— Что вы имеете в виду? — не понял Абросимов.
— Именно вашу целеустремленность. Не попало вам за увлечение строительными делами?
— Спору нет, могло влететь, но я родился в сорочке — опять урожай выручил. Совхозу присудили знамя, как победителю в соревновании. Кто же после этого подымет руку на директора?
— А вы боялись строгача с предупреждением.
Белобрысый Абросимов лукаво ухмыльнулся:
— Не забыли, Платон Ефремович. Но я в стратегию сельского строительства не вмешиваюсь, а за тактику небось полагается простой выговор.
— Где вы взяли столько денег?
Абросимов прицелился в своего шефа наметанным взглядом бывалого подшефного.
— Соседи мои, к сожалению, не осваивают выделяемых средств. Вот совхозу и добавили деньжат с помощью райкома да кое-кого из области. Я понимаю, Платон Ефремович, это не выход из положения: один совхоз в поле не воин. Но, согласитесь, кому-то надо начинать. Нельзя без конца распылять, как удобрения с самолетов, государственные рублики по отделенческим поселкам.
Весь вечер они обсуждали в парткоме, как вести дальше строительство усадьбы. Платону теперь не казалось странным, что в разгар полевых работ у директора и секретаря парткома находится время для такого разговора. Абросимов сразу заявил: что касаемо городских рабочих, то мы теперь не нуждаемся в их помощи, обойдемся своими силами. Но если трест пришлет в командировку (за счет совхоза) инженера или опытного техника, то это будет бесценной подмогой. Директор постеснялся говорить о достройке Дворца культуры — не ровен час, Горский посчитает его иждивенцем. Платон Ефремович сам вызвался помочь квалифицированными отделочниками, когда дойдет черед до Дворца. «Кстати, может, выкроим для вас кое-что из материалов», — сказал он, к удовольствию хозяев.
Утром Платон решил навестить Тараса Воеводина — тут же рядом. Абросимов вызвался проводить его: все одно ему надо побывать на полях первого отделения.
Едва машина вырулила на ближний ковыльный косогор, откуда была видна вся центральная усадьба, Платон попросил шофера остановиться. Он долго глядел на уютный городок близ живописного увала, окантованного никелированным ободком сверкающей горной речки.
— Однако смотрится неплохо сие творение ваших рук, — сказал Платон директору.
Тарас снова уходил на пенсию — теперь уж окончательно. Уволенный из армии в запас, он в свои пятьдесят два года считал себя не вправе жить праздным отпускником среди работающих людей. И незаметно дошагал до общего пенсионного «порожка». В конце осени хотел перебраться в районный центр, да внезапная кончина брата выбила его из колеи… Когда живут на свете твои близкие, старше тебя по возрасту, ты сам как бы за надежным бруствером. Но вот он вдруг рухнул, и ты уже стоишь открыто, на пристрелянном месте… Друзья познаются в беде: Лусис шлет из Риги письмо за письмом. Хотя он и мало знал Максима, все же у верного побратима Тараса нашлись добрые слова утешения. Вспоминает, как нежно писал Максим Тарасу, контуженному в Курземе под конец войны. Тарас почти вовсе позабыл о том, а Петер помнит чуть ли не каждое Максимово слово. Казалось бы, давным-давно восстановлена в памяти любая мелочь военных лет, но случись беда — и оживают новые штрихи, детали… Память о войне как штормовое Балтийское море, которое нет-нет да выбросит на дюнный берег целую горсть янтаринок. Эти бесценные блестки памяти и находил Тарас с помощью фронтового друга, мысленно странствуя по голому, в песчаных намывах, безлюдному берегу своей беды…
Увидев сейчас машину Горского, подкатившую к самому крыльцу, Тарас был тронут его неожиданным приездом. Он вышел встретить Платона, вслед за которым подъехал на своем «газике» и Абросимов. Таисия Лукинична поспешно накрывала на стол, когда мужчины вошли в горницу.
Платон еще на пороге встретился глазами с Максимом — он приветливо улыбался ему с широкого простенка, залитого утренним солнцем. То был редкий снимок — перед самой отправкой на фронт первого эшелона южноуральцев: старший батальонный комиссар Воеводин, в новенькой глянцевой портупее через плечо, в солдатской гимнастерке с тремя «шпалами», на которых так и поигрывали эмалевые блики, выглядел этаким неунывающим молодцом, точно собрался не на войну, а в комсомольский военизированный поход. Платон вдруг снова ощутил сильный ожог тоски.
За обедом помянули Максима стопкой водки по крестьянскому обычаю. Тарас выпил залпом, нахмурился, сказал:
— Он как чувствовал близкую кончину, в прошлом году приезжал проститься с горами. Долго мы с ним стояли на Седловом шихане, рассуждали о превратностях жизни.
— Давайте-ка съездим на эту Седловую, — предложил Платон.
И через какой-нибудь час они уже поднялись на машинах по отлогой седловине до крутой л у к и шихана, а дальше взобрались пешком на его каменистый пик.
Панорама распахнулась красоты неописуемой. Платон пожалел, что не взял бинокль, однако и невооруженным глазом было видно все отчетливо.
Тарас по привычке краеведа начал объяснять: что за села у подножия восточной гряды и в котором из них выросли они с Максимом. Многое изменилось с той поры, но горы как стояли, так и стоят, — бессмертные очевидцы Максимовой молодости.
Платон слушал Тараса молча. Причудливое нагромождение крепчайшего диабаза, с веками заросшего по склонам седым ковылем, а по глубоким распадкам — чилигой и диким миндалем-бобовником, — все это рисовалось ему сейчас как южный амфитеатр Главного Уральского хребта, на виду у которого разыгрывались великие трагедии, начиная с Пугачевского восстания.
Сколько же действительно помнят всего эти горные развернутые цепи, если, кажется, и посейчас трубят боевую тревогу их звончатые раструбы. И гулким эхом отзывается ход времени там — на северных увалах, что в походном порядке движутся на юг — вдоль Уральского заводского меридиана. Ударная мощь России…
Платон скользил взглядом по всем дальним высотам, картинно проступавшим в слоистой прозрачной дымке, останавливался то на одной, то на другой вершине и медленно продолжал оглядывать цепь за цепью. Странно, Платон словно бы заново открывал для себя весь Урал с этого воеводинского наблюдательного пункта. Но о чем думал сам Максим, прощаясь с Уралом? Конечно, о с м е н е к а р а у л о в. Еще не остыв после того пленума горкома, освободившего его от секретарства, Максим приехал именно сюда, откуда начинал он восхождение, приехал, чтобы яснее увидеть и глубже понять всю свою жизнь, прожитую так невероятно, так непостижимо скоро, ни на шаг не отставая от ходкого двадцатого столетия…
На юго-западе протяжно громыхнуло.
Платон с тревогой, а Абросимов с надеждой посмотрели в ту сторону. Как-то сразу надвинулась оттуда, из распаханной степи, большая дождевая туча. Она заметно приближалась, грузно оседая от непосильной ноши, Платон огорчился тем, что, как видно, наступает поздняя слякотная осень. Зато Абросимов был откровенно рад приходу долгожданного циклона: уборка заканчивалась, и позарез нужны впрок обильные дожди.
— Теперь моя озимая пшеничка оживет, зазеленеет! — с удовольствием потирая руки, говорил Абросимов.
«Однако ж ты потомственный крестьянин, черт возьми, и никакой не зодчий», — мягко улыбаясь, подумал о нем Платон.
В это время на севере появился головной косяк перелетных птиц. Они поспешно огибали тучу, хотя она опережала их, удлиняясь по горизонту, охватывая полнеба. Четкий, броский пунктир журавлиного клина на белом холсте дождя неожиданно смешался и начал сбиваться в стаю. Но уверенный в себе вожак взмывал все выше, к солнцу, которое вот-вот закроет туча, и тогда птицы виновато потянулись опять за ним, одолевая свой минутный испуг от сильно припозднившейся грозы на исходе необычно долгого в тот год бабьего сухого лета.
Спустившись вниз, на седловину, где стояли «Волга» и совхозный «газик», Платон с чувством простился с Воеводиным и Абросимовым, поблагодарил Таисию Лукиничну и устало сел позади шофера, чтобы вздремнуть часок на путевом досуге. Однако он никак не мог забыться всю дорогу до областного центра.
Платон думал, без конца думал под шум осеннего обложного дождика, что хорошо бы еще успеть ему кое-что аккордно сделать до истечения срока, положенного судьбой. Нет страсти выше этой, когда уж ты и отлюбил, и отвоевал свое, и отработал вроде бы сполна по генподряду.
1976—1980 гг.
Друг (латышск.).
Хорошо (латышск.).
Спасибо (латышск.).
