В последнее время Урве все чаще сталкивалась с довольно сложными вопросами. Не потому, что жизнь стала сложнее, а потому, что зрение ее обострилось. Много раз она бывала на фабрике, где когда-то работала, куда ее тянули знакомые лица, приветливые, любопытные и даже завистливые глаза и где всегда можно было почерпнуть материал для злободневных статей. Что произошло с Людмилой Герасимовой, той самой живой девушкой, вожаком молодежи? Почему после того, как ее перевели на должность начальника цеха, она стала колючей, обидчивой? Поначалу она даже не захотела разговаривать с Урве. Не нашлось времени. А позже чуть ли не час изливала ей душу и даже плакала. Ей не хотелось работать на новом месте. Она жаловалась, что не справляется. Обещали, что будут помогать, поддерживать ее, терпеливо учить. Но оказалось, что это только обещания, которые на следующий же день после ее утверждения были забыты.
Ристна считал, что подобное выдвижение — не что иное, как способ отделаться от неуживчивых людей, не обижая их.
Неужели люди у нас могут так некрасиво поступать с товарищем? Урве трудно было в это поверить.
Почему же нет! Держи глаза открытыми, молодой журналист. Жизнь достаточно многогранна и отношения сложны. Только сегодня утром Ристна беседовал с одним своим другом времен войны, хирургом — способным, инициативным человеком. Не хочет ли Урве пойти в эту больницу, познакомиться с обстановкой? Она найдет там людей, работа которых именно сейчас нуждается в большой поддержке.
Как приятно сознавать, что ты имеешь право вмешаться в жизнь, восстановить справедливость, вникнуть в сложную ситуацию и поддержать человека, которому твоя поддержка нужна...
Ни Урве, ни Ристна не заметили, что они ели. Только счет, который принес официант, ненадолго вернул их к реальности.
Улица встретила их снегопадом. Бессчетное количество звездочек кружилось в воздухе.
— Не говорите мне больше, что вы не смеете и не хотите. Не смеете — это я понимаю. Но не хотите...
Боже мой, какие глаза! И как ему идет серая меховая шапка.
— Я провожу вас до института, — внезапно решила Урве.
Какое-то время они молча шли, затем Урве сказала:
— Долг часто заставляет людей говорить — нет.
— Только поэтому? — остановился мужчина.
— Только поэтому. Пойдемте быстрее. Вы опоздаете.
Ристна не двигался.
— Я и так опоздал. На много, много лет...
Они пошли. Не сговариваясь, свернули на боковую улицу, которая шла параллельно главной.
— Кто, черт побери, сказал, что сила человеческой души должна испытываться отречением?
Урве не знала, что ответить на это. Внезапно она воскликнула:
— Смотрите, черная кошка!
Черное как уголь «несчастье» в белых очках, мягко перебирая лапками по только что выпавшему снегу, перебежало дорогу и нырнуло во двор. Ристна, сделав вид, что испугался, взял Урве за руку и легко потянул к себе.
— Надо вернуться.
Они, смеясь, повернули назад и пошли по запруженной людьми главной улице.
— Марксист — и суеверный. Теперь напишу про вас фельетон.
— Будьте все-таки справедливы, напишите, что суеверным марксист становится только тогда, когда у него такая милая спутница.
— Ну вас! До чего же вы хитрый.
— Человек должен уметь выкручиваться.
Ристне вспомнился случай из его школьной жизни. Их учитель французского языка месье Лассерон как-то вызвал его отвечать урок, а он, как назло, ничего не знал. Как раз в то утро ему перебежала дорогу черная кошка, и тут-то пришла в голову блестящая идея произнести речь на тему: что может постичь школьника, который не учитывает предостережений черной кошки. Весь класс с нетерпением ждал финала дуэли.
— Ну и чем кончилось?
— Месье Ласс — так мы звали его — допускал только очень остроумные шутки. В противном случае он становился злым и колючим. Итог звучал так: за невыученное стихотворение единица, за речь — пять, итого шесть, разделить на два — три, отнять единицу за допущенные в речи грамматические ошибки — остается два.
Всю дорогу они шли, весело болтая, не обращая внимания на встречных, не видя ни трамваев, ни машин.
Вечером Урве села писать. Она волновалась. Она знала, что ее статьи и очерки читает взыскательный и умный человек, который способен оценить то, что хорошо, и ясно видит недостатки. Урве знала это и работая над очерком о Ярваканди, но сегодня она услышала мысли, подстегнувшие ее, заставившие относиться к себе с еще большей критикой и требовательностью. Ей стало казаться, что сегодня на радиозаводе она собрала на редкость мало материала. Как бы ей хотелось сейчас посоветоваться с кем-нибудь.
С Рейном это невозможно. По мнению Рейна, все ее статьи были одинаково хороши. К тому же они с мужем стали совсем чужими и обменивались лишь самыми необходимыми фразами.
Неизвестно также, что он вынашивал в себе все это время после их осенней стычки. На дом опустилась темная тень. Это чувствовал даже Ахто, который цеплялся и за мать и за отца, — сколько раз Хелене Пагар напоминала об этом дочери.
Вот и сейчас она присела к письменному столу, чтобы видеть лицо пишущей дочери, и стала говорить, говорить:
— Изо всех сил, бедняга, надрывается, чтобы все мы зажили по-человечески... Не пьет, разве только с теми, с кем нужно... Да и мальчишка. Неужто сама не видишь, как он тянется к отцу…
Мальчишка, мальчишка! Руками и ногами цеплялся он за отца. Повиснет на шее, обовьет ногами. Урве по себе знала, какое теплое чувство овладевало ею каждый раз, когда Ахто точно так же брал в плен и ее.
На этот раз мать оставила дочь в покое.
На бумаге появились строки:
«Мы не должны любить друг друга».
В подъезде хлопнула дверь.
Урве зачеркнула написанное — не стало видно ни одной буквы. Только она одна знала, что скрывалось под этой темной чертой. Казалось, что крохи радости были даны ей днем лишь для того, чтобы вечером вся жизнь показалась еще горше.
Рейн тихо вошел в комнату. Он был сегодня какой-то особенный, не такой, как всегда. Сел к письменному столу, на тот самый стул, на котором только что сидела теща. Внимательно поглядел на жену, и от этого взгляда ей стало не по себе. Затем сообщил, словно ничего между ними и не произошло, что ему удалось достать фанеру.
Он купил фанеру у одного индивидуального застройщика, чей дом был за Кадриоргским парком.
Со знакомым шофером, у которого на этот раз путевой лист оказался в порядке, они, нагрузив машину, смело поехали по Нарвскому шоссе. В ветровое стекло летели красивые пушистые хлопья снега.
Трамвай. Вынужденная остановка. Как некстати. И вдруг! Оживленно болтая и смеясь, мимо остановившейся машины прошла Урве с незнакомым мужчиной. Рейн видел Ристну только в офицерском мундире, и тем не менее он не мог ошибиться — такое лицо не забывается! Рука машинально открыла дверцу кабины. Да, его жена шла с Ристной так, словно они были старыми знакомыми.
Он не заметил, как машина подъехала к засыпанному снегом недостроенному дому. Вероятно, он забыл бы уплатить шоферу за доставку, если б тот не напомнил. Как во сне внес он в дом лист фанеры. Потом сел на сколоченную из досок скамью и закурил.
Пот на лбу остыл, высох. Радостное лицо Урве и серая меховая шапка Ристны неотступно стояли перед глазами.
Значит, так...
В полку говорили, что Ристна мог покорить любую красавицу из санитарного батальона, если бы только захотел...
Как они познакомились? Когда? Совсем недавно, потому что в тот раз, когда они разговаривали у сарая, она еще ничего не знала о нем. А может быть, знала и скрывала? О чем они так весело болтали сейчас? Куда шли?
У Урве было точь-в-точь такое же лицо, как в тот раз, когда он впервые, старательно вытерев ноги о половик, вошел к ним в дом. Вероятно, и голос ее звучал сейчас так же, как и тогда: «Вы приехали раньше!»
Ах, черт! Вот, оказывается, где зарыта собака! Не станет жена ненавидеть своего мужа, если у нее нет другого.
В неровный дверной проем видны были сваленные в будущей столовой давно смешанные с сухой известью опилки, которые надо было засыпать между кирпичами и дощатой обшивкой. На полу под ногами лежала груда распиленных дюймовых досок для стен. Бери и прибивай. Черная, в дегте, ручка молотка равнодушно торчала из ящика с гвоздями, куда закинула его вчера усталая рука хозяина.
Неужели эти доски наверху, под потолком, — его последняя работа?
Нет, черт побери! Это дело надо выяснить. Сразу, тотчас же. Кем приходится Урве этот любимец женщин? Не отсюда ли все их ссоры? И не из-за Ристны ли она так боится иметь второго ребенка?
Он быстро вскочил, погасил ногой окурок сигареты и снял с гвоздя пальто.
