агитируй, хватит одного Сашки! — озлился Филя. — Черт с ним, с Длинномером: сегодня он с нами, а завтра его нету. Но мы-то с тобой вроде дружили, что ж ты боксом? — От обиды у Фили даже голос дрогнул. — Я же не набивался тебе в друзья, припомни…
— Вот чудак! — притворно удивился Илья. — Ну ударь теперь ты меня, сквитаемся… На, бей!
Илья стал боком и подставил Филе свою скулу. Филина рука сжалась было в кулак, то тут же и разжалась.
— Ты что, баптист? — удивился Филя и пояснил с презрением в голосе: — Влюбленных я не бью, пусть сами погибают!.. А будешь еще на мне благородство свое показывать — двину. Не посмотрю, что ты сильней!
Филя вытащил из кармана сверток, сорвал с него газету и протянул Илье пыжиковую его шапку.
— Возьми свой головной прибор. Чужого мне не надо.
Илья отодвинулся и потер озябшие уши.
— Ты выиграл, ты и носи.
— Опять благородство? — зло спросил Филя. — Испортила тебя Тоська! — Он обернулся через плечо. — Эй, Мерзлявый, ходи сюда!
Мерзлявый затрусил к Филе, держа сомкнутые руки перед собой.
— И чего ты все мерзнешь? — брезгливо спросил Филя, сорвал с парня паршивую его шапчонку с вытертым искусственным мехом и забросил на верхушку ближнего дерева, а взамен нахлобучил на голову своему соратнику пыжиковую шапку Ильи.
— И чтоб больше не мерз у меня! — пригрозил Филя.
Илья жадно курил и, сам того не замечая, любовался щедрым и сердитым Филей с подбитым глазом. Как ни крути, а мало кто в поселке был способен так запросто отказаться от дорогой шапки. Вот тебе и Филя-хулиган! Хоть Тося и ругает его, а толком в нем не разобрались: не так-то он прост, этот непутевый главарь поселковой ватаги. Кажется, Илья все-таки надеялся помириться с Тосей и все-все рассказать ей о Филе, с которым много у него было всякого — и хорошего и плохого…
— Ты чего это? — подозрительно спросил Филя, перехватив подобревший от тайных мыслей взгляд Ильи. — Сначала… — он ткнул воздух кулаком. — А теперь подлизываешься? Знаю я вас, благородных! Иди к своей, звонила уже… Понавешали тут колоколов… Вот баптисты!..
Филя подтолкнул Илью к вагончику и долго смотрел ему вслед.
— А ведь был человеком! — подытожил он траурные свои мысли.
— Обабился! — выслуживаясь перед Филей, подхватил Мерзлявый и поправил на голове неожиданную обновку.
— Цыц! — гаркнул Филя, не давая никому ругать Илью, оставляя такое право лишь за собой одним.
Он покосился на Мерзлявого, жалкого и в пыжиковой шапке.
— Только тебе такие шапки и носить!
Филя презрительно махнул рукой и поплелся к вагончику вслед за Ильей.
Тося в вагончике, не щадя своих сил, внедряла гигиену.
— Руки мойте, — поучала она лесорубов. — Для кого я воду грела?
Илья добрых пять минут топтался возле умывальника и подошел наконец к раздаточному оконцу. По долгу службы Тося глянула на его покрасневшие от долгого мытья руки, налила в тарелку пахучего горохового супа и положила большой кусок мяса, чтобы подлый человек не думал, что она сводит с ним счеты и морит его голодом. Илья невесело усмехнулся, но от оконца не отошел. Пытаясь откупиться от него, Тося нырнула ложкой в миску с мясом и, явно обделяя кого-то из припозднившихся лесорубов белками и калориями, положила в Илюхину тарелку еще один кусок мяса — поменьше. Илья усмехнулся мрачней прежнего, но с места не сдвинулся.
Он стоял возле оконца, к которому один за другим подходили лесорубы. Тося наливала им в тарелки суп, и они спешили к столам, с любопытством поглядывая на Илью, примерзшего к своему месту.
Выждав время, когда возле оконца никого не было, Илья придвинулся к Тосе, откашлялся и сказал трудным голосом человека, не привыкшего извиняться:
— Тось, слышь, прости ты меня…
— Я тебя в упор не вижу, — отозвалась Тося, старательно глядя мимо Ильи и машинально помешивая ложкой в его тарелке.
Илья тяжело вздохнул, поняв, что помириться с Тосей будет не так-то просто.
— Да ты пойми, я же теперь совсем не такой!
Тося презрительно хмыкнула, осуждая все его жалкие хитрости.
— Этак ты банк обчистишь или человека укокошишь, а изловят тебя, субчика, запоешь: я тогда плохой был, а теперь, хороший, отпустите меня на волю и дайте премию! Так, что ли, по-твоему?.. Это ящерица, когда ее прищемишь, хвост сбрасывает, а человек… он на всю жизнь один. И совесть у него одна, запасной не полагается.
— Ох и трудно с тобой говорить!.. — пожаловался Илья.
И Тося посоветовала ему;
— А ты не говори, не больно-то нуждаюсь! — и тут же повернулась к Илье спиной и занялась какими-то срочными поварскими делами.
В вагончик вбежала Катя, напилась воды из бачка, запертого амбарным замком, и закашляла, напоминая Тосе о давнем их уговоре. Тося сердито махнула рукой, прося подругу зря не надрывать горло.
К оконцу подошел Филя.
— Руки помой, — накинулась было на него Тося, глянула на синяк и спросила с виноватинкой в голосе: — Филь, больно?
— Не твоя печаль, — с достоинством ответил Филя. — В котел лучше смотри… — Он запустил ложку в тарелку, пошлепал губами. — Опять пересолено. Хуже нет, когда повар влюбленный!
Филя ушел с тарелкой в самый дальний угол вагончика и сел лицом к стене, чтобы не видеть, как лучшие люди лесопункта унижаются перед воронежской кнопкой. И кто ее просил сюда приезжать? Жили без нее тихо-мирно — так нет, заявилась и рассорила старинных друзей…
— Не обращай на него вниманья, не в себе человек, — заступился Илья за нелюдимого Филю и снова придвинулся к оконцу. — Тось, забудь ты про этот спор… Мне теперь самому смешно вспомнить.
Тося вся подобралась, как кошка перед прыжком.
— Смешно?
— Ну… противно.
— Противно?
— Ну, совестно… Не придирайся ты к словам. Лучше испытай меня, если не веришь.
— Ты что, трактор, чтобы тебя испытывать? Никогда я тебе не прощу, спорщик ты… Бабник! — припомнила Тося все прежние свои обиды. — Ненавижу тебя, не-на-ви-жу!
— Красивая ты сейчас… — с болью в голосе сказал Илья и отошел от оконца.
— Ну да? — опешила Тося, растерянно посмотрела в спину Илье и перевела глаза на нетронутую тарелку с супом.
Илья толкнул плечом дверь и вышел из вагончика, позабыв про обед. Крупная девчоночья слеза выкатилась из несознательного Тосиного глаза и шлепнулась в Илюхину тарелку — как раз посередине между большим и маленьким кусками мяса. Завидев спешащую к ней Катю, Тося схватила луковицу и стала чистить ее, чтобы оправдать непростительные свои слезы. Катя сунула любопытную голову в оконце и с чувством произнесла:
— Не плачь, Кисличка! Правильно
