Ознакомительная версия.
Сосредоточенное настроение рабочего лета снова вернулось к Баклакову, и он забыл о Гурине. Принудительная сила реальности в том, что теперь ему придется изменить план работы. Ему придется отказаться от кольцевых маршрутов и ходить в одиночку длинным пилообразным ходом. Седой и Карзубин будут в группе Куценко. Теперь главное — сбить границы с маршрутами Семена Копкова и Жоры Апрятина.
«Не суетись, не суетись, — внушал себе Баклаков. — Главное, работать методично и без рывков, тогда тебя хватит на целое лето. Главное, работать ежеминутно, не расслабляться, и тогда ты выдержишь это двойное лето».
Едва они успели выбраться в нагорье, как пришла пора теплых туманов. На тундру, на сопки, на речные долины лег пронизанный солнцем и влагой парной воздух. Снег исчезал на глазах. В тумане все казалось искаженным и невероятным: пуночка была величиной с барана, палатка выглядела скалой. Всюду журчала невидимая вода и мягко вздыхал оседающий снег.
От новой базы до ближайшей бочки с продуктами было шестьдесят километров. Отсюда Баклаков решил сходить на запад, в верховья Лосиной. Куценко готовился шлиховать верхнее течение Китама.
Собираясь в маршрут, Баклаков извлек свою трубочку с обломанным краем и пачку махорки.
— Начальник! — изумился Валька Карзубин. — Ты разве куришь?
— Летом курю.
— Правильно, начальник. Я так считаю, что, если мужик не пьет и не курит, лучше к нему не поворачиваться спиной. Такого лучше перед собой иметь, на глазах.
— Летом можешь спокойно иметь меня за спиной.
— Я не про наших.
Подул легкий ветер, и мимо них понеслись клочья тумана. Они были желтые и оранжевые от солнца. Из палатки вылез Куценко и протянул Баклакову рогульку с леской. На крючок были насажены разноцветные кусочки изоляции.
— Где водичку встретишь, кинь да подергай. Один-то харюз все равно не выдержит, схватит. Ты у него мясо вырежь и насади. После этого таскай харюзов сколько влезет. Будут хватать.
— А если не будут?
— Я об рыбе думаю много, — серьезно ответил Куценко. — Зачем консервы таскать, если еды под ногами полно?
— Проверим. Возьму чай, галеты и сахар. Вместо мешка — меховую одежду. С таким грузом бегом бегать можно.
— А то! — согласился Куценко.
— Инженер вот наш не курил, — разрабатывая неизвестную мысль, сказал Валька Карзубин. — Отрежут ему ноги или оставят? Эх, не жизнь, а кантата!
И вдруг сверху раздался посвист крыльев и тревожный гусиный гогот. Весь этот день и всю ночь гуси сваливались к ним с перевала. Шел «главный гусь». И всю ночь они слушали крик тревожный, как долг, и ясный, как жизненная задача.
Снова Баклаков засыпал под похлопывание палаточного брезента. Снова ему хватало нескольких часов, чтобы быть готовым к маршруту. Каждое утро Баклаков благословлял мех северного оленя и старика Кьяе. Он вспоминал о нем часто и с нежностью. «Может быть, легенды о просветленных мудрецах и святых кудесниках имеют в основе такого вот Кьяе. Чего проще?» — думал Баклаков.
Снова зрение и слух по-звериному обострились, и Баклаков издали слышал стук камня под копытом барана, слышал вздохи ветра и даже запах камней. Куценко оказался прав. Хариус дуриком шел на хлорвиниловую насадку, и на рыбалку Баклаков время почти не тратил. Останавливался у ручья, ловил, ел и шел дальше.
На пятые сутки он вышел в верховья Лосиной. Здесь его съемка должна была сомкнуться со съемкой Жоры Апрятина. На стыках всегда возникают споры. Баклаков оставил весь груз и налегке с одним винчестером и молотком решил как следует обходить окрестности.
Баклаков шел вниз по Лосиной. Целью его были скалы, последний раз сжимавшие реку перед выходом на равнину. Вода прыгала по черным камням, но шум ее был отличен от медлительного и грозного рокота реки Ватап, Серой Воды, которую ему еще предстоит в это лето увидеть. Неожиданно Баклаков услышал четкий стук металла о камень. «Может быть, Жора? Неужели так повезло?» Но стук исчез. Баклаков заспешил вниз по реке и метров через двести увидел Жору. Тот сидел на камне у самой воды и что-то доставал из полевой сумки. Молоток валялся рядом, отблескивал на солнце. Жора согнулся над книжкой или дневником. Баклаков решил было подкрасться незаметно, ошеломить. Но вспомнил, что Жора всегда таскает на поясе расстегнутую кобуру с пистолетом.
Баклаков пошел нарочито шумно, на самом виду. Но Жора не замечал его. Вблизи он очень напоминал удалившегося от мира отшельника. Баклакова он заметил, когда осталось шагов пять. Рука Жоры метнулась к поясу.
— Не дури! — крикнул Баклаков.
Жора встал, и Баклаков с удивлением заметил, что пистолета-то у Жоры как раз и нет.
— Какой ты к черту ковбой? — сказал Баклаков. — Тебя связать как сонного можно. Где пистолет?
— В рюкзаке, — смущенно ответил Жора.
— Разоружился в связи с отменой «Северстроя»?
Жора Апрятин ничего не ответил, лишь с неловкой торопливостью стал засовывать в полевую сумку книгу.
— В маршруте? Книга? — удивился Баклаков.
— Это так просто, — пробормотал Жора.
Баклаков бесцеремонно протянул руку. Но Жора книгу не дал. Положил на колени названием вниз.
— Дед прислал. Пишет: полезно.
— Вроде как витамины? — жизнерадостно улыбнулся Баклаков.
— Для совершенствования души. Я деду написал про главного инженера. Оказывается, он в буддины времена им курс геоморфологии читал. А дед прислал мне сборник поучений Гаутамы. Пишет, что студент Чинков, если он правильно его помнит, кличку Будда носить не может. Это противоречит истине. — Жора оживился, взял книгу и открыл ее наугад. — Ты только не смейся, Серега.
— «Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она», — утробным голосом прочел Жора.
— Иногда полезно и сдачи дать, — прокомментировал Баклаков.
— «Серьезные не умирают. Серьезность — путь к бессмертию. Легкомыслие — путь к смерти. Легкомысленные подобны мертвецам», — покраснев от натужной торжественности, читал Жора.
— Так, между прочим, и есть. Сильная мысль, — вздохнул Баклаков.
— «Хорошо сказанное слово человека, который ему не следует, столь же бесплодно, как и прекрасный цветок с приятной окраской, но лишенный аромата…»
— Не трепись про высокие цели, а действуй личным примером. Об этом каждый начальник партии должен знать…
— «Трудно стать человеком, — зазвенел голосом Жора. — Трудна жизнь смертных, трудно выслушивать истину…»
— Ты в бога, что ли, ударился? — спросил Баклаков.
— При чем тут бог?
— Ну-у! Я не Гурин, я парень простой. Но вроде религию ты мне излагаешь.
— Для всякого человека одна религия: не дешеви, не лукавь, не пижонь, работай, — ответствовал Жора.
— Знаешь: Гурин ноги сломал?
— Как?
— По-пижонски. Глупо и жаль очень. А?
— Все идет как положено быть, — печально сказал Жора.
— Давай съемку смыкать, — вздохнул Баклаков. — Мне на восток спешить надо. Река Ватап меня ждет.
— Давай, — согласился Жора. — Душа душой, события событиями, а работа остается работой.
С нагорья в долину Лосиной ползла полоса тумана. Через час она накрыла их, и листы карты, металл винчестера и камни сразу покрылись каплями влаги.
…Через неделю Баклаков вышел на базу своей партии. Все повторялось, и он чувствовал привычное состояние неутомимости. Баклаков был очень доволен маршрутом и тем, что повстречал Жору Апрятина. Конфликта на западной границе маршрута не будет. Может быть, ему повезет и он встретит Семена Копкова. «Но если в начале маршрута везуха, то невезуха будет в средине или в конце», — думал Баклаков.
Палатка их стояла в долине, один край которой был голубым от цвета составляющих его лав, второй зеленым. Сидя на склоне, Баклаков профессионально вглядывался в контуры этой смешной долины. Он увидел Куценко, Карзубина и Седого. Они шли с верховьев ручья. Судя по нагруженным рюкзакам, также ходили в многодневку. Они подошли к палатке, заглянули в нее, и все трое стали смотреть на горы. Видимо, ожидали, что Баклаков уже вернулся. Баклаков сидел неподвижно, и увидеть его на фоне камня было нельзя. Куценко разулся. Обостренным зрением Баклаков видел его квадратные ступни. Куценко всегда разувался после маршрута. Карзубин с чайником пошел к ручью, из палатки донесся шум примуса. Была предвечерняя тишина, и звуки доходили очень ясно и четко. Баклаков поднялся и бегом на легких ногах стал спускаться по склону.
«Мы все обреченные люди, — думал он на ходу. — Мы обречены на нашу работу. Отцы-пустынники и жены непорочны, красотки и миллионеры — все обречены на свою роль. Мы обречены на работу, и это, клизма без механизма, есть лучшая и высшая в мире обреченность».
— Эпиталама! Начальник идет, — громко сказал у палатки Валька Карзубин.
Ознакомительная версия.
