Министр не приехал, но он днем и ночью звонил Дымову на площадку. Все время на проводе была Москва.
Дымов недосыпал ночей, все это знали, и тем больше удивился Токмаков, когда Дымов срочно вызвал его для разговора. Ясно, о чем пойдет разговор, — о заявлении Токмакова, о его желании демобилизоваться из монтажников.
Неуместной и очень давней представлялась Токмакову его просьба!
Чем меньше дней оставалось до пуска домны, тем беспокойнее становилось на душе.
Приближался час его расставания с монтажниками. Сколько пережито вместе с людьми, которыми он командовал, и в ветреное утро подъема шестнадцатой царги, и в пасмурный день падения Пасечника, и в ночи, проведенные бок о бок с Матвеевым и Вадимом в «свече», и в предрассветный час, когда он поднял по тревоге свои бригады и привел их к обрушенному крану! Как он будет жить, не зная, где они строят, что нового замышляет Вадим, чем озабочен Бесфамильных, во что вмешивается Матвеев, о чем мечтает Борис и кончились ли страхи Метельского? Как он сам разлучится с любимым своим делом, с высотой, с узкими балочками, за которые ему так попадало, и не скучно ли ему будет в «каменюшниках», куда его наверняка зачислит Пасечник?
Токмаков все больше сердился на себя, и теперь, когда вспомнил о своем заявлении, чувствовал себя дезертиром. А может ли Маша любить дезертира?..
Невеселый подошел Токмаков к домику Дымова, а тут еще столкнулся в приемной с Дерябиным.
Случайная встреча? Или они вместе вызваны?
— Вы, собственно говоря, по какому вопросу пришли, товарищ Токмаков? — спросил Дерябин, встревоженный.
— По личному, — нехотя ответил Токмаков.
— Странно.
Дерябин пожевал губами и отвернулся. В самом деле странно, что секретарша одновременно пригласила к Дымову обоих.
— Принимайте дела старшего прораба, товарищ Токмаков, — распорядился Дымов, едва успев поздороваться с ним и с Дерябиным. — Министр просил вам передать, что это назначение он делает авансом. Вам нужно в ближайшие год-два окончить институт и защитить диплом инженера. Такой человек, как вы, должен успевать и работать и учиться. На домнах за график умеете бороться. Научитесь управлять собственным временем!.. А на свое место временно поставьте мастера Матвеева, которого я когда-то грозился выгнать. Присматривайте за ним. Справится.
— Позвольте, — сказал Дерябин, ошеломленный этим известием. — Собственно говоря, я подчинен непосредственно Москве, и прежде чем Токмаков может принять дела старшего прораба, я их должен сдать. Я еще буду докладывать министру.
— Министр просил передать, товарищ Дерябин, что вы отзываетесь в распоряжение министерства.
— И больше ничего не передал?
— Больше ничего.
— Да, но, откровенно говоря, на мне лежит вся ответственность за контору «Стальмонтажа»….
— От этой ответственности вас уже давно пора освободить. И послушайте мой совет, товарищ Дерябин. — Дымов гневно пригнул голову. — Вы слишком много болтаете об ответственности. Если она давит вас, как узкий пиджак в плечах, так освободитесь от нее. Перестаньте быть ответственным работником. — Дымов уже взялся за телефонную трубку, но полуобернулся к Дерябину и добавил ядовито: — Это откровенно говоря, но не между нами говоря!
Выйдя из домика, Дерябин некоторое время постоял, зажег спичку дрожащими руками, закурил и, жуя папиросу, сказал:
— Разрешите вам, Константин Максимович, дать последний совет.
— Какой?
— Никогда не спешите брать на себя обязательства и тем более должности, которые вам не по плечу. Лучше оставаться в тени. Перевыполняйте себе план на здоровье. Но пусть это каждый раз будет для начальства приятным сюрпризом. И тогда вас всегда будут хвалить.
— Спасибо за совет, только вряд ли он мне пригодится.
Дерябин пожал плечами.
— Так и голову сломать недолго. Впрочем, вы прораб способный, хотя и недоучка. Пожелаю вам быть на моей должности удачливее меня.
На лице Дерябина странно уживались в этот момент высокомерие и плохо скрытая растерянность.
С тяжелым чувством покинул Дерябин дощатый домик у проката.
Мало своих бед! Полез зачем-то с советами к этому выскочке и недоучке Токмакову.
Вот вы, товарищ Дерябин, и глотнули свежего воздуха! Досыта надышались. Так надышались, что даже тошнит от этой свежести.
В министерство приятно возвращаться, когда ты своей работой на периферии оправдал доверие начальства.
Как его встретит теперь министр? О старой должности и мечтать нечего. Куда его теперь пошлют?
Дерябин шел без всякой цели, прислушиваясь к звуку своих шагов. Он направился было к домне, но с полдороги вернулся — ноги отказались идти. Хотел спокойно посидеть, собраться с мыслями. Куда же деваться? Он и сам не заметил, как оказался у своей конторки.
Открывая дверь, печально посмотрел на картонную табличку «Старший прораб Дерябин» и хотел было ее сорвать, но как-то не поднялась рука.
В конторке не было никого, кроме Тани. Дерябин молча тяжело опустился на стул.
Он долго и внимательно смотрел на часы, словно что-то подсчитывал в уме, словно внезапно разучился определять по своим часам местное время — то ли на два часа впереди московского, то ли на два часа сзади. Он передвинул чернильницу на столе, поставил ее на прежнее место, перелистал уже перевернутые наизнанку листки настольного календаря, будто перелистывал дни, прожитые в Каменогорске.
Дерябин собрался было сказать Тане, что он больше не старший прораб, но как-то не повернулся язык. Он продолжал рассеянно смотреть на Таню. Она так низко склонилась над чертежной доской, что виден был тяжелый узел льняных волос на затылке. «У Зины волосы еще светлее, но сразу видно, что крашеные. Нет этого блеска, этой мягкости…» Он посмотрел на тонкие Танины пальцы, выпачканные тушью, и опять невольно сравнил их с Зиниными; будто воочию увидел белые пухлые руки жены. И ногти — то кроваво-красные, то лиловые, то перламутровые.
Дерябин долго смотрел на Таню, которая продолжала чертить, кашлянул и вдруг спросил сдавленным голосом:
— Разрешите полюбопытствовать, товарищ Андриасова. Где вы познакомились со своим мужем?
— Где познакомилась? — Таня даже положила рейсфедер на край доски и разогнулась. Не только удивление, но и беспокойство промелькнуло в ее глазах. — А разве это важно?
— Просто так спросил, — вздохнул Дерябин.
— На фронте познакомились. Под Ельней. Баграта ранило в ногу. Я перевязала.
Дерябин пожевал губами и сказал, с трудом выговаривая слова:
— Между нами говоря, я познакомился с Зиной на курорте, в ресторане. Может, поэтому у меня и не сложилась личная жизнь?
— Право не знаю. Но думаю, не так это важно, где люди встретились, потому что…
— А как вы думаете, товарищ Андриасова, — перебил Дерябин, — приедет Зина в Каменогорск, если меня оставят здесь на постоянную работу?
— Если любит — приедет.
— Зина не приедет, — сказал Дерябин очень тихо и очень убежденно.
Он достал папиросу, зажег дрожащими пальцами спичку, потом посмотрел на свои часы, которые показывали московское время, понурился и вышел.
Таня посмотрела вслед — она еще не видела старшего прораба таким потерянным.
Он едва не столкнулся на площадке с Токмаковым, но тот Дерябина даже не заметил.
Токмаков шел молодецкой походкой. Он был явно доволен собой, почти весел.
«Мальчишка! — неприязненно подумал Дерябин и отвернулся. — Даже не умеет скрыть свою радость. Радуется, что меня подсидел».
Дерябин и не догадывался об истинных причинах хорошего настроения Токмакова.
Токмаков испытывал глубокое облегчение. Такое чувство бывает после того, как решишься на очень трудный шаг, который давно уже следовало сделать, но никак не хватало смелости. И вот он уже сделан, этот шаг! Токмаков назначен старшим прорабом, и он уедет вместе со своими монтажниками. Куда? Может быть, в те же Красные Пески, о которых так многозначительно упомянул Дымов?
И если не сейчас, то когда-нибудь, после Североуральска или другой домны, он туда попадет.
Осталось только рассказать о своем решении Маше.
Поедет ли с ним Маша? Токмаков попробовал представить себе ее лицо, когда он задаст ей этот вопрос. Маша одновременно бывает задумчивой и веселой, откровенной и скрытной, бойкой и застенчивой.
И снова Токмаковым овладело нарастающее беспокойство.
А тут еще на него свалилось множество новых хлопот и забот.
Старший прораб Токмаков понял вдруг, какой сравнительно маленькой была мера ответственности, которую нес прораб Токмаков. Недавняя работа его, такая многотрудная, представлялась теперь легкой. Вот точно так же, став командиром батальона, он вспоминал о днях, когда командовал ротой, как о днях относительного покоя, хотя никакого покоя он, конечно, и в роте не знал, а знал одни только невзгоды, трудности и опасности.
