Ну и я скажу Тукову это самое. Не темни!..
А вот Кузьминишне… Что я скажу сейчас Кузьминишне?
Он ничего не сказал. Не нужно было ничего говорить.
Кузьминишна сидела за столом и с ложки кормила младшего внука. Матвейка баловался и уворачивался от ложки. Рядом Светланка, как старшая и рассудительная внучка, сама уписывала за обе щеки такую же кашу. В открытую дверь видна Лелька — стоит у стола в бывшей Любиной комнате и гладит белье, а белья возле нее — груда. Наверно, опять берется по вечерам стирать и гладить чужим людям. С тех пор как у нее родился Матвейка, она хватается за любой заработок. А теперь, когда заболел Кузьма Иванович, особенно.
— Вы со станции, Павел Кириллович? — Лелька выбежала к нему с утюгом в руке. — Никиту не видали?
Оказалось, после работы Лелька поспешила домой — белье пересохнет, а Никита остался на собрание. И вот его нет и нет.
— Да какое собрание? Нет у нас собрания.
— Может, он еще куда зашел? — поспешила вырулить сына Кузьминишна. — Он хотел насчет кровельного железа похлопотать…
— Знаю я его хлопоты! — сердито блеснув глазами, бросила Лелька, вернулась к белью и уже оттуда, наглаживая очередную вещь, весело крикнула Пальке: — Его на поводке водить нужно, гулену несчастную! И этот баловник такой же, весь в батьку!
Матвейка действительно был весь в батьку — даже в младенческой его улыбке было что-то кузьменковское.
Знакомый голос сказал за дверью:
— Придет твой Никита, никуда не денется.
Палька с удивлением заглянул в ту комнату — Катерина сидела с ногами на кровати, плотно завернувшись в вязаный платок, руки сложены. Мрачная.
— Ты что тут делаешь?
— Ничего.
— Да ты что — такая?
— А чего мне веселиться?
В те дни, когда разразилось несчастье, Катерина была спокойней и решительней всех. Она без промедления вернулась на работу в свою компрессорную, а Светланку перевела жить к «кузьменковской бабушке», грозно цыкнув на родную мать, когда та запротестовала.
— Вам бы только охать и переживать, — сказала она тогда. — Кузьминишне дело нужно, руки занять нужно…
Палька подсел к сестре и тихонько, чтоб не услыхала Кузьминишна, рассказал о Кузьме Ивановиче. Катерина слушала рассеянно. И вдруг спросила дрогнувшим голосом:
— Почему от него ничего нет?
Палька понял, что она все время думала об Алымове.
— Некогда ему сейчас писать. Вот уляжется все…
— Очень мне нужно, чтоб он писал! — страстно воскликнула Катерина. — Не понимаешь ты ничего. Ведь он сумасшедший! Сумасшедший! Саша — разумный, сдержанный, а Костя напролом пойдет, он же себя не пожалеет, он же наговорит такого, что…
Первый раз он слышал, что сестра называет Алымова так ласково — Костя. И только в эту минуту поверил, что раздражавшие его отношения Катерины с Алымовым глубже, чем он думал, что она любит.
Они долго сидели в этот вечер у Кузьменок. Уже уложили детей. Поужинали, попили чаю. Кузьминишна подремывала над вязаньем, то и дело вздрагивая и прислушиваясь — не идет ли загулявший сын. Лелька как вихрь носилась по дому — перемыла посуду, убрала ее; догладила, сложила и увязала в узел белье; постелила постели, собрала ужин для Никиты… На ходу и между делом она ворчала и чертыхалась, грозилась рассчитаться с Никиткой так, как он еще и не подозревает, — и все-таки ощущалось, что она в этом доме самый счастливый человек.
В полночь ввалился Никита — грязный, перемазанный, то ли подвыпивший, то ли просто веселый. Он виновато зыркнул глазом на мать, погасил улыбку, но оживление так и просилось наружу.
— Ишь красавец! — обрадованно закричала Лелька. — Улицу мордой подметал? Руки тебе не отдавили, пока домой шел?
— Цыц, дуреха, детей разбудишь! Приготовь-ка помыться. Работали мы.
— Ра-бо-тали?
Никита основательно помылся и сменил рубаху, прежде чем войти в комнату.
— Ты бы поглядел, Павел, что на станции делается! — сказал он, набрасываясь на еду. — Освещение как в праздник. Возы, мажары, тачки. И Сигизмунд под зонтиком! — Он расхохотался и снова виновато зыркнул глазом на мать. — Подогрей-ка самовар, Леля, горячего хочется.
— Нет, ты погоди. — Палька положил руку на самовар, будто самовар был необходим ему, чтобы понять. — Какие возы? Что делается?
— А вот то, — удовлетворенно сказал Никита. — Полный субботник! Гонят уголь на-гора. Сигизмунд со своей гимнасткой продают его населению. За наличные. А мы с Маркушей выгружали насосы.
После того как Палька уехал в больницу, коммунисты еще поговорили между собой, а потом Ваня Сидорчук пошел по всем участкам станции беседовать с людьми. Беседовали и другие, но у Вани было то преимущество, что он никогда о себе не рассказывал, а уж если решил заговорить — значит, душа горит, значит, нужно вникнуть.
Он ходил и рассказывал людям, как служил в армии, и как наткнулся на ту самую статью Владимира Ильича Ленина, и как послали кавалеристы запрос — что делается по ленинской статье. Он рассказывал, как обрадовался по возвращении домой, услыхав, что есть в Донбассе станция подземной газификации, и начал работать у Катенина, по там ничего не вышло… Он говорил о том, сколько борьбы выдержали молодые донецкие химики со своим проектом и как им все же удалось получить газ, а вот теперь все дело под угрозой — и только из-за того, что закрыли счет и нет денег, а если бы рабочие подождали и немного поработали в долг…
Когда начали скликать на собрание, все уже были подготовлены к принятию жесткого решения — работать без зарплаты.
— Перетерпим! — первым закричал тот молодой землекоп, что когда-то добивался отправки в Испанию. — Ремешки подтянем, раз нужно! В гости ходить будем!
— К теще на блины! — подхватил другой. — По дружкам-приятелям!
— Семейным подсобить придется, — сказал один из проходчиков. — А так что ж, ведь не закрываться же. Тем более утрясется все. Должно утрястись.
Решение приняли без споров, как будто оно не сулило каждому всяких лишений. Так же просто решили — самым сильным парням поехать на выгрузку насосов. Но где взять деньги?.. Думали, гадали. Оттого, что ни Липатова, ни Светова тут не было и все знали, что начальникам сейчас приходится туго, особое настроение царило на этом недлинном собрании — мы сами! Сами собрались и хотим помочь.
Выступление Сигизмунда Антиповича было для всех неожиданно — старого циркача никто не принимал всерьез, над ним и его кокетливой супругой посмеивались. Смехом встретили и первые его слова:
— А я предлагаю, товарищи, продать уголь.
Смех рассердил Сигизмунда Антиповича.
— Что тут смешного?! — срывающимся голоском выкрикнул он. — Зачем у нас валяется без пользы уголь? Только территорию портит! — Люди прислушались — еще недоверчиво, с усмешками, но прислушались, а Сигизмунд Антипович продолжал; — У нас до революции был случай, когда мы прогорели. Цирк шапито, с места на место переезжали, всякого навидались, а тут — прогорели. Совсем. Вы этого не поймете, вы безработицы не знаете… а куда мы тогда разбрестись могли? Кому мы нужны были — сами-то по себе? А у нас в труппе дрессированные животные — собачки, морские свинки, две белые крысы…
Кто-то из молодежи засмеялся, на него зашикали.
— Их кормить нужно. А денег ни шиша. Так мы по дворам, по базарам пошли — фокусы всякие… Акробаты… Клоун прямо на базаре выступал… И мы с женой — целый день свой лучший номер с бутылками исполняли…
Опять кто-то из молодежи неуверенно засмеялся — и смолк.
— Так почему же теперь не помочь своей социалистической станции?! — с неожиданным пафосом воскликнул Сигизмунд Антипович. — Объявить по соседним поселкам — продаются излишки угля. По дешевой цене. Отбою от покупателей не будет! А зачем он нам, этот уголь? И территорию очистим. И насосы перевезем.
— Товарищи, да он же дело говорит!
— Ай да Сигизмунд!
— Это уже не Сигизмунд, а Антипович! Смекалистый мужик!
— Угольку подбавить надо! Кто хочет проходчикам помогать? Записывайся!
— Товарищи! Товарищи! Кто пойдет объявить по поселкам? У кого там знакомые есть?
— Всем работать вечер! Субботник объявляй, дядя Алеша!
Так родился этот необычный субботник. Машинисты и землекопы спустились в ствол подсоблять проходчикам, а возле навала угля, спасаясь от моросящего дождичка, сидели под зонтом Сигизмунд Антипович с супругой; она держала зонт, он аккуратно записывал в ведомость количество отпускаемого угля, пересчитывал рубли и десятки, складывал их по порядку в железный ящик. А в ворота тянулась очередь телег и тачек за дешевым — дешевле, чем на складе, — углем…
Липатов вернулся из Москвы с мрачноватой формулой — «еще потрепыхаемся, как та муха на липучке», — но не успел он поделиться с друзьями невеселыми московскими впечатлениями, как позвонил Саша и восторженно, но не очень понятно сообщил, что победа полная, в самом главном месте! Потом позвонил Рачко и рассказал все подробности, какие можно было передать по телефону, и посулил широкую помощь.
