— Я пошутила, — сказала она. — Вот зеркало, которое показывает вашу температуру.
Устыдившись своей впечатлительности, Аман сразу перешел на шутливый тон.
— Ба! Что это за волшебная бумага, которая выдает секреты хозяина?
— Это же главное свойство бумаги, хранить, а значит, и выдавать секреты…
— Так, стало быть, я не симулировал?
Марджана подошла к письменному столу и, показывая на незаконченный чертеж, сказала:
— А вот и еще бумага, выдающая секреты! Я давно хотела спросить, Аман Атабаевич, зачем вы учитесь?
— Все учатся, — пожал плечами Аман, — когда прихожу сдавать зачеты, рядом со мной сидят рабочие — бурильщики, монтажники, операторы…
— Но ведь у вас есть высшее образование и вы давно на партийной работе. Не собираетесь же вы стать инженером?
— А разве партийный работник не должен знать производства? Пока я могу только верить или не верить тому, что говорят. Выучусь, буду сам знать. Вот, например, в этой сазаклынской истории я все время был на стороне Аннатувака, пока не поехал в Ашхабад на сессию Академии наук и не убедился, что мы на своем пятачке тоже решаем вопрос огромного государственного значения.
— А почему не верили Сулейманову? — живо спросила Марджана, которая недолюбливала Човдурова.
— Потому что аргументы Аннатувака Тагановича казались убедительными. Правда, смущало, что у него такой плохой союзник — Тихомиров… Но ведь все это — вера, симпатия, антипатия, интуиция — плохие помощники в работе. Даже логика, казалось бы, надежная опора, и то должна иногда отходить на второй план.
— Странно! Чему же уступает место логика?
— Необходимости. Один из законов советской жизни.
— Не понимаю.
— А вы постарайтесь понять. «Разбитая тарелка», разорванные пласты, гигантские средства, брошенные впустую, неминуемые аварии, невыполнение плана — все это обдуманные аргументы Тихомирова и Аннатувака Тагановича, очень осмысленные, логичные. Против них только одно — необходимость. Государственная необходимость открыть и освоить как можно скорее новые нефтяные бассейны в пустыне.
— Откуда же вы знаете, что победит необходимость?
— Я был на войне.
Марджана ни о чем больше не спрашивала. Облокотившись на письменный стол, задумчиво смотрела в окно. Каждый раз, встречаясь с Аманом, она поражалась его способности с необычайной легкостью превращать самый пустяковый разговор в серьезный. Парторг все время заставляет думать. Как только сам не устает от этой кипучей работы? Решает все время отвлеченные проблемы, а о себе небось и не заботится…
— А чай вы сегодня пили? Только отвечайте по совести, — покраснев от собственной смелости, спросила Марджана.
— Неужели есть и такое зеркало, которое сказало, что я голоден?
— Вот видите! Хорошо хоть сознались! А я принесла гостинцы со вчерашнего тоя.
— А по какому случаю был той?
— Ах, Аман Атабаевич, дни бегут незаметно! Вчера мне исполнилось двадцать три года.
— Двадцать три?
— Не верите?
Худощавая хрупкая Марджана, с косами, уложенными на затылке корзиночкой, казалась совсем девочкой. Аман привык думать, что ей лет восемнадцать-девятнадцать.
— Разве не вчера вы бегали с красным галстуком?
— Вчерашнего сегодня не увидишь, — весело подхватила девушка. — Вчера был облачный день, а сегодня снег выпал и солнце засияло — глядите-ка, весь мир будто сделан из серебра!
— Значит, и Маро сегодня серебряная? Да нет, она совсем золотая!
Марджана привыкла к шуткам парторга, но сегодня ее все смущало.
— Аман Атабаевич, не шутите так! Я не люблю золотого цвета.
— Золото, это не цвет, а качество, если о душе…
— Не надо вгонять меня в краску. Давайте-ка я лучше накрою стол и поставлю чайник.
— Откуда пришло ко мне такое счастье?
— Опять смеетесь надо мной?
— Нисколько! Очень серьезно говорю. Анна Ивановна еще не вернулась после выходного, и я все раздумывал, поститься мне или нет? А вы помогли решить этот сложный вопрос.
Не дослушав, Марджана удалилась на кухню. Аман последовал за ней, чтобы помочь, удивился: никелированный чайник уже стоял на плите, под ним дрожало голубое пламя. Марджана с такой легкостью находила все, что было нужно, как будто сама все расставила на кухне. Аман улыбнулся: забавно, что между матерью и Анной Ивановной всегда шли препирательства, кто лучше хозяйничает, обе были недовольны друг другом. А вот Марджана ни на кого не жалуется, и все спорится у нее под руками. Видно, только сегодня и пришла в дом настоящая хозяйка.
Не отвечая на шутки Амана, девушка быстро сновала из кухни в комнату и обратно, а он не переставал удивляться. Как удается беззвучно двигаться в туфлях на высоких каблуках? Как догадалась, где лежат ножи и вилки? Стол был накрыт в одну минуту, а из сетки Марджаны, как из атласного цилиндра циркового фокусника, появлялись все новые и новые предметы: большая кастрюля с чебуреками, курица на зеленой тарелке, сметана в глиняном горшочке, поджаристый домашний чурек, два пучка зеленого лука и, наконец, самое неожиданное, бутылочка армянского коньяка.
Марджана сказала:
— Это мой брат Ашот подсунул потихоньку в сетку. Он считает, что обед без выпивки — пища без соли.
— Конечно, особенно когда есть повод выпить!
Аман открыл четвертинку, поставил на стол рюмки, но Марджана убрала одну.
— Не сердитесь, Аман Атабаевич, я не пью.
— Да ведь и я не пью!
— Знаю, но после болезни полезно. Лучше есть будете.
Аман чокнулся с бутылкой.
— За то, чтобы Маро прожила еще три раза по двадцать три, и за здоровье Ашота Гургеновича!
Аман опрокинул рюмку, закусил чебуреком. Его тронуло, что Марджана так заботливо обдумала свое угощение. И чебуреки, и куриную ногу, и зелень можно было есть без помощи ножа и вилки, обходясь одной рукой. И все так вкусно приготовлено! Аман выздоравливал, у него появлялся аппетит, и Марджана с удовольствием смотрела, как он ел.
— О чем задумалась, Маро? — спросил он притихшую девушку.
— О вас, — смело ответила она.
— О том, что похож на голодного зверя?
— Ой, нет! Совсем не об этом. Вы вчера сказали по телефону, что формулы помогают лучше усваивать. Мне кажется, что вы и работаете по собственным формулам.
— Как интересно! По каким же?
— Ну, например, ваша первая заповедь — имей бесконечное терпение.
— Правильно! Только это не первая.
— Тогда — будь справедлив!
— Тоже верно, но опять не первая!
— Есть еще одна: если твое распоряжение неправильно — признай свою ошибку.
— Очень хорошо формулируете, только это тоже не главное.
Марджане нравилась эта игра, она раскраснелась, глаза блестели. На работе редко удавалось подолгу говорить с Аманом, временами казалось, что он все еще считает ее за девчонку. Она была честолюбива и очень хотела, чтобы парторг наконец понял, чего она стоит.
— Ох, какой придирчивый учитель! Ну, еще могу сказать, что, глядя на вас, усвоила, что надо быть всегда внимательной к чужому мнению и критике, даже если она и неправильная.
— И все-таки не с этого надо начинать.
Марджана недовольно выпятила губы.
— Тогда больше ничего не знаю.
— Я тоже не знаю, как лучше выразиться, чтобы вам понравилось. Вы вчера упрекнули меня за выспренность и, наверно, были правы, но эти слова не сумею сказать иначе. Раньше всего и прежде всего надо проникнуться бесконечной преданностью идее коммунизма и сплачивать людей вокруг этой идеи. Вот самое главное. И еще: все почему-то считают, что я добряк, как говорится, мягкий человек. Знают, что люблю нянчиться с людьми, не жалея времени. Но ведь до поры до времени. Если вижу, что человек сознательно пошел на дурной поступок, если им руководит корысть, я беспощаден.
— Вот чего не замечала!
— Придет время, заметите. Тогда, смотрите, не испугайтесь.
Испугаться Амана! Вот чего Марджана не могла вообразить. Широко улыбаясь, она смотрела на него. Нет на свете другого человека, с которым ей было бы так интересно и приятно! Неужели он не чувствует? Или только делает вид, что не чувствует? Как сковывает человека болезнь! Как ошибается он, если думает, что ее пугает его увечье. Если бы знал, с какой радостью она отдала бы ему свою руку, свой глаз! Но нельзя же в этом признаться ни с того ни с сего! Хоть бы повод какой-нибудь придумать…
И все-таки Марджана решилась. Уходя, держась за ручку двери в полутемной передней, она сказала:
— Зря на себя наговариваете. Вы не беспощадный. Это жизнь была к вам беспощадна. И если вам когда-нибудь станет тяжело одному, вспомните обо мне. Я всегда…
И быстро захлопнула за собой дверь, только каблуки застучали по лестнице.
Аман распахнул окно. Хотелось еще раз увидеть Маро. Неужели правду сказала? Неужели есть на свете человек, который ждет его? Свежий воздух ворвался в комнату и с ним мягкий гомон воскресного дня. С утра снегопад, по-южному щедрый, выбелил улицы, а сейчас солнце взялось за работу, но там, где прошли колеса машин, в глубоких бороздах снег еще отливал влажной синевой. Где же Маро?.. В Доме культуры кончился дневной сеанс, по улице шел знакомый рабочий люд с женами, с детьми. Милый, близкий народ. Тепло одетые дети копошились в снегу, звонко смеялись. Под деревьями матери катили коляски с завернутыми в теплые одеяльца малышами… Вот, кажется, мелькнула и Маро — коричневое пальто и зеленая шапочка… Мелькнула и исчезла в толпе.
