— Ох, ну и прохвост! — сообщил ей Певунов.
— Все, кто работает в торговле, — прохвосты, — авторитетно заметила Зина.
Сергей Иванович отхлебнул кофе, сладко потянулся.
— Зинуля, а мы с тобой разве не в торговле работаем?
— И мы прохвосты.
— Объяснись. Это ведь суровое обвинение.
— Сергей Иванович, дорогой мой, мне вам объяснять? Да вы лучше меня знаете.
— Что?
— Да все, — Зина обвела рукой большой круг, обрисовав масштаб их закулисной деятельности.
— Хорошо, — согласился Певунов. — Мы прохвосты, но тайные и застенчивые. А этот — наглый.
Зина пожала плечами.
Через полчаса Певунов набрался сил позвонить в гостиницу капитану Кисунько. Тот только что проснулся.
— Жив — это главное! — сказал Певунов.
Капитан в ответ глухо пробурчал что–то о вреде излишеств. Сергей Иванович пожелал ему счастливого отдыха и повесил трубку. До обеда он занимался годовым отчетом. В половине первого, когда собрался в столовую, заголосил конспиративный телефон, номер которого знали только близкие люди. Певунов удивился, услышав незнакомый энергичный женский голос.
— Здравствуйте, Сергей Иванович! Это я, Лариса.
— Какая Лариса? — Он, правда, уже догадался какая.
— Ах, мужчины, мужчины! Короткая у вас память. И не стыдно?
Ему не понравился ее слишком фамильярный тон.
— Кто тебе дал этот телефон?
— Ой как страшно! Вы накажете этого человека? Я же не знала, что вы засекречены.
— Что вам нужно, Лариса?
В ответ она звонко, счастливо рассмеялась, отчего у Певунова слегка кольнуло под ложечкой.
— Сергей Иванович, мне просто необходимо поговорить с вами по очень важному делу.
— Говорите.
— Не телефонный разговор. А вдруг нас подслушивают?
Певунов поморщился, беспомощно поглядел за окно. Кусок голубого, растопленного солнцем неба нависал над стеклом, как нарядная занавеска.
— Приемный день у меня — вторник, с двух до четырех, — трубка ответила ему звуком, напоминающим стариковское кряхтенье.
Певунову померещилось, что его ущипнули за ухо.
— Вы меня боитесь, Сергей Иванович?
— Боюсь. Только не тебя, а себя.
— Я буду ждать вас у кинотеатра «Авангард» ровно в восемь.
— Ждите. Это ваше личное дело.
В трубке короткие гудки. Он еще немного послушал. Подумал: «Кто ей все же дал телефон?» А ведь она угадала, чертовка, какое–то подобие страха он ощутил, когда услышал ее голос. Почему? Да потому, наверное, что ни на минуту не забывал о ней со вчерашнего вечера. Набрал номер зама.
— Василь Василич, обедать идешь?
— Иду.
В столовой Данилюк доложил обстановку: все готово к приему зарубежных гостей. На встрече будет присутствовать практикантка из бухгалтерии Леночка Фельблюм, черноокая красотка.
— Для рекламы, — пояснил он. — Красивая женщина помешать не может.
— А что она будет делать?
— Улыбаться и разливать кофе.
Певунов с трудом проглотил несколько ложек борща, с завистью смотрел, как смачно крошил хрящи его зам. Он еще ни разу не видел, чтобы у Данилюка испортился аппетит.
— А все–таки ты зверь, Василь Василич, — заметил с одобрением. — Ведь как ты хрупаешь кости — смотреть жутко.
— Против тебя какой я зверь — собачонка. Сыт, в тепле, вот и счастлив. А тебя тоска грызет, я вижу. Не похмелье, а тоска.
— Может быть, и тоска, — согласился Певунов. — Так это же свойство не звериное, как раз самое человеческое… Тяжело, Вася, на жизнь оглядываться, которая минула, точно камень в омут.
— Еще поживем. Рано нам бабки подбивать.
Данилюк недавно третий раз женился, поэтому, видно, был полон оптимизма.
Певунов поковырялся для вида в шницеле, пожевал немного красной кочанной капустки, острой, как огонь. «Тоска, — думал он, — ишь как просто объяснить. Тоска! А что это такое?»
После обеда сидел опять в своем кабинете и ничего не делал. Он думал об этой чудной Ларисе. Чего ей надо? Вчера подшучивала над ним, зубы скалила, а сегодня — на тебе, понадобился. Может, сговорилась с каким–нибудь своим сопливым хахалем вытянуть побольше из солидного кавалера. Да пусть их сговариваются, пусть строят детские планы, об него не такие ломались.
Почувствовав спасительную злость, позвонил секретарше:
— Ну чего, где эти иностранцы? Я из–за них ночевать тут обязан? Так, по–твоему?
— Сейчас без двадцати три, Сергей Иванович. Об эту пору вы прежде не ложились.
— Ты вот что, Зинуля, все же иногда соблюдай этикет.
— О чем вы?
Певунов швырнул трубку на рычаг, подумал: «Совсем зарвалась старуха!»
Немцев оказалось пятеро: четверо мужчин (один был в шортах), одна женщина да еще переводчица с лицом, наталкивающим на воспоминание о дефицитной вобле. После обмена любезностями все расположились в креслах вокруг журнального столика, только Зина устроилась поодаль с открытым блокнотом в руках. Певунов улыбался всем радушно, пытаясь угадать, кто из гостей самая значительная фигура; решил, что это вон тот мужчина с обветренной до красноты кожей и откровенно насмешливым взглядом. Взгляд его как бы намекал: вот мы собрались, а зачем и сами толком не понимаем. Он сказал по–русски:
— Хорошо. Прохладно. На улице — ух, как баня!
— У нас летом асфальт тает, — отозвался Певунов.
Василь Василич добавил:
— Не только асфальт, бывает, и мозги.
Немка в огромных солнцезащитных очках вдруг гулко хохотнула, сняла очки и выказалась миловидной особой с кокетливо прямыми стрелками выщипанными бровками. Переводчица смотрела в окно с гримасой, выражавшей ее полную непричастность к происходящему.
«Цирк какой–то начинается», — подумал Певунов, вслух объявил:
— Готовы ответить на любые вопросы наших дорогих гостей. А если угодно, вот, Василий Васильевич познакомит вас с проблемами нашего торга.
Все посмотрели на Данилюка, который потер почему–то руки и мелко закивал. Однако начать деловую часть встречи помешало явление Леночки Фельблюм, эффектное, как ранний приход весны. Она вплыла с огромным подносом в руках, мелодично мурлыкнула: «Здравствуйте!» — а когда наклонилась над столиком, чтобы расставить бутылки и чашечки с кофе, то всем стало видно, что ее грудь, и ноги, и вся она не просто девушка с подносом, а произведение искусства. Переводчица отвела взгляд от окна и потрогала себя за ухо, в котором болталась крупная золотая сережка, будто собралась немедленно ее вынуть и передать вошедшей. Мужчины оживились и закурили. Певунов строго смотрел на золотящийся в бутылке коньяк, обнадеженно решил: «Должно полегчать».
Потекла беседа, которая увлекла всех, особенно многоречивой оказалась дама. У нее была милая привычка: споря и жестикулируя, опускать руку то одному, то другому мужчине на колено. Долго обсуждали вопрос, что выгоднее в торговле: навязывать своей товар покупателю или следовать по мере сил его запросам. Переводчица, видимо, институт окончила на тройки, часто несла странную отсебятину, по нескольку раз сама себя поправляла, при этом обиженно глядя почему–то на Василь Василича, словно именно он был тем человеком, который не сумел ее толком выучить. Василь Васильевич, расчувствовавшись, произнес проникновенную речь о пользе подобных контактов; в ответ на это немец, которого Певунов считал главным, тут же пригласил всех в Мюнхен, на какую–то осеннюю выставку. Певунов авторитетно поблагодарил и дал согласие, Леночка Фельблюм наивно пискнула: «И мне можно поехать?» «Вам — в первую очередь!» — галантно ответил человек в шортах.
На прощание гости вручили сувениры: наборы открыток, вымпелы с гербами. Церемония прошла несколько скомканной, потому что с нашей стороны вручать было нечего. Неслыханный прокол Данилюка, который от огорчения икнул. Зина делала вид, что продолжает стенографировать. Человек в шортах подарил лично Леночке Фельблюм шикарный значок с изображением рыбака в соломенной шляпе, который она тут же прицепила себе на блузку. Проводив гостей до машин, обменявшись последними крепчайшими рукопожатиями, Певунов и Данилюк вернулись в кабинет. Зина тряпочкой протирала столик.
— А где недопитая бутылка? — удивился Сергей Иванович.
— Прибрала.
— А не выдула?
— Зачем вы притащили эту… Ленку? Чтобы немцы подумали, у нас все девки развратные?
— Она разве развратная?
— Господи, да у нее все сиськи наружу!
Данилюк по–отечески потрепал Зину по спине. У них были давние и сложные счеты. Певунов сказал:
— Ну, как тебе, Василь Василич, немецкие коллеги?
— Ничего вроде. Ребята хорошие. Особенно дамочка. Как она ловко по коленке гладит. Есть у них все же деликатность в обращении… Да, Сергей Иванович, звонил Трофимычев, ну этот, новый председатель профкома, просил тебя обязательно сегодня быть. Какой–то у них скандал с квартирами. Очень просил.
В шесть Певунов сидел на заседании профкома объединения, зевая, слушал скучнейший квартальный отчет. Думал: сколько слов, сколько слов — зачем? От скуки заныл кариесный зуб. Зачем? Зачем? Он боялся этого глупого вопроса, который все чаще давил меж лопаток колом…
