Утром будит странная песня: ликующий крик, торжественный, величавый! Что это? Молитва? Сперва подозрение: голос донесся из комнаты сопровождающих нас вьетнамцев. Но кто там может молиться? Товарищ Хоа, или молодой Хинь, или весельчак шофер? Нет, не то…
Выбираюсь из-под москитной сетки, которая натянута над постелью. Около шести утра. Из-за гор поднимается солнце.
На балконе вижу профессора из Свердловска, любуется, как всходит огненный шар. Вчера товарищ Хоа, как привез нас сюда, растолковал через переводчицу: «Вправо можно ходить сто метров, влево можно ходить сто пятьдесят метров, назад ходить… — он на мгновенье задумался, соображая. — Назад не надо ходить. Ходить надо вперед, в море». Мы поняли его: и справа, и слева, и сзади находятся орудийные установки береговой обороны. Время напряженное (американцы еще тогда не ушли из Вьетнама). Вот и вечером, в темноте, видели в море цепочку огней. Говорят, это корабли седьмого американского флота. Поняли, но легче не стало. Позавидуешь солнышку: поднялось и катится, не ведая, что туда нельзя и сюда нельзя.
У побережья бороздят спокойную воду, прикрытую слабым туманом, десятки рыбацких джонок. Их паруса, освещенные солнцем, похожи на коричневые крылья огромных бабочек. Начавшийся отлив уже обозначил узкую полосу выгнутого серпом песчаного берега.
— Что это было? — спрашиваю профессора. — Пел кто-то?
Он кивком указывает на дорожку, идущую к мысу, — «куда нельзя». На дорожке патруль — два солдата в светло-зеленой форме, с круглыми шлемами на головах, с автоматами.
— Обрадовались наступающему дню. — И после минутной задумчивости добавляет: — Славят солнце. Солдаты!
В голосе профессора взволнованность — солдаты славят наступающий день, славят солнышко! А мне вспоминаются строчки вьетнамского поэта о таких же солдатах:
Пусть от ружья
тяжело плечу,
Но гнев зовет нас
в нелегкий путь.
Идем мы склонами
скользящих скал,
Реки мы переходим вброд.
Вот одолели мы перевал,
А нас уже новый подъем
ждет…
Клянемся — будет цвести
Вьетнам!
Морская рыба
«Сходили в море» до завтрака, потом прошли и раз и два те сто и сто пятьдесят метров, опять искупались — и томимся, не знаем, куда себя деть. Накануне, в ханойской гостинице, когда обговаривали, что хотелось бы увидеть, попробовали отказаться от поездки на побережье Тонкинского залива, того места, где сейчас находимся. Товарищ Хоа заверил: побываем и у горняков, и на заводах, съездим в порт Хайфон, но и от отдыха отказываться не следует. Заботливость, а с нею мы встречались повсюду, куда бы потом ни ездили, тронула, и все-таки казалось нерасчетливым терять два дня на купание в морской воде, когда можно было их использовать с большей пользой. Помощник Хоа, молодой товарищ Хинь (так мы его звали с первых дней), уже сносно разговаривавший по-русски, беспечно сказал в ответ на наши сетования:
— Дней много, хватит.
У него живые, кофейного цвета глаза и гладкая, словно натянутая кожа на лице. Он сидит рядом с Хоа, принимает участие в беседе и, не переставая, выщипывает редкие волоски на подбородке. Потом-то я видел специальные для этого дела щипчики. Оказывается, выщипывать бороду так же обычно, как и брить ее, но тогда его действия показались ничем не обоснованным издевательством над собой. Я вмешался и был наказан.
— Поднимемся в номер, — сказал я ему. — Дам бритву.
Хинь сверкнул кофейными глазами и наставительно сказал под хохот остальных:
— В жизни у всех разные дороги, а могила общая.
Что дороги разные, понятно, но к чему было приплетать «общую могилу»? В тот же вечер Хинь подбросил еще несколько забавных реплик, и мы окончательно влюбились в него и с каждым днем все охотнее наслаждались беседой с ним.
Теперь, заметив, что мы не знаем, чем заняться, он появился с двумя спиннинговыми удочками и банкой свежих креветок.
— Ловись, рыба! — радостно возвестил Хинь.
Одну удочку взял Борода, другая досталась мне. Садимся на мол. Не знаем, надо ли поплевать на креветок, как на червяка, — на всякий случай поплевали.
Сзади толпа любопытных. Вот-вот сейчас блеснет на солнце пойманная рыбина! Но, видно, и в Южно-Китайском море рыба так же не хочет клевать на удочки. Любопытные, проронив несколько иронических замечаний, расходятся.
Неподалеку ловит вьетнамец, наверно, свободный от дежурства солдат. Удочка у него спиннинговая, с кольцами, но вместо катушки он держит левой рукой какой-то странный блестящий предмет. Подошли поближе, наблюдаем. Предмет оказался обыкновенной консервной банкой, но без крышки и донышка, просто пустотелый цилиндрик, на него намотана леска. Вот он взмахнул удочкой — и леса поползла с банки. Как только поплавок коснулся воды, он прижал леску пальцем, не дал ей сматываться дальше.
Пораженные простотой и удобством изобретения, отходим к своим удочкам. Борода считает, что нам надо забрасывать дальше, в этом все дело. Но груз мал, катушка старая, ржавая, и закинуть, как следует, не удается. Подумав, он дополняет грузило камнем. Теперь леса размоталась, но поплавка нет, его утянул на дно камень. Чертыхнувшись, он сматывает удочку и уходит…
Я все-таки поймал рыбу. Окраской чем-то похожа на нашего ерша, но шире и покрупнее. Довольный, пошел показывать скучающим друзьям.
Всеобщее оживление. Рыбу рассматривают, взвешивают на ладони. Потом зовут Хиня.
— Что за рыба? Как называется?
Хинь долго и подозрительно оглядывает ее, смотрит на нас.
— Я лично думаю, это морская рыба, — сообщает он.
Нет, невозможно не влюбиться в молодого Хиня.
Кормилец
— Тяо данти! — старательно выговорил я, делая ударение на последнем слоге и помня, что слова надо произносить протяжно.
— Данти, данти, — ответил он на приветствие, искоса взглядывая на меня и в то же время не переставая нажимать грудью на доску.
— Ты чего ловишь? — спросил я, забыв, что ответить он все равно не сможет.
Второе утро вижу его. Чуть взойдет солнце, мальчик появляется на берегу с рыболовной снастью. Длинный шест, а от него идут распорки. К шесту и к ним привязана сеть. Сооружение чем-то напоминает нашу наметку, но в увеличенном виде. Правда, наметкой ловят с берега, опускают ее сверху в воду и подгребают под себя. Здесь же на распорки надеваются «башмаки» с круто загнутыми носами (сделаны из какой-то толстой коры), чтобы не врезались в дно, скользили. Снасть толкают вперед. Для упора на шест насаживают поперечную доску, грудью упираются в нее.
Вчера я наблюдал за ним. Начинался отлив, и ему приходилось удаляться от берега все дальше и дальше. С размеренной монотонностью, терпеливо выполнял он нелегкую для него работу. Затем, ближе к полудню, на берегу появилась пожилая женщина, что-то крикнула мальчику, и он вытащил снасть из воды.
Тут я разглядел его лучше. Было ему лет двенадцать. Широкое лицо, широкий нос и очень серьезный, взрослый взгляд. На голове шапчонка, чем-то похожая на красноармейский шлем, но без шишака, на плечи наброшена истлевшая рубашка — все это защита от солнца: вьетнамское солнце даже зимой печет.
Пожилая женщина расспрашивала его, он отвечал. Потом они отвязали сеть и ушли. Мальчик, перед тем как уйти, затащил кол с распорками повыше, на камни, куда не доходила морская волна во время прилива.
Сегодня, увидев, как он настойчиво ходит взад и вперед вдоль берега, я не выдержал, разделся и подошел к нему. Меня заинтересовал этот парнишка, заинтересовала пожилая женщина, которая пришла с ним утром, помогла наладить снасть и стояла несколько минут, наблюдая, как он принялся за работу.
— Чего ты ловишь? — опять спросил я его, помогая понять вопрос жестами.
Он скупо улыбнулся и показал, что надо дело делать, — какие там разговоры! Пришлось согласиться с ним и начать дело делать.
Я старался, как мог. Время от времени парень оставлял мне шест, а сам, встряхивая, перебирал сеть. Я видел, как мотня с мелкой ячеей заполняется студенистой массой. Вдвоем мы волокли снасть куда быстрей. Иногда через верхние края распорок, выскакивая из воды сантиметров на двадцать-тридцать, перелетали светлые рачки, похожие на креветок, но маленькие. Парень, как бы забавляясь, ловил их на лету рукой и отправлял в рот. Оказалось, что за этими рачками мы и охотились.
Мы закончили лов, когда в мотне у нас был клубок размером с футбольный мяч. Наверно, это был удачный улов, потому что и женщина, пришедшая встречать мальчика, и он сам были оживленны. Я сидел на камне, стараясь не раскрывать рта: от непривычного долгого хождения в воде зубы выбивали дробь. Они отвязали сеть и ушли.
И еще утро, пока не подали автобус, мы ловили с ним светлых рачков, которых, оказывается, можно есть сырыми, можно сушить на солнце и потом щелкать, как семечки, и можно варить вкусный суп.
