочинил и установил для обеспечения своего кармана…»
Сходство здесь, так сказать, недискуссионно. Различия интонационны. И вот что любопытно: резко определенные инвективы Мышлаевского в сопоставлении с цинической (а по сути — эпатажной) «житейской философией» Рагимова начинают казаться «мягче», что ли. Нет, вернее сказать — декларативней. Рагимов явно провоцирует собеседника на возражения, на спор, а спорить-то, оказывается, не о чем.
На этом, впрочем, перекличка не затихает, напротив — становится еще более явной. Чуть позже, когда товарищи Рагимова на вечеринке запевают беззаботную, водевильную песенку: «Пускай умрем мы. Эко диво!» — «Рагимов встал со стула и, стуча себе в грудь кулаком, декламировал:
