— Какое давление выдерживают?
— До десяти атмосфер.
Севка работает на расфасовочном аппарате. Леокадия, когда водила своих ребят на комбинат, задержала их возле хитрого Севкиного аппарата. Машина сама брала картонку, заворачивала углы, делала коробку, подклеивала ей донышко, насыпала порошок, щеточкой сбрасывала лишнее с крышки, заклеивала сверху и по пять штук сдавала на конвейер.
Рындин восхищенно поцокал языком:
— Ушлая!
А Севка подмигнул ему: мол, точно!
Юрасов-младший наливает сестре чай, говорит мечтательно:
— Надо думать об электронных устройствах. Мой аппарат вчерашний день. Вычислители должны помогать предсказывать свойства соединения. В книге «Будущее химии» Альзин пишет, что при изучении молекулярных структур потребуется радиолокаторное оборудование…
Да неужто это Севка? Тот самый, который лет восемь назад просил у нее:
— Дай мне две копейки.
— Зачем? — интересовалась она.
— Я брошу в автомат для папирос.
— Зачем?
— Уничтожу папиросу, чтобы было на одну меньше. Я дал клятву.
— Кому?
— Автомату!
А теперь… бредит электронными устройствами и радиолокаторным оборудованием. Собственно, он всегда был фантазером и почемучкой. Если Севка в детстве тянул: «Лё-о-о», — это уже был позывной перед вопросом, и, когда у Лешки было настроение отвечать, она произносила: «Куа-куа…»
— Лё, какой величины Саргассово море?
— Лё, что значит «опасный узурпатор»?
— Лё, как опохмеляются рассолом?
Вопросы распирали его, и, устав отвечать на них, сестра давала отбой:
— Мэ-э-э-э… — Значит — отстань, надоел, прекрати!
— Альзин в своей книге утверждает, — увлеченно говорит Севка, — что главное — проникнуть в ультрамикроскопический мир атомов и молекул, узнать законы, которыми управляется этот мир. И потом — постигнуть химические основы жизни. Григорий Захарович убежден, что это поможет раскрыть природу рака, шизофрении, победить их… Ведь каждый из нас — носитель почти всех химических элементов…
Леокадия прерывает витийство брата:
— С Оленькой, Всеволод Алексеевич, встречаетесь?
Он сразу сваливается с поднебесья на землю.
— А то! Каждый день!
Оля заканчивает одиннадцатый класс, и Севка, недавно познакомившись с ней, сказал сестре, что «это очень серьезно».
А три года назад писал девчонке в классе:
Я вас люблю —
Вы мне поверьте:
Я вам послал
Блоху в конверте.
А вы напишете ответ:
Блоха кусается иль нет?
— Знаешь, какая Оля?! Редкой души человек. Мы думаем потом вместе во втуз поступить — у нас на комбинате открывают.
— Благими намерениями, Сев-Сев, дорога в ад вымощена.
— Нет, серьезно! Станислав Андреевич говорит…
И опять взахлеб о своем технологе Панарине. Тот и мастер по шахматам, и когда-то задержал крупного бандита («На шее видела метку от ножа?»), и закончил университет с отличием, и на комбинате из молодых — самый толковый («Прямо энциклопедист!»).
Леокадия нисколько не умеряет этой влюбленности брата, потому что и сама очень любит Стася. Вероятно, Севку подкупает в Панарине его одержимость. Леокадия невольно вспомнила, как когда-то вьюжной зимой Стась кричал в степи:
— Полимеры победят мир!
Все же страшно обидно, что после разрыва с Аллой Звонаревой Стась так и не нашел себе никого по душе. А скорее всего и не искал. Он из однолюбов и, видно, до сих пор верен своему чувству и страдает оттого, что Алла предпочла Мигуна.
…Севка неутомимо продолжал расписывать достоинства Панарина.
— Ну, я покухарю, — пресекает его красноречие Леокадия.
В своей комнате она надевает брюки, фартук и отправляется на кухню готовить борщ на завтра.
Леокадия крошит свеклу, чистит картошку и мурлычет любимое:
И снег, и ветер,
И звезд ночной полет…
Кое-какие преобразования в квартире Леокадия уже произвела: купила удобное и вполне современной формы кресло папе, оборудовала кухню, и теперь она сияет прямо лабораторной белизной, радует глаз стенными шкафчиками, рядами бежевых банок.
Эти беспечные консерваторы — мужчины сначала противятся новшествам, а потом соглашаются, что «так лучше», и принимают все как должное. Надо мобилизовать Севку, чтобы добыл холодильник…
Она поставила кастрюлю на газовую плиту и села за подготовку к завтрашнему дню. Это тоже увлекательное занятие! Очередной экзамен. А ты — вечный ученик.
Недавно Альзин, встретив ее в городе, опять начал корить:
— Изменили нам, Красная Шапочка… А то переходите на комбинат: интересную работу дадим.
Она даже рассердилась:
— Григорий Захарович! Мы готовим вам химиков! Ведь химии, как я понимаю, предстоит долгая жизнь?
— Не буду, не буду… — улыбнулся ее горячности Альзин.
Ну, может быть, она и преувеличивает, но в ее старших классах сейчас почти поголовное увлечение химией. Надолго ли их хватит трудно сказать, однако многие заявляют, что после средней школы пойдут на комбинат. А пока «лаборанты» помогают ей даже в делах шестого «Б».
Она полистала учебники, справочники. Может быть, сначала продумать вопросы школьной олимпиады, подготовить беседу в «клубе любознательных»: что умеет волшебница химия?
Рассказать о полимере, который высасывает из крови яд, спасает при скарлатине и столбняке; о ставиниле — гибриде металла и пластмассы; о глиссерах из стеклопластика; о пиросульфите натрия, который разрешает хранить фураж под открытым небом, потому что отпугивает гнилостные бактерии; о клее, которым склеивают железобетонные плиты; об альпинистских веревках необыкновенной прочности и негниющих сетях?
Кому бы дать написать на листе ватмана вещие слова Максима Горького: «Химия — это область чудес, в ней скрыто счастье человечества; величайшие завоевания разума будут сделаны именно в этой области».
В доме тишина. «Папа, наверно, лег спать — у него опять неладно с сердцем, Севка уткнулся в книгу… Хорошо вот так, в тишине, поразмышлять».
Вот пишут: «Школы-интернаты — учебные заведения высшего типа». А в чем эта новая высота? Говорят: в гармонии общественного и семейного воспитания. Но как же мне «гармонировать» с Лизиной мамой? Она приходит и, даже не поздоровавшись, набрасывается:
— Когда ботинки детям менять будете?
А их месяц назад меняли.
Дома учит дочку:
— Ты замени белье интернатское на старое, там другое выдадут.
Лиза протестует:
— Тебе люди помогли, меня приняли…
Но мать непреклонна:
— Яйца курицу не учат! Государство не обеднеет!
Тогда девочка вспыхивает:
— Нет, учат!
Мать, подскочив к ней, дает пощечину. Лиза — в рев. Но все же интернатское белье на драное не сменила и обо всем рассказала воспитательнице.
…Душа ребенка, как и взрослого человека, не терпит пустоты. Вот только чем будет она заполнена? И кто будет заполнять? Ох, трудно все это, очень трудно.
Директор Мария Павловна говорит: «Нужно гражданское мужество… вдохновение… новаторство».
Какой я новатор! «Взорвалась», увидя, как Валерик «занял» конфету товарищу… Часто не хватает терпеливости… Хочется, чтобы все хорошее произошло немедленно, по мановению педагогической палочки, но ведь так не бывает!
Может быть, я слишком накоротке с детьми: вместе с ними и на коньках и в лес? А надо умерить свою подвижность: не девчонка же — воспитатель! Нет, глупость, глупость! Никому не нужны чопорность и наигранная сдержанность. Дети, особенно здесь, нуждаются в доброй улыбке, ласковом слове.
В дверях комнаты появляется Севка с белым листом бумаги в руках.
— О моя ученая сестра! Не откажи во внимании своему младшему брату!
— Новый гимн полиэтилену?
— Нет, гимн новому человеку.
Он развернул лист.
— «Заповеди бригады коммунистического труда, — прочитала Леокадия надпись, сделанную красной тушью. — Первое: не отказывайся ни от какой работы — выгодная она или нет, тяжелая или легкая. Второе: выполняй работу не механически, — а творчески. Третье: знания и опыт не держи в кубышке». Это кто же сочинил?
— Какая разница? — потупился Севка. — Важна суть.
— Кубышку заменить нельзя?
— Нельзя. Выразительно.
— Ну, быть посему.
— Да, Лё! Достал свежий номер журнала «Кругозор»…
Севка извлек вставленные в журнал пластинки, включил проигрыватель, приглушил звук — запела виолончель. Потом послышался голос английского писателя Чарльза Сноу. Он благодарил Шолохова за подаренную казачью бурку и обещал приехать на Дон еще.
Прослушав Сноу, Севка заметил с огорчением:
— Все же у меня еще плохое произношение…
И опять, как это часто было в последнее время, Леокадия подивилась: «Как же ты вырос, мой Сев-Сев!»
