Все сильнее сказывалась усталость. Я брел под затянутым тучей вечерним небом Москвы. Оно, это небо, теперь было не темным, как в годы разрухи, а подсвеченным снизу тысячами городских фонарей, светящихся вывесок, светящихся окон и, казалось, мерцало или чуть пульсировало от непрестанных, далеких и близких вспышек трамвайных дуг. Скоро ли я найду себе место в этом звенящем, пульсирующем мире? Скоро ли удивлю свет?
Далее рассказ Бережкова продолжался так.
Однажды вечером, примерно через месяц с того дня, как он побывал у следователя, Бережков вошел в аптеку и направился к будке телефона-автомата. Достаточно было бросить беглый взгляд на его все ту же истрепанную куртку, на стоптанные ботинки с двумя-тремя так называемыми «незаметными» заплатками, чтобы уяснить: баночка эмалевой краски, конечно, еще не использована по назначению. Перед тем как позвонить, Бережков несколько раз прошелся около будки, хотя она не была занята. Потом все-таки открыл застекленную дверцу, шагнул и плотно притворил ее за собой. Вынул гривенник и опять поколебался. Слегка подкинул монету. Орел или решка? Выпал орел. Это было счастливое предзнаменование. Бережков решительно сунул монету в автомат, снял трубку и назвал номер — номер телефона профессора Августа Ивановича Шелеста.
— Слушаю, — раздалось в мембране.
Искусственно бодрым тоном Бережков воскликнул:
— Август Иванович?
— Да. Кто говорит?
— Август Иванович, это я — Бережков.
Он ждал в ответ какого-нибудь возгласа, слова, но Шелест молчал. Наконец в трубке раздалось:
— Бережков? Какой это Бережков?
— Август Иванович, вы не могли забыть… Помните, мы вместе строили аэросани. А потом… Ну, это я, Бережков, ваш ученик.
— А… Очень рад… (Это прозвучало крайне сухо.) Что вам угодно?
— Август Иванович, у меня есть одно изобретение. Я хотел бы, если позволите, показать его вам.
— Прошу извинить, но, к сожалению, не могу уделить времени на это.
Бережков наивно спросил:
— Почему?
— В свое время мы, кажется, раз навсегда установили, что ваши изобретения не по моей части.
— Нет, Август Иванович, теперь у меня совсем не то… Я сконструировал потрясающую…
Бережков потом вспомнил, что тут он самым жалким образом запнулся. От любимого словечка шибануло на версту хвастовством, а он намеревался быть смиренным и скромным. Но словечко сорвалось, натура взяла свое, и Бережков понесся, позабыв о благих намерениях:
— …потрясающую вещь. Еще никто на земном шаре не придумал такой вещи… Это… Вы слушаете, Август Иванович?
— Да…
Покосившись на стекло будки, Бережков продолжал, понизив голос:
— Это двигатель совершенно нового типа. По телефону, как вы понимаете, я не могу распространяться об этом. Разрешите, Август Иванович, показать вам чертежи.
Опять наступило молчание. Потом Бережков услышал:
— Хорошо… Завтра в шесть часов вечера можете прийти ко мне домой.
И вот следующим вечером, очень волнуясь, он подходил к квартире профессора Шелеста. С собой он нес несколько свернутых в трубку чертежей свою конструкцию, пока существующую лишь на бумаге. Он терзался и верил. Терзался своим неприглядным видом и верил, не переставал верить ни на миг, что свернутые в трубку листы ватмана, которые он бережно держал, перевернут моторное дело во всем мире.
Повествуя о своей жизни, в которую, как становая жила, были вплетены всякие технические выдумки, всякие замыслы прирожденного конструктора-изобретателя, Бережков стремился изложить их так, чтобы они были совершенно понятными, кристаллически ясными, как он любил говорить.
По моей просьбе он без затруднения, буквально в минуту представил на бумаге проект необыкновенного двигателя, с которым шел когда-то к Шелесту.
— Представьте себе примус, — объяснял мне Бережков. — Самый обыкновенный примус. Вообразите далее, что мы заключили его пламя в горизонтальную трубу. Начнем затем продувать сквозь эту трубу воздух, создадим воздушный ток. Для этого установим на одном конце трубы нагнетающий вентилятор с небольшим моторчиком для запуска. Нагреваясь в пламени и увеличиваясь, следовательно, во много раз в объеме, воздух будет вылетать из противоположного отверстия вихрем колоссальной силы. Вас интересует: как же не допустить распространения нагретого воздуха и в обратном направлении? А мы изогнем горелку. Видите как? Теперь струя пламени под огромным давлением рвется к устью трубы. Вот мы и создали вихрь. Подставим под этот вихрь лопатки паровой турбины (разумеется, несколько видоизмененные). Затем мы с вами можем спокойно сесть и созерцать. Наша вещь сама будет крутиться, пока есть в бачке горючее.
Таков был этот простой и, как мыслилось Бережкову, гениальный двигатель, с которым он шел к Шелесту.
— Прошу вас, — сказал Август Иванович.
Отлично натертый паркет блестел в его большом кабинете. В этот день, как назло, стояла оттепель, а у Бережкова не было калош. В передней он долго шаркал о половик промокшими башмаками. Теперь, стоя в дверях кабинета, он отчетливо представил, как появятся на этом паркете сыроватые следы его ног, и густо покраснел.
Шелест сидел у письменного стола в кожаном кресле. Отвлекшись от работы, он не привстал навстречу своему гостю и холодно взирал на него. Однако когда он увидел внезапно вспыхнувшие щеки Бережкова, выражение серых строгих глаз переменилось. Там промелькнули юмористические искорки.
— Прошу вас, — мягче повторил Шелест.
Подойдя, Бережков сел и положил на письменный стол около себя трубку чертежей. От волнения он не мог начать разговора.
— Это и есть ваша потрясающая вещь?
— Да.
— Что же, посмотрим…
Бережков лихорадочно развязал веревочку и снял обертку из газеты. Шелест поднялся, взял чертежи и присел на край стола, закинув ногу за ногу, лицом к электрической люстре. Смугловатый профиль склонился над развернутым листом. Волосы, изрядно поседевшие, цвета серебра с чернью, еще ничуть не утратили живого, молодого блеска.
— Вы понимаете, Август Иванович, струя пламени… — стал объяснять Бережков.
— Понимаю. Все понимаю. Действительно необыкновенное открытие.
— Да? — воскликнул Бережков. Ему почудилась ирония в тоне Шелеста.
— Да. Доныне считалось, что газовые турбины неосуществимы из-за низкого коэффициента полезного действия. Но вы, очевидно, опровергли это заблуждение. Не вижу только ваших расчетов.
— Я… Я еще не сделал расчетов. Это только первая компоновка. Только идея. Вы видите, струя пламени под огромным давлением…
— Гм… Под огромным? А во что превратится тогда ваше горючее?
— Как то есть «во что»?
— Вы этого не знаете? В так называемую «жидкость Зеленского», лишенную способности гореть.
— Но… Но давление можно в таком случае…
— В таком случае, — жестко перебил Шелест, — разрешите мне познакомить вас с одним трудом.
У стен кабинета на массивных полках тесно стояли тысячи книг. Храня комплекты многих русских и иностранных технических журналов, Шелест сам на домашнем станке любовно их переплетал. Он быстро нашел и протянул Бережкову толстый том. Это было новое издание его, Шелеста, капитального курса «Двигатели внутреннего сгорания».
— Вы это читали?
Бережков неуверенно кивнул. В студенческие годы он слушал лекции Шелеста и легко схватывал предмет, легко сдавал экзамены, почти не заглядывая в учебники. А нового издания книги Шелеста он никогда не раскрывал.
— Вы найдете здесь, — безжалостно продолжал Шелест, — описание вашей поразительной идеи. И у нас, и в других странах она уже, к вашему сведению, исследована практически и теоретически. Так потрудитесь же, по крайней мере, сначала узнать все, что было сделано в этой области до вас. А пока… Пока вот вам мой совет: завяжите это опять вашей веревочкой и никогда никому больше не показывайте. Чем еще я могу быть вам полезен?
Бережков не ответил. Шелест вновь посмотрел на чертежи, потом на их незадачливого автора, уныло опустившего голову, и произнес:
— Сейчас у меня в институте свободно место младшего чертежника. Если хотите, я вас возьму на эту должность.
— Младшим чертежником?
— Да. Если угодно, я вам напишу записку, и можете завтра выходить на службу.
— На службу? — опять переспросил Бережков. — Нет, Август Иванович, никогда!
— Ничего иного я не могу вам, к сожалению, предложить.
— Благодарю вас.
Бережков свернул в трубку чертежи, мрачно поклонился и пошел к двери. На паркете он увидел уже подсохшие следы своих много раз заплатанных ботинок. У порога он остановился. Обернулся. Тихо выговорил:
— Ну, напишите.
