До его слуха ветер донес приглушенный расстоянием гул трактора. Баклан остановился, немного постоял, раздумывая. Потом внезапно решительно повернул назад и по узкой улочке широким шагом пошел в поле на гул, что будил и будоражил тишину.
Он еще не думал, не знал, зачем туда идет… Село осталось позади, в неглубокой лощине. Справа, неподалеку, похожие на каких-то необычных животных, чернели деревья — это был сад. В поле по окутанному мраком жнивью ходил пронизывающий тревожный ветер. Тарахтенье трактора приближалось. Вот уже видно, как в ярком зареве света торопливо передвигаются фигуры людей.
Василю сразу сделалось легче. В сердце засветилось что-то ясное, радостное. Так бывает с человеком, когда он нетерпеливо ищет вещь, которую потерял, и, наконец, находит ее.
Когда Баклан подошел близко, молотилка остановилась. "Что там?" забеспокоился Василь и ускорил шаги.
Молотилка стояла. Машинист, в шерстяном свитере с закатанными рукавами, чтото вытягивал шилом из разорванного ремня. Увидев Баклана, колхозники расступились, дали ему дорогу.
— Сшивка от ремня порвалась, — сказал машинист, словно оправдываясь.
— Ну, а запасной разве нет?
— Нету.
Баклан заметил на себе несколько удивленных взглядов — нс привыкли тут видеть его.
— Почему нету? Ты что — не, знал, что ремень может порваться?
— Думал, что…
— Он уже второй раз у него рвется, — сердито заметил кто-то.
Посылать за сшивкой в село — значило потерять дорогое время. Но что делать?
Баклан расстегнул свой партизанский ремень, протянул машинисту. Тот, ничего не понимая, вопросительно посмотрел на председателя.
— Делай сшивку.
Машинист поглядел на пояс, покрутил его в руках, любуясь хорошей глянцевитоблестящей кожей, сверкающей офицерской пряжкой. Не шутит ли старшина, отдавая на порчу такую хорошую вещь? Но по выражению лица Баклана было видно, что он не шутит и что нужно спешить…
Скоро ремень был сшит. Люди разошлись, стали на места. Тракторист включил приводное колесо своего «ХТЗ».
Приводной ремень двинулся сначала лениво, медленно, слегка покачиваясь, потом все быстрей и быстрей. Подавальщик подал в барабан развязанный сноп. Барабан перестал постукивать, загудел басом, старательно, тяжело. Баклан следил за быстрыми умелыми руками работавших на молотилке колхозников с давно забытым интересом, чувствуя, как напряженный темп работы захватывает, покоряет его. Василю захотелось тоже подняться на пахнущую сухой соломой скирду, стать рядом с этими ловкими людьми.
Он скинул с плеч шинель. Минутой позже Василь стоял уже на скирде, подавая снопы, и кричал что-то шутливое женщине-соседке.
Молотилка не останавливалась, она требовала все новых и новых снопов. И Василь охотно подавал.
Потом его видели около весов, где он проверял записи весовщика, около возов, отвозивших полные, тяжелые мешки к гумну, около машиниста…
Был он еще на ржище у Черного леса — проверял, как тракторы пашут ночью.
Небо на востоке незаметно налилось пунцовой краснотой, и вокруг широко раскрылись тихие, по-утреннему чистые дали. Воздух стал прозрачным и морозным. Василь почувствовал, что очень устал, — он давно не работал так.
Нарождался день. Он приносил Баклану новые хлопоты. Нужно было итти на колхозный двор-направить на ссыпной пункт повозки с картошкой. Нужно было… Председатель еще как следует, и не представлял себе, что именно придется сделать ему за этот день, потому что не знал, что делали в колхозе вчера.
Из-за далекого поля выглянуло солнце.
На жнивье от первых лучей заблистала роса, переливаясь веселыми цветами радуги.
Баклан задумчиво шел через поле, подминая сапогами мокрое жнивье. В перепутанных волосах его торчали соломинки… Шинель на нем, как всегда, была внакидку.
При входе в село, около колхозного двора, председатель увидел знакомую, слегка сутуловатую фигуру Ковалевича, который вместе с Гаврильчиком шел в поле. Баклан заволновался, невольно прикрыл шинелью ордена.
— Как это ты успел нас опередить? — удивился Гаврнльчпк. — Давно встал?
"Встал", — внутренне усмехнулся Баклан.
— Да нет, недавно… можно сказать, только что…
Они поздоровались.
Ковалекич кивнул головой в сторону села.
— Ну и хлопцы у вас! — У него с партизанских времен осталась привычка называть всех мужчин «хлопцами».
Баклан взглянул туда и за поникшими голыми яблонями, около высокой березы, что задумчиво склонила свою вершину, увидел сруб Катерининой хаты. Наверху уже стояли все стропила и до половины, до поперечин, прибитые рядами жерди. Когда Козалевич и Гаврильчик ушли, Василь еще раз бросил взгляд в сторону сруба. Свежеотесанные бревна, как бронзовые, блестеди в лучах солнца… "Как же это я? — с горечью-подумал он. — Как я искуплю свою вину?"
