— Совет ваш хорош, Григорий Пантелеич, но я им не воспользуюсь. Некуда мне идти и незачем. Не дадите работу на заводе — найду в другом месте, — сказал Тимофей. — Прощаться не буду. Еще встретимся.
— Вон! Вон из поселка! — рявкнул вслед управляющий. — Не придется встречаться: не потерплю!..
Товарищи посоветовали обратиться к хозяину.
— С ним скорее сговоришься, Тимоха, — убеждали гутейцы. — Хозяин знает, что у нас мастеров недостаток.
Василий Алексеевич действительно не стал ничем попрекать Елагина и принял его на завод, к большому неудовольствию управляющего. Выслушав раздраженную речь Григория Пантелеевича, Корнилов сказал, что, по его мнению, лучше держать на глазах таких людей, чем позволять им скрываться в подполье, где они могут быть более опасными.
— Главное только — нужно внимательно следить за каждым их шагом, — в заключение добавил Василий Алексеевич. — Надежные люди у вас, полагаю, найдутся для этого?
Надежные люди у Григория Пантелеевича были повсюду на заводе, но не могли они за всем уследить. Ночью в гранильной чьи-то руки подняли распиленные половицы и вынули пачки прокламаций. Они пролежали в потаенном месте под полом больше двух лет. Десятки рук потянулись к этим листовкам так же, как тянется к хлебу голодный человек. Вскоре на заводе многие уже повторяли слова, прочитанные в удивительных листках, отпечатанных как будто сегодня:
«Временная победа угнетателей народа непрочна. Всюду вздымаются против них волны народного гнева. Сумерки, окутавшие теперь Россию, рано или поздно рассеются, и снова вольная открытая борьба за свободу охватит Россию».
В губернской социал-демократической организации старых подпольщиков почти никого не осталось, и прежние связи были оборваны. Нередко Елагин с огорчением размышлял, как же восстанавливать все и кто может помочь в этом. Тимофей даже не верил, что можно чего-то достичь за короткое время, когда организация разгромлена.
Большой неожиданностью для Елагина была встреча с землемером, которого он узнал с трудом.
— Ушел с этапа, — сказал землемер. — Сбрил бороду и волосы, живу по чужому виду. Про Василия Кострова слышал? Нелепейшим образом погиб: о побеге с провокатором условился. Застрелили... Грустно это, конечно, очень грустно. Но какой урок нам всем, как надо знать человека, прежде чем ему довериться... Ну, а ты как? Что делаешь в городе? На нелегальном?
Весть о гибели Кострова потрясла Елагина. Не сразу он собрался с мыслями и рассказал землемеру о своих сомнениях.
— Не смущайся, — утешил землемер, — заканчивай свои дела, перевози жену из больницы, а там подумаем, как связи наладить. Скоро приеду в ваши края: землю отводить буду столыпинским крестникам. Вряд ли только усидят они на своих хуторах... — добавил землемер с многозначительным видом. — Вообще после Лены — явный поворот, ожидаем больших событий. Ну и пора, самое время.
5По утрам будили скворцы. Елагин повесил на дереве перед избою маленький домик, и теперь на заре птицы начинали звонкую перекличку. Тимофей выходил на крыльцо и с улыбкой следил за черными комочками, порхающими среди молодой листвы. С птицей повеселее казалось жить и не так тяготило одиночество.
Вдалеке над полями тускло синела знойная дымка.
Тимофей еще стоял у крыльца, щурясь от солнца, когда со скрипом раскрывались ворота у соседнего двора. Тощая лошаденка с запавшими боками выезжала на улицу. Однолемешный плужок и деревянная борона лежали на телеге около Антипы, лицо которого сияло от счастья. Казалось, были бы крылья, полетел бы Антипа впереди скворцов на поле.
— С праздничком, Тимофей Иваныч! — приподнимая картуз, с насмешкой кричал Волков. — Отдыхаешь? А нам, грешным, и в воскресенье покоя нет. Деньки-то какие стоят! Тепла вволю господь посылает.
— Пахать, что ли, собрался? — неохотно отвечая на поклон, спрашивал Елагин.
— Пахать, милой, пахать. Время не терпит. Паши землицу, поторапливайся!
— Заправским мужиком стал?
— Я всегда им был, Тимофей Иваныч. По нужде у печки-то стоял. Меня ноне к ней, треклятой, и калачом не заманишь. Спасибо нашему господину Василь Лексеичу! Весь век спасибо говорить не устану. Он меня, неприкаянного, на ноги поставил. Лошадку вот дал, землицу он же отвел.
— За какие же заслуги тебя вознаградили?
— И сам дивлюсь: за какие? — восторженно отзывался Антипа. — Может быть, за прилежание. Я ведь никогда ваших глупостей не признавал. В забастовках не участвовал...
— Да чего уж говорить: хорош. Сына родного продал, — сердито отзывался Тимофей.
— Зря болтаешь. Ванька на себя пусть пеняет, — спокойно возразил Волков. — Говорил ему: не связывайся. Не послушался. Теперь вот сидит. Когда выпустят, не слышно? Годика три, пожалуй, отсидит?
Тимофей пропустил вопрос Антипы мимо ушей. Он думал о другом: хотел понять, знал ли когда-нибудь этот рыжий плут какие-то иные чувства, кроме жажды стяжательства, во имя которой он мог бы продать не задумываясь всех людей, как продал и родного сына.
— Мне многие завидуют, — хвастливо рассказывал Антипа, пока запирал за собой ворота. — Маленьким, а все-таки хозяином стал. Хуторские и то косятся. Тоже зависть берет — обидно, что меня хозяин обласкал, из грязи поднял за прилежание. Народ-то зверь: только и смотрит, как бы в кадык другому вцепиться.
— Тебя, говоришь, к печи и калачом теперь не заманить, — насмешливо сказал Елагин и, помедлив немного, добавил: — А в гуте считают, — дышать легче стало.
— Это, значит, как я ушел? — догадался Антипа и прыснул от смеха. — Ну и дураки, боже ж ты мой! Похлеще меня найдутся еще. Хозяин всегда знать будет все, что ему нужно. Не хочешь ли со мной прокатиться?
— Это куда еще?
— Да ты не пугайся — тут рукой подать. Садись! Погляди, как вашего брата хозяин обошел... Одно слово — умора!
Тимофей насторожился.
— Ну что же, давай посмотрим, — согласился он.
Антипка подхлестнул лошадь, и через несколько минут они уже свернули с дороги к широкой овражистой ложбине.
— Гляди-ка, — сказал Волков, поспешно бросая вожжи и спрыгивая с телеги.
Тимофей посмотрел на пригретое солнцем широкое поле, покрытое ровной зеленью озими.
— Хлеба хорошие, похоже, здесь будут, — подумал вслух Елагин.
— Здесь-то будут, а вот тут, пожалуй, шиш с маслом получится...
В голосе Антипы послышалось злое торжество. В глазах сверкнул насмешливый огонек, когда взгляд Волкова обратился на соседнее поле.
Узенький овражек отделял зеленеющие озими от узких полосок, кое-как вспаханных, покрытых плешинами травы.
— Что это? — непонимающе спросил Елагин.
Антипа криво усмехнулся.
— Землица, землица, милый человек. Похуже, чем под озимями, но все-таки не бросовая. Василий Алексеевич в аренду ее стал сдавать. По самой сходной цене. Ну, значит, и перебесился у нас народишко. Многим хозяевами охота стать. Вот и дерутся кольями. Перессорились, перегрызлись многие пришлые из-за этой земли. А кому достанется — гляди-ка, сил не хватает ее в дело произвести. Такой земле только бы родить да родить, а ее во что обратили пролетарии всех стран...
— Хитрый ход вы с хозяином придумали, — мрачно заметил Тимофей. — Только не удастся долго дурачить. Народ разберется, что к чему. Семена раздора хоть и посеяны, а урожая-то, пожалуй, не дождаться.
— Твой урожай-то вернее? — нагло ухмыльнувшись, осведомился Антипа.
Тимофей ничего не ответил. Еще раз окинув взглядом зеленые плешины на узеньких полосках, он зашагал к дороге.
— А может, зря надеешься на свой урожай, сосед? — крикнул вслед Волков. — Помрешь, пожалуй, раньше того, чем жнитва дождешься?
— Дождемся! Не так уже далеко наша жатва, — не оглядываясь, отозвался Елагин.
— Дождемся! — еще раз твердо сказал он, подходя к поселку.
Тимофей смахнул рукавом струившийся со лба пот и посмотрел в ту сторону, откуда он шел.
Вдалеке над полями все так же неподвижно висела синеватая дымка. Воздух дрожал от зноя. Нечем было дышать...
