Ирма выросла с таким же мраком в душе, какой царил в стенах того старинного замка. Ее мозг навсегда был отравлен смрадом факелов той ночи.
Потом школа разведчиков, спорт, парашютные прыжки, альпийские походы. И, наконец, выпускной бал с присутствием фюрера, а потом Россия… Ночной полет над чужой землей, прыжок в неизвестность и длинный путь через всю Россию в Среднюю Азию с документами Фаины Янковской, убитой агентами в белорусском лесу. Ганс Краузе уже много лет жил в России, как Иван Сергеевич Зудин, и имел небольшую агентурную сеть. Самым надежным его агентом был Янковский. К нему на жительство, как племянницу, и определили Ирму под именем покойной Фаины.
Сколько трудностей, сколько опасностей! Сколько неудачных знакомств! И вот финал: приехала эта Султанова… Прав был Краузе, когда, увидев ее, сказал: «Это наша судьба». Черт принес этих летчиков к проклятой Темир-Тепе!
Но больше всего Ирма злилась на Краузе. Ведь он первый выдумал весь этот авантюристичный план. Со дня приезда Джамиле он следил за ней и прекрасно понимал, что лишь одно ее слово с людьми, знающими Дремова, и тайна будет раскрыта. Слишком долго он готовился убрать Джамиле! В результате целый ряд плохо продуманных поспешных действий: Баринский губит Нину, Ирма — самого Баринского; Джамиле посылается подложное письмо от имени Соколовой, чтобы выманить ее из дому и убить… Дело только началось, и в этот тяжелый момент Краузе бежит вместе с Янковским. Теперь они оба, конечно, в безопасности, а Ирма… Как быть ей?
Ирма встала и, взяв направление на железную дорогу, пошла широкими мужскими шагами.
Валентин вынужден был уехать в училище, так и не удостоверившись, выживет ли Нина.
Пассажирского поезда было ждать некогда, поэтому он сел на первый же товарный, на тормозную площадку одного из последних вагонов состава. Эшелон был длинный, тяжелый, на подъемах тащился медленно, а под уклоны тормозил так, что искры летели из-под колес.
Валентин скользил взглядом по серым степным просторам, по бегущим за поездом синим горным склонам, и в сердце его было пусто, как сейчас в этой степи. Так, не отдавая себе отчета во времени и расстоянии, он доехал до какой-то незнакомой станции, где эшелон ненадолго остановился. Станция маленькая, пустынная. Рядом три домика и три тощих деревца, невдалеке начинались могучие горы.
На путях появилась молодая женщина в стоптанных брезентовых туфлях и в стеганой фуфайке, из которой местами торчала грязная вата. Осмотревшись по сторонам, женщина бросила небольшой вещевой мешок на тормозную площадку и, еще раз оглянувшись, взобралась на нее сама. Валентин узнал ее…
Ирма ошиблась в расчетах: к железной дороге она вышла значительно ближе к городу, чем предполагала. Но что делать? Идти пешком дальше она уже была не в силах. Добравшись до ближайшей станции, она легла на дно пересохшего арыка и лежала до остановки первого поезда. Потом, приглядев свободную тормозную площадку, поселилась на ней. Поезд тронулся. Ирма достала из вещевого мешка кусок хлеба и начала потихоньку жевать. О, если бы она знала, какая опасность к ней приближается! Перебираясь с платформы на платформу, к ней пробирался Валентин. Она увидела его издали, но не узнала.
«Какого еще идиота черти несут! — зло подумала Ирма. — Увидал юбку и кинулся…» Потом она подумала, что, быть может, это к лучшему. Лишнее знакомство не помешает. Ей даже в голову не пришло, что она, оборванная, грязная нищенка, должна опасаться офицера. Достав из рукава платок, она начала отирать с лица пыль, отвернувшись от приближающегося офицера. Вот он уже перелез с платформы на тормоз и остановился у нее за спиной. Ирма обернулась и остолбенела: вблизи, в упор, она сразу узнала Валентина.
Прежде она видела его дважды, но слышала о нем много. Это тот самый, кто убил ее агента, тот, кто наказал Баринского, тот, кто любил Нину Соколову…
«Но, может быть, он еще ничего не знает?» Губы ее тронуло подобие улыбки, с них были готовы сорваться слова приветствия, но мысли опередили слова: «Он знает все. Неужели это конец?!» Глаза Высокова смотрят неумолимо и жестоко, на лице беспощадная решительность.
Так, молча, стояли они с минуту и оба без слов поняли то, что один думал о другом. Ирме оставалось либо покориться, либо начать борьбу. Если бороться, то сразу же, пока поезд не пришел на станцию… Но как? Попробовать достать пистолет? Нет, это невозможно. Он не даст ей шевельнуться. Скосила взгляд на бегущую мимо степь. Да, единственное — это спрыгнуть. Поезд бежит по насыпи, по которой легко скатиться вниз. Дальше профиль пути может быть другим, например каменистым… Да и ждать ведь нельзя! Пауза и так уж затянулась слишком.
Каким-то боковым зрением она увидела, что поезд втягивается в выемку между скалами. Ей надо прыгнуть у самого начала выемки, тогда ее противнику прыгать будет поздно, если же он и прыгнет, то наверняка получит повреждения, а она тем временем выхватит пистолет и убьет его. Их вагон в конце состава, и с поезда вряд ли кто увидит все это.
Силы, которые было совсем покинули ее, перед лицом опасности вернулись. «Раз, два, три!» — и она с места, как стояла, прыгнула и плюхнулась на сыпучий склон насыпи и покатилась вниз, подняв целое облако пыли.
Какой же нужен был короткий рефлекс, чтобы упасть почти рядом с ней! Возможно, лишь у летчика он сработал так мгновенно. Прыгни Валентин секундой позже, и он бы оказался на острых камнях. Поезд шел быстро. С последней тормозной площадки на них с удивлением взглянул железнодорожник. Зевнул. «Эка им, чертям, приспичило!»
Оглушенная падением Ирма все-таки успела вскочить на ноги первая, трясущимися руками выдернула из-за пазухи пистолет, но выстрелить не успела. Валентин вырвал у нее из рук пистолет. И вот они одни в безлюдной степи. Поезд скрылся в глубокой выемке, смолк перестук колес, наступила ужасающая тишина.
— Поведешь теперь? — спросила, наконец, Ирма.
— Поведу, — твердо ответил Валентин.
— Подожди, не сразу. Дай хоть дух перевести…
— Дыши, теперь спешить некуда.
Ирма села. Отдышавшись, достала пачку папирос, с трудом нашла непомятую, закурила и начала совершенно спокойно:
— Послушайте, Высоков, я уже не представляю из себя…
Валентин не дал ей договорить:
— Все ваши слова ни к чему.
— Нет, нет, это все очень даже к делу. Выслушайте меня. Если бы случилось такое чудо, что вы бы меня сейчас отпустили, то…
— Бросьте болтать, не отпущу.
— Слушайте, Высоков, у меня с собой большие деньги. Если вы меня сдадите, то они вам не достанутся. И я вам не достанусь. Меня расстреляют. А ведь я молода и красива. Я жить хочу!
Валентин встал.
— Пойдемте, Янковская.
Ирма тоже встала, но не сдвинулась с места.
— Высоков, — начала она торжественно. — Вы еще не осознали моей просьбы. Ведь я очень красива. Поглядите. — И она швырнула с плеч фуфайку, мгновенно сбросила с себя блузку.
Валентин схватил ее за руку и, приблизив свое лицо к ее глазам, зло проговорил:
— Послушайте вы, скотина! Неужели вы всерьез думаете соблазнить меня? Гнусная, пошлая тварь! Наберитесь мужества и приготовьтесь к заслуженному наказанию! — И, оттолкнув ее, зло сплюнул. — Пошли.
Через некоторое время Ирма сделала еще одну попытку.
— Мне необходимо остановиться, — сказала она. — Ну что же вы на меня уставились? Не понимаете? Отвернитесь. Или прикажете при вас? — И она решительно взялась за подол юбки.
Валентин сделал три шага в сторону.
После он не мог вспомнить, что его подтолкнуло. Еще одна секунда промедления, и кто знает, чем бы все кончилось. Он резко обернулся. Ирма как раз замахнулась на него ножом. Одновременно они прыгнули друг к другу, и Валентин схватил ее за кисть правой руки. Ирма боролась отчаянно. Она кусалась, царапалась, но схватка была короткой. Валентин скрутил ей руки, нож выпал, и она враз обмякла и прошипела:
— Ладно, веди…
Валентин легонько толкнул ее вперед, и она пошла, шатаясь как пьяная.
Лишь когда поезд подошел к перрону, Николай Лагутин пожалел, что не дал телеграмму о своем приезде. Ему хотелось приехать неожиданно, а сейчас стало обидно: других вон встречают… Казалось, даже вновь заныли раны. Но что это он, право? Сейчас ведь будет же, будет желанная встреча! Еще минут двадцать, и он обнимет ее…
У него не хватило терпения ждать трамвая, и он пошел пешком вдоль трамвайной линии. У самой калитки остановился, словно не решаясь войти. Вспомнились многочисленные Клавочкины письма. Чудесные письма! По ним можно было проследить, как с каждым днем менялся характер Клавочки, как расширялся ее кругозор, как она становилась все серьезней и, главное, в каждой строчке чувствовалась все растущая сила большой, настоящей любви.
